По другую сторону грузовика тянулась неширокая полоса пустыря, потом неоновые камни и чистая прямая дорога вдоль них, ведущая к зданиям поменьше и к Башням, которые и составляли город. Коль скоро он надеется отыскать Детку — и если Детка в самом деле где-то там, — то, отсиживаясь здесь, ничего не сделать. Он дождался, пока никого не будет вблизи, обогнул грузовик и понесся вприпрыжку через траву и бетонный мусор к неоновым камням, а оттуда шмыгнул в темную аллею.
На бегу он гадал, сколько лет прошло с тех пор, как какой-либо популяр отважился ступить на эту территорию. Десятки и десятки лет, наверное. Пожалуй, не меньше трех столетий. Музыканты недвусмысленно продемонстрировали, что не испытывают к мутантам ни любви, ни дружбы…
Он нырнул в аллейку, где его прикрыл от солнца навес перехода от одного небольшого здания к другому. Подождал там, восстанавливая дыхание и раздумывая, что делать дальше.
Ему слышны были звуки шумного веселья, доносившиеся издали, квартала за три-четыре. Здесь разыгрывалась какая-то часть праздника, что-то, вызывающее изрядный смех. Непонятно, связано ли веселье с Деткой, но это был единственный след, который стоило проверить.
Силач вырвался из аллейки, пересек улицу и нырнул в другой крытый проход, вроде коридора, который вел к большой площади. Прищурился и разглядел там толпу людей, которые, похоже, сгрудились вокруг чего-то и смотрят. Именно оттуда доносился смех.
Когда он двинулся вперед по проходу, в дальнем конце его появились два музыканта — они быстро шли в его сторону, громко разговаривали и хрипло смеялись…
Глава 10
Четыре неоновых камня в двух головах — пара людей-нетопырей.
И конечно, Силач. Голос его звучал тяжело и неестественно, когда он тщился придать ему волнующую (как ему представлялось) интонацию.
— И да ангел Господень гонит их, да будут они пред ним, как мякина пред ветром!
Они стояли в тени «Первого Аккорда» Башни. Силач с небольшим, в кисть руки величиной, арбалетом и дюжиной обойм со стрелками, приколотых поверх пестрой жилетки из чередующихся полос яркой ткани и меха. У нетопырей отсутствовало какое-либо оружие, кроме когтей и клыков.
Им этого было вполне достаточно.
У Гила никак не укладывалось в голове, что эта ночь была задумана более семнадцати лет назад. Семнадцать лет назад Прыгун карабкался по стене «Первого Аккорда», преодолевая невозможный риск и невероятные трудности, чтобы похитить младенца и убить его… Желудок Гила перевернулся, когда он в эту минуту в первый раз понял, что и сам частично в ответе за смерть настоящего Гила. Его существование породило Мечту, а Мечта сделала Прыгуна убийцей новорожденного. Но он постарался немедленно забыть об этом. И без того хватает причин чувствовать вину, нечего раскапывать новые.
— Бомбы заложил? — спросил Силач.
— Все готово.
— Тогда отойдем вон к тем деревьям.
Голос Силача звучал почти по-детски. Мечты семнадцатилетней давности начинали приносить плоды. Он ощущал блаженную уверенность: скоро, очень скоро все, что пообещал ему Бог, придет к нему. Звенящий от москитов воздух между седыми ивами был теплее, чем на открытом месте. Силач мысленно произносил молитвы, которые так давно уже стали частью его существа. Он благодарил своего Господа за все, что тот ниспослал ему, и просил успеха в их предприятии. Он имел пророческое видение: семь сияющих белых ангелов в блистающих золотых одеждах поднимали его на украшенный драгоценными каменьями трон.
Ему никогда не приходило в голову, что он, возможно, просто безумец.
Гил не сводил глаза с Башен и ждал Тишу. Через несколько секунд она появилась — стройная, в черном гимнастическом трико, с мощным звуковым ружьем в руке. Он тихонько окликнул ее, и она свернула к ним, под ивы, а вокруг сияли Башни из видимого звука. Гил взял ее за руку:
— Они должны разрушиться…
— Сейчас, — закончил за него Красный Нетопырь.
И это была правда. Из Башни Конгресса донеслись приглушенные хлопки — взорвались заложенные Гилом крохотные заряды и уничтожили генераторы. И тотчас начала растворяться Башня Обучения. Это было величественное зрелище, внушающее благоговейный ужас.
Реакция началась у вершины здания, со сверкающего пика. Нет, он не исчез мгновенно, потому что питание нельзя отключить в одну секунду. Запасы энергии в аварийных аккумуляторах компьютеров постепенно расходовались, поддерживая здание-иллюзию. Поскольку труднее всего было стабилизировать самые верхние точки, компьютеры позволили им исчезнуть первыми. Красные, кремовые, белые волны конструкции продолжали бежать сверху вниз, как всегда. У вершины, однако, красная рябь поблекла и стала розовой, кремовая — белой, а белая полностью испарилась, уйдя из видимой части спектра. Затем процесс медленно пошел книзу.
Каждый раз, когда белая волна спадала до минимума, уходили в небытие еще несколько этажей. Цветные волны начали вспыхивать чаще, словно лихорадочно пытались противодействовать распаду и восстановить Башню во всем прежнем великолепии. Но чем быстрее бежали они, тем быстрее шло разрушение, и Башня исчезала с нарастающей скоростью, как будто ее стирали резинкой.
Немногие реальные вещи, которые не были звуковыми конфигурациями, особенно обстановка часовен и кое-что из частной мебели, градом сыпались на землю, с грохотом разлетаясь на бетоне или просто раскалываясь на траве, проливались между декоративными неоновыми камнями дождем охваченных разноцветным сиянием осколков.
Гил видел, как на какого-то бегущего музыканта обрушилась тяжелая молитвенная скамья и разрезала его надвое так ровно, как острый нож разрезает пудинг. Человек и скамья развалились на части вместе. И все это произошло в молчании, потому что погибший не успел даже вскрикнуть.
Гил думал, что должен ощутить отвращение и ужас при виде этой смерти, которая была делом его рук, но за последнее время он повидал столько смертей и насилия, что никак не мог пробудить в себе истинное раскаяние. И вообще к этому времени музыканты уже виделись ему злыми, жестокими созданиями, садистами, не достойными жалости.
Повернувшись к другим Башням, он увидел, что там происходит то же самое. Громадные стены, которые мерно гудели четыре сотни лет, теперь таяли, съеживались и исчезали полностью, оставляя своих строителей без крова, одних, затерянных и смятенных на бледном лице Земли. Со странным, каким-то отстраненным ужасом (словно события последней недели наделили его неспособностью воспринимать страх и ужас как нечто большее, чем нечеткую туманную сущность, цепляющуюся за опушку его эмоций) он видел, что происходило с людьми, которые находились в Башнях. Он, конечно, должен был представлять все еще до того, как заложил бомбы, но подавил в себе эти мысли, притворяясь перед самим собой, что ничего этого не случится. Когда растворялись стены вокруг и полы под ногами, люди проваливались в воздух, как скамьи и мебель в пустых зданиях. Они грохались оземь с жестокой силой и мгновенно умирали, оставляя лишь клочки плоти и осколки костей, словно метку на том месте, где человек расстался с жизнью.
Гил, слишком захваченный зрелищем, чтобы отвернуться от этих ужасов, хоть и понимал, что его интерес сравним с теми черными и животными порывами, которые помогли ему одолеть в драке Рози, все-таки продолжал смотреть. Он видел, как какой-то музыкант и его леди провалились через растаявший пол, держась за руки. Они ударились о пока еще твердое перекрытие несколькими этажами ниже, страшно покалечившись. А потом понеслись все ниже и ниже, пролетая через одни уровни и подскакивая от удара о полы других. В конце концов они разделились и падали по отдельности. Когда они свалились на тротуар, Гил услышал звук удара. Одна нога — он не разглядел, мужская или женская, — застыла, стоя отдельно от тела, на долгое мгновение, потом наконец упала и облилась красным…
— Боже! — вздохнул Гил, прижимая к себе Тишу.
— Уведи меня отсюда! — сказала она. — Прошу!
Силач смеялся, перебивая свой рев строками из Семи Книг, в уголках рта набегала пена, глаза сверкали от возбуждения.
«Он знает, что после этого станет хозяином над послушными орудиями», — подумал Гил. Вот еще одно подтверждение изложенного Рози анализа людей и их социальных мотивов. Силач собирается стать хозяином-мастеровым, он уже сейчас предвкушает радость от того, как будет строгать, сверлить и свинчивать, стягивать болтами, окрашивать людей, точно это оборудование, инструменты или материалы, из которых надо что-то сделать.
Люди всегда вмешиваются в чужие жизни — обычно к худшему. Не могут оставить в покое своих ближних. Им необходимо использовать других, коверкать их, непрерывно гнать куда-то, дабы реализовать собственный исковерканный взгляд на мир.
Он прав: ему никогда не стать здесь своим. Ему здесь не место…
Ночь была темна.
Над верхушками деревьев, посвистывая как флейта, пролетели воздушные нарты, откопанные на каком-то довоенном складе. На водительском месте сидел Цыганский Глаз, он закричал, увидев своих соратников под ивами, и остановил летательный аппарат в трех футах над травой, посадив на гравитационную подушку. Затем заблокировал стояночный рычаг и перебрался назад, оставив управление Силачу, а тот запрыгнул в машину и положил руки на рычаги, лаская их, словно это были женщины.
Гил с Тишей залезли на трехместное заднее сиденье и устроились рядом с Цыганским Глазом.
— Каковы шансы? — спросил Силач.
Цыганский Глаз состроил мину, которая согнала все морщинки к носу.
— Они увидят эту группу и пойдут в контратаку через пять минут, если мы останемся здесь. Стопроцентная вероятность.
— Тогда мы уберемся отсюда, — сказал Силач.
— Да.
Силач повернулся к нетопырям:
— Красный, ты помнишь, что делать дальше?
— Прекрасно помню, — ответил Красный Нетопырь несколько пренебрежительно.
— Ну, так и делай! — рявкнул Силач, рванул вверх стояночный рычаг и ударил ногами по педалям акселератора. Воздушные нарты стремительно взвились вверх.
Ветер угрюмо проносился мимо, а поле битвы растянулось под ними панорамой чудес. К этому времени все Башни уже исчезли, за исключением Башни Конгресса, которую окружили популяры, не подпуская к ней спасшихся музыкантов. Из всех звуковых конфигураций, величиной превышавших оружие, осталась только еще одна: Столп Последнего Звука. Башня вокруг него умерла. Большой зал обратился в ничто. От арены остались только дурные воспоминания — но, может быть, даже от них удастся избавиться.
И лишь тяжеловесная черно-коричневая колонна продолжала жить, гудя неузнаваемыми, но странно знакомыми мелодиями, рассыпая вокруг цветные сполохи своего голоса — ее питал собственный генератор.
Десантные команды популяров врывались через сады неоновых камней, размахивая своими арбалетами; то здесь, то там мелькали трофейные звуковые ружья. Музыканты были захвачены врасплох, они метались, глупо махали руками друг на друга, потрясенные, не верящие своим глазам, — а из неверия рождалось упорное нежелание поверить. Когда же они начинали приходить в себя и пытались действовать, популяры косили их, как загнанных животных, либо утыкивая стрелами, либо стирая с лица земли лучами звуковых ружей.
— Шансы!
— Подожди, — отозвался Глаз.
— Нет! Сейчас же!
— Пятьдесят на пятьдесят.
Цыганский Глаз цеплялся за поручень, идущий вокруг нарт, и подпрыгивал на сиденье, когда Силач швырял летательный аппарат то в одну, то в другую сторону, чтобы увидеть каждую подробность великой битвы.
— Пятьдесят на пятьдесят? Всего-навсего?
— Пятьдесят на пятьдесят, — подтвердил Цыганский Глаз с виноватым видом, словно эти проценты зависели от него.
— Но ведь у нас пока даже нет потерь! — настаивал Силач.
— Мы еще понесем потери.
— Как?
Цыганский Глаз прищурился, взгляд его затуманился.
— Есть две основные возможности. Собираются две большие группы для массовой контратаки, и каждая может добиться успеха.
— Ты видишь их в будущем?
— Да — в возможном будущем, конечно.
— Откуда последует атака? — спросил Силач, скорчившись над рычагами управления, точно статистика нанесла ему удар под ложечку.
— Слишком трудно ответить, — сказал Глаз. — У каждой группы есть выбор — три направления, откуда можно обрушиться на силы популяров. Это значит, что необходимо оценивать вероятность для каждого из шести возможных направлений, а так много расчетов я не успеваю сделать, учитывая еще миллиарды второстепенных возможностей, которые тоже существуют. По мере развития событий я смогу увидеть яснее.
Силач фыркнул:
— Ну, тогда продолжай смотреть и сразу скажи, как только что-нибудь узнаешь!
Тиша теснее прижалась к Гилу.
Нарты скользнули вверх.
Гил предпочел бы сразу взять Тишу и направиться к Столпу, не дожидаясь, пока станет ясен исход. Они уже выбрали для себя страну за Столпом и не должны колебаться. Но пока не получалось.
Внизу группа загнанных в угол музыкантов, прижавшись спинами к стене, которая осталась от домузыкантских времен и была отполирована и покрыта рельефами, пустила в ход свистки и звуковые ружья и отважно, хотя и безнадежно, обороняла свою последнюю позицию. С первого взгляда могло показаться, что они побеждают, но противник мог измотать их за счет численного превосходства, а потом уничтожить между делом, походя.
Силач тем не менее обеспокоился и остановил нарты в воздухе у этого места, держась футов на сто выше и в сторонке, в темноте. Он свесил голову за борт, чтобы лучше видеть. Остальным седокам ничего не оставалось, как тоже наблюдать за этим эпизодом. Собственно, выглядело все так, словно на самом деле не люди умирают, а куклы с волшебным электрическим управлением разыгрывают отчаянный кукольный спектакль в очень реалистических декорациях.
Семь популяров разлетелись сверкающими искрами и исчезли еще до того, как успели открыть огонь по музыкантам. Музыканты радостно закричали и торжествующе замахали ружьями. Однако на них немедленно хлынула вторая волна мутантов, не считаясь со звуковым оружием. Ее составляли пятьдесят популяров с арбалетами. Они, должно быть, рассчитывали, что внезапный безоглядный бросок позволит им добраться до врага, прежде чем хоть один музыкант сообразит, что происходит. В их самоотверженности было безумие, от которого у Гила мурашки по спине побежали.
Популяры взрывались, как электрические лампочки, и исчезали навсегда.
И все же волна не рассеялась, мутанты не собирались поджав хвост броситься наутек. Они рвались вперед, не обращая внимания на вспышки света, в которые превращались их товарищи. Четверо смогли добраться до музыкантов и выстрелить из своих арбалетов в упор. Они оказались счастливее своих товарищей, потому что успели выплеснуть часть неутоленной ненависти до того, как сами тоже погибли, исчезли, испарились, рассеялись прахом…
На секунду все как будто застыло. Всякое действие прекратилось.
Бойцы стояли, как восковые фигуры.
Только их одежда чуть шевелилась под ветром.
Но потом к музыкантам приблизилась третья волна популяров, которыми из заднего ряда командовал маленький карлик — он выкрикивал приказы и бурно жестикулировал. Его подчиненные несли перед собой доски для защиты от звуковых лучей. Некоторые пригибались за катящимися бочками, доставленными из руин сектора популяров специально для прикрытия. Карлик, возбужденно мотая не по росту огромной головой, вытирал мокрый нос рукавом грубой рубашки и умело направлял атаку, лишь время от времени прерывая командование, чтобы откашляться в кусок желтой бумаги. Музыканты подстрелили его первым, в момент, когда он кашлял. А потом начали палить, целясь в катящиеся бочки.
Бочки разлетелись искрами и исчезли.
Люди за бочками, ошеломленные, погибли, не успев даже подняться во весь рост.
Теперь музыканты взялись за щитоносцев и смели тонкие доски. Отдельные популяры, поняв, каким безнадежным стало вдруг их положение, отшвырнули свои щиты и бросились в атаку со странным отчаянием — оно пронизывало их тела, как электрический ток, и мышцы сокращались, словно под повторяющимися импульсами. Пока прикрывались щитами, они не могли продвигаться так быстро, как гибнущая волна перед ними, да и вообще щиты эти были бесполезны. Но даже перейдя на бег, мутанты все равно не смогли добраться до врага. Последний из них был убит звуковым лучом в дюжине футов от музыкантов; в предсмертный миг руки его бешено взметнулись в воздух, арбалет загремел по тротуару, словно бы в знак капитуляции, которую враг все равно не принял. И которая, саркастически подумал Гил, не была бы принята популярами, окажись ситуация обратной.