Когда у человека слишком много времени для размышлений — это вредно. Дима старается не думать хотя бы о себе.
Но и это ему не удается. Какой он ничтожный, затерянный в большом шумном городе, в полутемной комнатушке. Он знает, что там, за этими стенами, сейчас зажигаются огни. Они вспыхивают отдельными переливающимися каплями и целыми созвездиями, соединяются в огненные ликующие реки. И всюду там, где огни, спешат, смеются, радуются люди — медленные и быстрые, робкие и смелые. Все они двигаются. Двигаются! И этим отличаются от него, от испорченной электрической машины, еоли верить врачу. И если его, Димы, не станет, никто не заметит этого, как не заметили бы исчезновения испорченной и ненужной вещи. Разве что мама… И Леночка заплачет — она очень ценит мнение мягкосердечных соседей…
Щелчок ключа в двери. Полоса света падает в комнату, выхватывая. из темноты кусок пола и скомканную бумажку, угол стола и половину портрета на стене.
«Как раз половину», — успевает подумать Дима прежде, чем слышит два голоса: просительный — матери, и жесткий, уверенный — врача. Затем врач обращается к нему, холодно поблеокивая стеклышками квадратных очков:
— Что нового у вас, молодой человек?
Как будто он не знает, что у Димы не может быть ничего нового.
Опять начинается бесконечная процедура осмотра.
На мясистом красном носу врача появляются капли пота. Дима отводит взгляд и слышит:
— Завтра заберем вас в институт.
Дима не хочет в институт. От его болезни спасения нет — он это понял. К этой комнате он уже привык, а там… Что будет там? Холодная белая палата. Чужие люди. Больные на соседних кокках. Но там он никому не будет в тягость… И он согласно кивает головой.
Его мир почти не изменился. Только потолок был уже не белым, а голубоватым. И тишина была прозрачной, как дистиллированная вода. Дима лежал в изолированной палате около двух недель. За это время его несколько раз возили на анализы, в солярий, погружали в ванны с раствором.
Он покорно принимал процедуры, иронически улыбаясь уголками рта: он знал, что все напрасно.
Как всегда, бесшумно, по мягкому ковру подошел лечащий врач. В его голосе, обычно таком спокойном; сегодня чувствуется волнение.
— Сейчас возьмем вас на очередной сеанс.
Два санитара подняли Диму и положили в тележку.
Они повезли его по длинному коридору. Рядом шел врач в шуршащем халате.
Тележку вкатили в шестиугольную комнату. Здесь Дима еще не был ни разу. В углах на подставках и рельсах стояли какие-то барабаны, к ним подходили провода. С потолка свешивались лампы, на стенах виднелись многочисленные рубильники и пульты с рядами разноцветных кнопок.
В центре комнаты стояла ванна, к которой тоже подходили провода, а рядом — кабина.
Все это было похоже на необычайно сложную электрическую лабораторию, и Дима опять вспомнил слова врача, сказанные давно, когда с ним случилось это не счастье.
Его осторожно опустили в ванну. Врач вошел в кабину, и Дима услышал его искаженный голос, доносившийся через микрофон. Затем прямо перед Димой на экране, вделанном в стену, вспыхнули тысячи огней. Они переливались, сливались в ручейки, мерцали, сверкали звездами. Это было похоже на картину вечернего города. Но огней здесь было еще больше, их рисунки неизмеримо сложнее и запутаннее. Больше всего огней было в верхней части экрана. На нижней они располагались отдельными созвездиями., а дальше — темнота, словно там к городу подступала степь, пустынная и молчаливая.
— Что это за карта? — спросил Диме у врача. — Я никогда не видел такого сложного города…
Он услышал голос врача, в котором уловил напряженное ожидание:
— Этот город — ваш организм. Точнее сказать, это — энергетичеcкая карта организма. Темные пятна пораженные участки, не проводящие возбуждения.
Широко раскрытыми глазами Дима смотрел на карту.
Значит все эти огни — он. Это в нем борются свет и тьма, это в нем текут огненные ручьи и бурлят моря энергии!
— Мы поместили вас в мощное пульсирующее электромагнитное поле. Вы, наверно, знаете, что все в мире колеблется, в том числе молекулы вашего тела, нервных клеток, — говорил врач. — С помощью электромагнитного пошя мы регулируем колебания молекул раствора, в который вы погружены. Когда эти колебания совпадают с колебаниями молекул ваших нервных окончаний рецепторов, возникают нервные импульсы. Таким образом мы постепенно увеличиваем нервное возбуждение, одновременно настраивая весь организм и изменяя обмен энергии в нем. Поле доведет возбуждение до того уровня, когда оно прорвется через участки-изоляторы, снова превратив их в проводники, или найдет обходной путь. И тогда… Вы знаете о случаях, когда сильное нервное потрясение излечивало параличи и другие болезни? Там тоже действовало возбуждение…
Дима почувствовал слабый укол в ногу, в то место, которое было безжизненным. И тотчас на карте загорелось несколько новых звездочек.
— Видите?! — закричал он врачу, испугавшись вспыхнувшей надежды на «невозможное». — вижу, Дима. Спокойнее. Все идет, как мы предполагали, — сдержанно ответил врач.
Но Дима уже не слушал его. Он попросту забыл о враче. Он видел и осознавал талько карту и свое тело. На карте, в тех местах, где застыла чернильными пятнами темнота, загорались огоньки. Их становилось все больше и больше. Словно в пустынной степи возводились дома, электростанции, прорывались каналы. Каждый огонек означал новую жизнь.
И одновременно все больше ощущались покалывания в пояснице и ногах. Горячие сверлящие ручейки били в колени, и вдруг Дима ощутил, что он может слегка согнуть левую ногу…
Тележка чуть-чуть покачивалась, и Дима улыбался без всякой причины. Он лежал на боку, подперев щеку рукой, м с интересом смотрел на стены коридора, на лица встречных врачей и лаборантов.
«Через восемь-девять дней начнете ходить»… Никогда в жизни он не слышал слов прекраснее.
— Помните, вы рассказывали мне об обезьяне на дне моря, — проговорил врач. — И я вам сказал, что вы видели опыты по изменению обмена энергии в живом организме. Мы усваиваем энергию, в основном, от сгорания продуктов питания, — через пищеварение, а также дыхание. А у обезьяны удалены и легкие, и желудок. Вместо них создан один орган-приемник, который получает электроны из морской воды, из воздуха, из земли. К органу-приемнику присоединены счетчики. Они позволяют ученым получать все новые сведения об обмене энергии, о том, сколько ее должен получать мозг, каждая рука, уши, глаза, сколько ее тратится на прохождение нервных импульсов внутри организма. Без этих сведений мы бы не смогли вылечить вас. Почему же тонны воды не раздавили обезьянку? Высокое давление — это энергия, которую обычный организм не может усвоить, она его убивает. А у обезьяны был изменен энергетический обмен…
Дима смотрел на многочисленные двери, выходящие в коридор. Сколько чудес скрыто за каждой из них! Вот и дверь его палаты. Санитары переносят его с тележки на постель.
Вознаграждая себя за долгое молчание, он задает десятки вопросов врачу — веселому человеку с большим забавным носом. И глаза за холодными стеклами очков — добрые, внимательные.
— Я отвечу на последний вопрос и ухожу. Вам надо отдохнуть, — говорит врач. — Так вот. Измеряя колебания молекул и обмен энергии организма с помощью электромагнитных полей и направленных биотоков, можно лечить злокачественные опухоли, параличи, нервные и психические заболевания. Можно, например, подобрать такое магнитное поле, которое будет гибельно для микробов или вирусов и в то же время безвредно для организма человека. Этим занимается новая отрасль медицины — энерготерапия. Теперь, надеюсь, вы не упрекнете меня за то, что я когда-то сравнил вас с электрической машиной?
ШУТКА ГОСПОЖИ ПРИРОДЫ
«Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным…» Эта пословица в округе Лобиту, в африканcкой стране Анголе, звучала так: «Лучше быть сеньором Луисом Фернандес де Арготе, чем негром Ньгаячокве». Ибо не было во всем округе человека богаче и здоровее синьора де Арготе и не было человека беднее и несчастнее одинокого старого Ньгаячокве.
«За всю жизнь я не истратил на врачей для себя ни одного амголара», говорил сеньор Луис, и это было чистой правдой.
Поэтому доктор Уолтер Кроумэн был так удивлен, когда за ним заехал чернокожий шофер сеньора Луисе. «Если заболела сеньора, то послали бы за старым доком Вальерооом, — подумал Уолтер. — Верно, приключилась беда с кем-нибудь из прислуги».
— Ну, что у вас там стряслось? — опросил он у негра в своей обычной грубоватой манере.
— Маса болит живот. Маса стонет. Я сам видел, — затараторил негр. Маса послал за вами. «Скорей!» сказал маса.
— Сеньор Луис? — поднял брови доктор.
— Да, да, маса сеньор Луисфернанготе, — закивал головой негр, соединяя имя и фамилию хозяина в одно слово.
«Аппендицит, наверно, — подумал Уолтер, мысленно представляя себе рослого стройного сеньора, лихого наездкика и баскетболиста, и вспоминая слова доктора Вальероса: Никогда не встречал такого могучего и здорового организма».
Он продолжал допытываться:
— А у доктора Вальероса ты уже был? Что с ним?
— Маса сказал: «нужны вы, Док Уолкромэн», — сказал маса.
Уолтер пожал плечами, взял чемоданчик с инструментами, всегда стоявший наготове, и вышел вслед за негром.
Автомобиль помчал их по узкой извилистой дороге между акациями и баобзбами, То и дело в ветровое стекло шлепались жуки. Они кишели всюду в траве и над головой.
Уолтер вытирал вспотевший лоб носовым платком и продолжал удивляться, что же заставило знатного сеньора вызвать его, а не известного в округе доктора Вальероса.
Уолтеру шел тридцать четвертый год, был он беден и поэтому, получив право на частную практику после девяти лет учебы и стажировки и не найдя подходящей работы, поехал в чертово африканское пекло к «тетушке цеце». Отсюда он регулярно высылал деньги своей сестре, оставшейся с тремя малышами в далекой Пенсильвании, и постоянно ворчал на жару, на холодный ветер, на засуху, на правительство, на гордых португальских сеньоров, которые лечатся у других, и на негров, которым нечем заплатить эа лечение. Правда, этих бедняков он все же лечил, почти бесплатно, но всякий раз твердил, что это в «последний раз» и что он слишком «богат для благотворительности».
Автомобиль свернул на аллею финиковых пальм, обогнул несколько ярких разноцветных клумб, миновал хозяйственные постройки и остановился у большого двухэтажного дома, расположенного в виде буквы «П». Здесь доктора встретили несколько слуг. Один схватил его чемоданчик, второй — шляпу, третий, низко кланяясь, повел в дом. Уолтер успел заметить бледную сеньору де Артоте, веселых сеньорит и очутился в просторном кабинете с оружием и фотографиями лошадей на стенах. На кровати у окна лежал сеньор Луис. На белой подушке резко выделялось его надменное лицо с маленькими усиками и клинышком черной бородки.
— Добрый день, — поздоровался доктор.
— Здравствуйте, сеньор доктор, — ответил хозяин дома, впервые величая так Уолтера, — обычно он называл его просто Кроумэном. — Вы, наверно, удивлены, почему я позвал вас. Дело в том, что я серьезно болен и хочу, чтобы меня посмотрел молодой и способный врач. До меня дошли слухи, что вы бунтовщик и смутьян. И я подумал: вот способный человек. Только тот, кто чувствует, что, несмотря на бедность, он чего-нибудь да стоит, будет бунтовать. Бездарный человек в подобном положении станет пресмыкаться и попрошайничать.
Он говорил с располагающей откровенностью, как бы специально для собеседника, снисходя до интимности. Но по плавности фраз Уолтер догадался, что всю эту тираду сеньор Луис продумал еще до его прихода.
«Впрочем, он, очевидно, в самом деле так полагает, иначе не позвал бы меня»
— Я надеюсь также на вашу скромность и на умение хранить секреты своих больных. Доктор Вальерос этим не отличается.
«Ага, вот еще одна причина!»
— Разрешите мне прежде всего осмотреть вас, — предложил Уолтер, подходя к кровати.
Он нащупал пульс, спросшл, на что жалуется больной.
— Боли в желудке и выше, трудно дышать, частые рвоты, — коротко ответил сеньор Луис, испытующе глянув в глаза доктору.
Уолтер нагнулся ближе, всмотрелся в желто-землистое лицо. «Неужели?» Он через брюшную стенку прощупал плотные образования и почти на ладонь увеличенную печень.
— Рентген? — опросил Уолтер.
Сеньор Луис улыбнулся углами губ. Глаза не участвовали в улыбке, она очень напоминала гримасу страха. Он выдвинул ящик столика, стоящего около кровати, достал несколько рентгенограмм.
Стоило Уолтеру взглянуть на них, и догадка перешла в уверенность.
Доктор опустил глаза и встретил тот же испытующий взгляд больного. Губы Луиса де Арготе раскрылись:
— Ну что, сеньор доктор?
Уолтер отвел взгляд;
— Как вам сказать…
— А вы говорите правду, я ведь немного учился на медициноком факультете… — он посмотрел куда-то в сторону и очень тихим, непривычным для него голосом спросил: — Рак? Рак желудка? С метастазами в печень?
— Если вы знаете, почему же раньше?..
— Раньше не знал, — все так же тихо сказал сеньор Луис. — Упал с коня, ударился. Думал, последствия ушиба, пройдет…
— Так… — промычал Уолтер, чувствуя, что надо что-то сказать и не находя слов.
— Не говорите пока жене. Сообщите только старшей дочери. Она у меня молодец.
Его тон снизился до просительного. Это был уже совсем не тот человек, который с холодной усмешкой указывал на провинившегося негра:
— Секите, пока не побелеет.
Теперь он был болен, испуган и напрягал всю волю, чтобы не выдать испуга. Постепенно его голос становился тверже:
— Кроме старшей дочери — никому. И что, по-вашему, следует предпринять?
— Облучение. Есть еще новые препараты… — ответил Уолтер. — Надо немедленно заказать самолет. Может быть в Филадельфию? Я моту посоветовать там хорошую клинику.
— вы полетите со мной, — сказал сеньор Луис, и его слова прозвучали как приказ.
— Но у меня больные…
— Все будет оплачено! — нетерпеливо воскликнул плантатор.
— Я не могу оставить своих больных, — пробовал сопротивляться Уолтер, представляя себе в то же время сестру и ее малышей, которым нужно купить эиммюю одежду.
— Я теперь тоже ваш больной, — настаивал сеньор Луис, несколько отвлеченный этим cпором от мрачных мыслей. — И притом тяжело больной. За одну эту поездку вы получите такую же сумму, которую зарабатываете здесь за три года. Кроме того, я уплачу доктору Вальеросу, чтобы он наведывался к вашим больным. Ну как, идет?
Уолтер кивнул.
— Итак, телеграфируйте в клинику, заказывайте билет на самолет, берите все необходимое, — командовал сеньор Луис. Он уже полностью овладел собой и снова вошел в ту роль, которую играл всю жизнь.
Паккард ожидал доктора у подъезда. Одуряюще пахли цветы; растопырив пальцы, удивлялись себе пальмы. Серые попугаи глядели с веток вслед машине.
Паккард свернул с пальмовой аллеи на узкую пыльную дорогу, и вдали замелькали нищие хижины. Негры на хлопковых плантациях жили, как и десять, и двадцать, и пятьдесят лет назад: бпали на грязных подстилках, много работали, мало отдыхали. Словно и не было расщепления атома, полетов спутников м ракет, словно время остановилось для них. Но доктор Кроумэн знал, что в этом «остановившемся времени» накапливается возмущение и уже тлеет фитиль.