— Дайте мне еще послушать.
Мне пошли навстречу. Слушал я рассеянно, пытаясь вспомнить, что же я наболтал такого, что могут сейчас использовать против человечества? Крестовые походы? Рабовладение? Газовые камеры в Дахау? Что еще я там наболтал?
Трансляция все продолжалась. Еще бы, ведь записывали целыми неделями. Мы могли здесь простоять до тех пор, пока не упадем от усталости.
— Да, это мой голос.
— Вы все подтверждаете? Вы не хотите внести поправки либо дополнения?
— Можно прослушать это все сначала? — осторожно спросил я.
— Если вы так желаете.
Я хотел уже было сказать, что желаю, что надо всю эту запись стереть и начать все сначала. Но согласятся ли они? Или сохранят обе записи, чтобы потом их сравнить? Ложь не вызвала бы у меня угрызений совести. «Говори правду и посрами дьявола», — девиз малоподходящий, когда на карту поставлена жизнь твоих близких, твоих друзей и всего человечества.
Но сумеют ли они поймать меня на лжи? Мэмми советовала говорить правду и ничего не бояться. — Но ведь она не на нашей стороне! Нет, на нашей!
Надо было отвечать. Но я так запутался, что плохо соображал. Я ведь пытался рассказать профессору Джо все по правде… Ну, может, я что и позабыл, не останавливался подробно на всех страшных газетных заголовках. Но в принципе все говорил правдиво. Сумею ли я изложить более приемлемую версию сейчас? Позволят ли они мне начать все сначала и проглотят ли состряпанные мной выдумки? Либо меня уличат во лжи, сверив обе ленты, и это погубит род человеческий?
— Я все подтверждаю.
— Запись приобщается к делу. Патриция Уайнант Рейсфелд.
У Крошки на эту процедуру много времени не ушло, она просто последовала моему примеру. Машина промолвила;
— Факты обобщены. Исходя из их собственных показаний, это дикий и жестокий народ, склонный ко всякого рода зверствам. Они поедают друг друга, морят друг друга голодом, убивают друг друга. У них совсем нет искусства, а наука самая примитивная, тем не менее их характер так сильно заражен насилием, что даже столь малый запас знаний энергично используется ими, чтобы истреблять друг друга, причем с таким рвением, что могут хорошо в этом преуспеть. Но если они перестанут это делать, то со временем неизбежно достигнут других звезд. Именно этот аспект и должен быть тщательно рассмотрен: как скоро они смогут достичь нас, если выживут, и каков к тому времени будет их потенциал.
Голос снова обратился к нам:
— Это — обвинение против вас, против вашей, собственной дикости, сочетаемой с вашим разумом. Что можете вы сказать в свою защиту?
Глубоко вздохнув, я пытался успокоиться. Я знал, что мы проиграли, но все же считал себя обязанным бороться до конца. Я вспомнил, как начинала свою речь Мэмми,
— Милорды-собратья!
— Поправка. Мы не являемся вашими «лордами», и также не было установлено, что вы нам ровня. Если хотите найти правильную форму обращения, можете называть меня «председатель».
— Хорошо, мистер Председатель, — я отчаянно пытался вспомнить, что говорил своим судьям Сократ. Он знал заранее, что его осудят, так же, как и мы сейчас, но хотя его и заставили выпить сок цикуты, победил все же он, а не его враги.
Нет! Сократ здесь не подходит, ему нечего было терять, кроме своей собственной жизни, а сейчас речь шла о жизни всего человечества.
— …Вы сказали, что у нас нет искусства. Видели ли вы наш Парфенон?
— Взорванный в одной из ваших войн?
— Лучше взгляните на него, прежде чем нас «развернете», потому что иначе много потеряете. Читали ли вы нашу поэзию? «Окончен праздник. В этом представленье актерами, сказал я, были духи. И в воздухе, и в воздухе прозрачном, свершив свой труд, растаяли они. Вот так, подобно призракам без плоти, когда-нибудь растают, словно дым, и тучами увенчанные горы, и горделивые дворцы и храмы, и даже весь — о да, весь шар земной».
Продолжать я не мог. Рядом всхлипывала Крошка. Не знаю, что заставило меня выбрать этот отрывок, но утверждают, что подсознание никогда ничего не делает случайно.
— Весьма вероятно, что так и будет, — заметил безжалостный голос.
— Я думаю, что не ваше дело судить, чем мы занимаемся, если мы вас не трогаем, — я запинался, еле сдерживая слезы.
— Мы считаем это своим делом.
— Мы не управляемся вашим правительством и…
— Поправка. «Три Галактики» не являются правительством: столь обширное пространство и такая разнородность культур не дают правительству возможности функционировать. Мы всего лишь создали полицейские формирования в целях самообороны.
— Но даже если так, мы ведь никак не мешаем вашим полицейским. Мы жили, на своей окраине, я, во всяком случае, спокойно гулял на собственных задворках, как вдруг появились корабли этих червелицых и стали причинять нам неприятности. Но ведь мы ничего плохого не сделали!
Я остановился, не зная, что говорить дальше. Я ведь не мог гарантировать, что весь род человеческий в будущем будет вести себя хорошо: машина знала это, и сам я тоже это знал.
— Вопрос, — снова заговорил сам с собой голос. — Эти существа кажутся идентичными с Древним Народом, учитывая мутационные поправки. В каком районе «Третьей Галактики» находится их планета?
Машина ответила на собственный голос, приводя координаты, ничего не говорящие мне.
— Но они не принадлежат к Древнему Народу, они эфемерны. В том-то и опасность, они слишком быстро меняются.
— Не исчез ли в том районе корабль Древнего Народа несколько полураспадов тория-230 назад? Не объяснит ли это тот факт, что образцы не совпали?
И твердый ответ:
— Происходят они от Древнего Народа или нет — значения не имеет. Идет процесс, следует принять решение.
— Решение должно быть обоснованным и не вызывающим сомнений.
— Таковым оно и будет, — бестелесный голос вновь обратился к нам: — Хотите ли вы оба добавить что-либо в свою защиту?
Я вспомнил их слова о примитивном состоянии нашей науки и хотел возразить, сказать, что всего за два века мы прошли путь от мускульной энергии до атомной, но испугался, что этот факт, наоборот, может быть использован против нас.
— Крошка, ты ничего не хочешь сказать?
Резко шагнув вперед, она выкрикнула:
— А то, что Кип спас Мэмми, не считается?
— Нет, — ответил холодный голос, — это несущественно.
— А должно было бы быть существенным! — Она плакала снова. — Сволочи вы трусливые! Подонки! Вы еще хуже червелицых.
Я дернул ее за руку. Содрогаясь от рыданий, Крошка уткнулась мне головой в плечо и прошептала:
— Прости меня, Кип. Я не хотела. Я все испортила.
— Не расстраивайся, малыш. И так уж все было ясно.
— Имеете ли вы сказать что-нибудь еще? — безжалостно продолжал голос.
Я обвел глазами зал. «…и горделивые дворцы, и храмы, и даже весь — о да, весь шар земной».
— Только одно, — сказал я яростно. — И не в свою защиту. Вы ведь не нуждаетесь в нашей защите и в наших оправданиях. Черт с вами, забирайте нашу звезду, вы ведь на это способны. На здоровье! Мы сделаем себе новую звезду, сами! А потом, в один прекрасный день, вернемся в ваш мир и загоним вас в угол, всех до одного!
— Здорово, Кип, так их!
Мои слова не вызвали крика возмущения, и в наступившей тишине я вдруг почувствовал себя ребенком, совершившим бестактный поступок в присутствии взрослых гостей. Но отказываться от своих слов я не собирался. Нет, я не думал, конечно, что мы сможем сделать это. Не доросли еще. Но попытаемся уж наверняка! Умереть, сражаясь — самое гордое свойство человека.
— Весьма вероятно, что так и будет, — сказал наконец голос. — Вы закончили?
— Да, закончил. — Со всеми нами было покончено.
— Кто-нибудь заступится за них? Люди, знаете ли вы расу, согласившуюся бы заступиться за вас?
Кого мы знаем, кроме себя? Собак, разве что? Собаки, может, и заступятся.
— Я буду говорить!
— Мэмми! — Встрепенулась Крошка. Неожиданно она очутилась прямо перед нами. Крошка рванулась к ней, но налетела на невидимый барьер. Я взял ее за руку.
— Спокойно, малыш. Это всего лишь стереоизображение.
— Милорды-собратья… Вы богаты мудростью многих планет и сокровищницами знаний. Но я знаю их самих. Да, действительно, они преисполнены буйства, особенно меньшая, но не более, чем это естественно для их возраста. Можем ли мы ожидать проявлений зрелой выдержанности от расы, которой предстоит умереть в столь раннем детстве? И разве не свойственно насилие нам самим? Разве не обрекли мы сегодня на смерть миллиарды живых существ? И может ли выжить раса, лишенная стремления к борьбе? Да, правда, что эти существа зачастую намного более агрессивны, чем было бы необходимо и разумно. Но, собратья, ведь они совсем еще дети! Дайте же им время повзрослеть.
— Именно этого и следует бояться, что они вырастут и поймут слишком много, слишком многому научатся. Ваша раса всегда была сверхчувствительной, сентименты мешают вам проявить объективность.
— Неправда! Мы сострадательны, но отнюдь не глупы. И вы знаете не хуже меня, сколько крайних решений было принято на основании моих показаний. Их было так много, что мне больно о них вспоминать. Но я и впредь не уклонюсь от выполнения долга. Если ветвь больна неизлечимо, она должна быть отсечена. Мы не сентиментальны, мы — лучшие сторожа, когда-либо охранявшие «Три Галактики», потому что не поддаемся гневу. Мы безжалостно караем зло, но с любовью и терпением относимся к проступкам детей.
— Вы кончили?
— Я считаю, что им надо дать шанс!
Изображение Мэмми исчезло. Снова раздался голос:
— Кто-нибудь еще?
— Да!
Там, где только что стояла Мэмми, выросла большая зеленая обезьяна. Смерив нас взглядом, она неожиданно сделала сальто-мортале и продолжала смотреть, просунув голову между ног.
— Я не друг им, но я люблю «справедливость», чем и отличаюсь от некоторых моих коллег в Совете. — Она несколько раз перекувырнулась через голову. — И, как заметила только что наша сестра, земляне очень молоды. Младенцы моей благородной расы кусают и царапают друг друга, некоторые даже умирают от этого. Я сама когда-то так вела себя, — она подпрыгнула, приземлилась на руки и перевернулась кругом. — Но осмелится ли кто-нибудь утверждать, что я не цивилизованное существо? — Она замерла и продолжала разглядывать нас, почесываясь. — Да, это жестокие дикари, и я не понимаю, как они могут кому-нибудь понравиться, но считаю, что нужно дать им шанс.
Обезьяна исчезла.
— Хотите ли вы добавить что-либо, прежде чем будет вынесен вердикт? — спросил голос.
Я уже открыл рот, чтобы сказать: «Нет, кончайте скорее», как Крошка зашептала мне на ухо. Я кивнул и заговорил:
— Мистер Председатель, если вердикт будет вынесен против нас, могли бы вы попридержать своих палачей, пока мы не вернемся домой? Мы знаем, что вы можете доставить нас на Землю за несколько минут.
Голос ответил не сразу:
— Зачем вам это? Ведь я объяснил уже, что судят не вас лично. Было договорено, что вам двоим в любом случае сохраняется жизнь.
— Мы знаем. Но предпочитаем разделить судьбу всех людей, оставшихся на Земле.
— Хорошо.
— Достаточно ли фактов для принятия решения?
— Да.
— Каково же решение?
— Человечество будет рассмотрено вновь дюжину полураспадов радия спустя. Но пока что человечество может погубить себя само. Против этой опасности ему будет оказана помощь. В течение испытательного срока за ним будет пристально следить Мать-хранительница, — голос прочирикал веганское имя Мэмми, — участковый инспектор этого района, которому вменяется в обязанность немедленно информировать Совет о любых зловещих симптомах. Пока же мы желаем человечеству успеха в его долгом пути к вершинам цивилизации. Образцы надлежит возвратить в то пространство-время, откуда они прибыли.
ГЛАВА 12
Я счел, что сажать корабль в Нью-Джерси, не известив заранее военные власти, неразумно. Вокруг города много важных объектов, нас могут обстрелять чем угодно, вплоть по ракет с ядерными зарядами, если засекут. Но Мэмми лишь чирикнула:
— Я думаю, что все обойдется.
Действительно, обшилось, никто нас и не заметил. Она высадила нас на окраине, распрощалась и исчезла. Закона, воспрещающего ночные прогулки в скафандрах, да еще с тряпичной куклой в руках, не существует, но зрелище это все равно непривычное, поэтому первый же полицейский патруль доставил нас в участок. Дежурный позвонил Крошкиному отцу, и через двадцать минут мы уже сидели в его кабинете, пили какао и разговаривали.
Крошкину маму чуть не хватил удар. Слушала она нас с раскрытым ртом, то и дело восклицала: «Невероятно, невероятно», пока профессор Рейсфелд не попросил ее либо перестать охать, либо идти спать. Но она не виновата. Еще бы: дочка исчезает на Луне, все уже уверены, что она погибла, и вдруг чудом возвращается на Землю. Профессор Рейсфелд поверил нам сразу. Так же, как Мэмми обладала даром «понимания», он обладал даром «восприятия». И когда возникали новые факты, охотно отбрасывал старые теории и представления, которые опровергались новыми данными.
Он тщательно изучил Кроткий скафандр, попросил ее включить поле шлема, направил на него свет настольной лампы, чтобы увидеть эффект светонепроницаемости, и все это проделал очень серьезно. Потом потянулся к телефону.
— Нужно срочно вызвать Дарио.
— Прямо среди ночи, Курт?
— Да, Джанис. Армагеддон не будет ждать открытия конторы.
— Профессор Рейсфелд?
— Да, Кип?
— Может, вам лучше посмотреть все остальное, прежде чем звонить?
— Что остальное?
Я извлек из карманов «Оскара»: два маяка — по одному на каждого из нас, листы металлической «бумаги», исписанные уравнениями, две «счастливые штучки», две серебристые сферы. По пути домой мы остановились на Веге V, где провели большую часть времени под своего рода гипнозом, пока профессор Джо с еще одним ученым выкачивали из нас все, что мы узнали о земной математике. И вовсе не для того, чтобы у нас научиться — вот еще! Они лишь хотели усвоить язык наших математических символов, от векторов и радикалов до замысловатых знаков, применяемых в высшей физике, чтобы можно было кое-чему обучить нас, результаты были изложены на логических листах. Прежде всего, я показал профессору Рейсфелду маяки:
— Мы теперь включены в участок Мэмми. Она велела пользоваться маяками в случае крайней необходимости.
Мэмми будет находиться поблизости, не более чем в тысяче световых лет от нас. Но она услышит зов, где бы она ни была.
— Вот как, — профессор посмотрел на мой маяк. Он был намного аккуратнее и меньше размером, чем тот, который Мэмми танком смастерила на Плутоне. — Может, осмелимся разобрать его?
— Он содержит огромный заряд энергии. Взорвется еще, чего доброго.
— Да, весьма вероятно, — профессор с сожалением протянул маяк мне обратно.
Объяснить, что такое «счастливые штучки», невозможно. Они похожи на маленькие абстрактные скульптурки, которые следует воспринимать не только зрительно, но и осязательно. Моя казалась обсидиановой, но была теплой и мягкой. Крошкина больше походила на нефрит. Для получения желаемого эффекта следует приложить ее к голове. Я дал свою профессору Рейсфелду, и на лице его появилось благоговейное выражение. Я знал, какой эффект они производят, любовь и ласка Мэмми окружают тебя, тебе тепло, ты ничего не боишься и чувствуешь себя понятым.
— Она любит тебя, — сказал профессор. — Эта штучка предназначалась не для меня. Извини.
— О нет, она любит и вас тоже.
— Что?
— Она любит всех маленьких пушистых беспомощных щенков. Потому-то она и Мэмми.
Я даже не понял, как это у меня сорвалось с языка, но профессор не обиделся.
— Так ты говоришь, она сотрудник полиции?
— Скорее — детской комнаты. С ее точки зрения, мы живем в трущобном, весьма опасном районе. Иногда ей приходилось прибегать к мерам, которые ей не по вкусу. Но она — хороший работник, а кто-то ведь должен выполнять и неприятные обязанности. Она не увиливает от исполнения своего долга.