А затем впереди показалось то, что я принял сперва за устье неширокой реки; корабль свернул направо и поплыл вверх по течению. Вода здесь была тихая и глубокая, бутылочно-зеленого цвета. И слева, и справа — непролазные заросли гигантских ароидов. Полная неподвижность и влажная, липкая тишина.
После нескольких минут продвижения по этой душной, словно напрочь лишенной воздуха расселине, зажатой между безмолвными стенами джунглей, стало ясно, что мы свернули не в устье реки, а в пролив, отделявший главный остров от малого, потому что зеленые стены раздвинулись, открыв нашим глазам огромную, безмятежно спокойную лагуну, на дальнем берегу которой раскинулся Мьюриси-Таун.
Теперь, когда до конца путешествия остались немногие, быстро ускользавшие минуты, меня охватило неясное чувство тревоги, почти что страха. Корабль стал залогом моей безопасности, объектом, который кормил меня и нес к намеченной цели, местом, куда я возвращался после недолгих вылазок на берег. Я научился жить на корабле, свыкся с ним, как прежде свыкся со своей городской квартирой. Покинуть его — это снова шагнуть в неведомое. Мы сами вносим знакомые черты в то, что нас окружает; все увиденные мной до того острова были чем-то случайным, мимолетными впечатлениями, а вот теперь мне предстояло сойти на берег всерьез, прочно встать на островную землю.
Это было возвращение автономного «я», временно утраченного мною при посадке на корабль. Мой страх перед Мьюриси не имел под собой никаких разумных оснований, этот остров был перевалочным пунктом, местом пересадки с корабля на корабль, и никак не более. К тому же меня там ждали. Там имелась контора Лотереи Коллаго, то есть люди, которые обеспечат следующий этап моей поездки.
Я стоял на носу корабля до самого момента швартовки, а затем нашел Сайнхемов, пожелал им счастья, попрощался и пошел в каюту за саквояжем.
Несколько минут спустя я уже шел по набережной, высматривая такси.
7
До конторы Лотереи Коллаго было всего пять минут езды, она располагалась в узком тенистом переулке. Я расплатился с водителем, и старая пропыленная машина тут же умчалась, вовсю громыхая по булыжной мостовой. В конце переулка она резко свернула направо, сверкнула стеклами, вылетая из тени на свет, и присоединилась к сотням других машин, с ревом мчавшихся по улице.
Контора Лотереи, схожая скорее со средних размеров выставочным залом, смотрела на улицу двумя большими зеркального стекла окнами. В дальнем от окон конце, за целым лесом растений в кадках стояли письменный стол и несколько шкафчиков. За столом сидела молодая женщина, она листала какой-то журнал.
Я подергал дверь, но та оказалась заперта. Женщина услышала, вскинула глаза и помахала мне рукой. Затем она достала из ящика стола связку ключей.
После ленивых убаюкивающих ритмов корабельной жизни, оставленной мною считанные минуты назад, Мьюриси-Таун был настоящим потрясением. Ничто, виденное мною прежде на мелких островах — как, впрочем, и дома, в Джетре, — не приготовило меня к встрече с этим жарким, шумным, суматошным городом.
Он казался хаотичным смешением автомобилей, людей и зданий. Все его жители двигались с поразительной целеустремленностью, вот только их цели были абсолютно загадочны. Автомобилисты носились здесь с немыслимой в Джетре скоростью, резко тормозили и резко рвали с места, поворачивали на двух колесах, с оглушительным визгом покрышек, и непрерывно гудели. Дорожные знаки на двух языках не придерживались никакой очевидной системы, было даже не заметно особого стремления к их взаимосогласованности. Не в пример чопорным эмпориумам Джетры здешние магазины были настежь открыты миру, их товары яркой многоцветной пеной выплескивались наружу, едва не под колеса проносящихся мимо машин. Везде валялись пустые бутылки и коробки. Люди принимали солнечные ванны, лежа на газонах, привалившись к стене какого-нибудь здания или сидя под яркими балдахинами открытых баров и кафе. Улочка, на которую мы по неосторожности свернули, была напрочь перекрыта импровизированным футбольным матчем, что заставило моего водителя цветисто выругаться, врубить заднюю и опасно, почти не оглядываясь, вернуться на главную магистраль. Отдельною песней были обвешанные гроздьями пассажиров автобусы; у меня создалось впечатление, что их водители истово верят в свое, ничем, кроме собственной наглости, не подтвержденное право ездить по средней полосе. В структуре города не было и следа какого-либо общего замысла, он представлял собой дикую путаницу улиц и улочек, тесно зажатых между обшарпанными кирпичными зданиями, и как небо от земли отличался от Джетры с ее величественными проспектами, спланированными, если верить легенде, так, чтобы по ним мог промаршировать к плечу плечо целый взвод Сеньоральной гвардии.
Все это я увидел и, сколько мог, впитал за немногие минуты, проносясь по улицам в немыслимой, какие встречаются только в кино, машине. Это был огромный допотопный седан, густо покрытый пылью и засохшей грязью, с ветровым стеклом, сплошь залепленным дохлыми насекомыми. Его широкие, обтянутые искусственным мехом сиденья были слишком мягки, чтобы быть удобными; ты утопал в них с неприятным ощущением избыточной, приторной роскоши. В облицовке машины соседствовали потемневший хром и шелушащаяся фанера, внутренняя сторона ветрового стекла была плотно заклеена фотографиями женщин и детей. На заднем сиденье мирно спала собака, из включенных на полную мощность динамиков рвались визги и вопли какой-то поп-группы. Водитель крутил баранку одной рукой, другую он высунул в окошко и хлопал ею по крыше в такт музыке; машина проходила повороты, лязгая подвеской и сильно раскачиваясь.
Город поражал своим беспечным безразличием ко многому, что я считал само собой разумеющимся: покою, безопасности, правопорядку, заботе об интересах ближнего; он словно находился в вечном раздоре с самим собой. Шум, пыль, жара, яркий свет; город тесный и крикливый, вздорный и неопрятный и — до предела заряженный жизнью.
Однако я не ощущал ни тревоги, ни страха, ни даже возбуждения, разве что интеллектуальное. Не скрою, у меня перехватывало дыхание от бешеной гонки, устроенной таксистом, но нужно учесть и более широкий контекст. В Джетре такой водитель мгновенно попадет в аварию либо его остановит полиция, однако в Мьюриси-Тауне все находилось на одном уровне хаоса. Я словно некоторым образом угодил в другую вселенную, в такую, где все параметры реальности заметно выросли: шумы стали громче, цвета — ярче, толпы — гуще, жара — сильнее, время неслось быстрее. Меня охватило странное, как во сне, ощущение отрешенности. Здесь, на Мьюриси, никто и ничто не причинит мне вреда, потому что я нахожусь под защитой опасного хаоса нормальности. Такси не разобьется, эти ветхие здания не обрушатся, никто из этой уличной толпы никогда не попадет под машину, потому что мы находимся в зоне более острого отклика, зоне, где обычные будничные беды просто никогда не происходят.
Это было веселое, головокружительное впечатление, и оно мне говорило, что я выживу здесь лишь в том случае, если приспособлюсь к местным законам. Здесь я мог делать такие вещи, на которые никогда не решился бы дома. Трезвое, ответственное поведение оставалось в прошлом.
Так что, стоя перед конторой Лотереи Коллаго, терпеливо ожидая, пока мне откроют дверь, я испытывал лишь самые первые схватки этого нового осознания. Прежде, на корабле, я лишь искренне претендовал на восприимчивость ко всему новому, а в действительности все еще находился в защитном пузыре своей собственной жизни. Я носил при себе все свои взгляды и надежды. А уже через несколько минут пребывания на Мьюриси пузырь был проколот и на меня хлынули ощущения.
Залязгал ключ, и половинка двери распахнулась.
Девушка смотрела на меня и молчала.
— Меня зовут Питер Синклер, — представился я. — Мне сказали, чтобы я шел сюда, как только сойду на берег.
— Заходите.
Она чуть посторонилась, пропуская меня в помещение; стараниями кондиционера там было настолько холодно, что я тут же начал чихать.
— Мне сообщали о Роберте Синклере, — сказала девушка, подходя к своему столу. — Это вы?
— Да. Я не использую свое первое имя.
Моим глазам потребовалось какое-то время, чтобы привыкнуть после улицы к относительно темному помещению, и лишь теперь, когда девушка повернулась ко мне лицом и села за стол, я заметил, что она очень похожа на Матильду Инглен.
— Садитесь, пожалуйста, — сказала девушка, указывая на кресло для посетителей.
Я аккуратно, с уймой совершенно ненужных телодвижений, уложил рядом с креслом свой саквояж и лишь потом сел; за эти мгновения мне удалось хоть немного взять себя в руки. Дело в том, что она не просто походила на Матильду, а походила поразительно! Не то чтобы в мелких подробностях, но и цветом волос, и прической, и фигурой, и формой лица. При непосредственном сравнении их сходство могло бы оказаться и не столь очевидным, но последние дни передо мною все время стоял зрительный образ Матильды, и не мудрено, что теперь, встретив эту девушку, я испытал некоторое потрясение. Ее сходство с той Матильдой, какую я помнил, было безукоризненным.
— Меня звать Сери Фултен, я являюсь здесь представителем Лотереи, — говорила девушка. — Мне поручено оказать вам всю возможную помощь и поддержку, вы можете обращаться ко мне с любыми…
Я благополучно пропустил всю эту корпоративную болтовню мимо ушей. Девушка в точности соответствовала порядкам и стандартам своей фирмы: на ней была ярко-красная униформа из короткой юбки и пиджака, уже виденная мною на сотрудницах Лотереи в джетранской конторе, одежда того сорта, какую носит персонал гостиниц, транспортных агентств и фирм по прокату автомобилей. Не то чтобы полный ужас, но несколько безвкусно, а также бесполо и лишено какого бы то ни было национального колорита. Единственной индивидуальной чертой был маленький значок на лацкане. Ухмыляющееся лицо известного поп-идола.
Мне она понравилась, но так оно, в общем-то, и было положено. На это был нацелен корпоративный образ. Кроме того, не нужно забывать о ее сходстве с Матильдой.
— Так вы что, сидите здесь ради одного меня? — спросил я, когда она смолкла.
— Кто-то же должен. Вы опоздали на два дня.
— Вот уж даже и не догадывался.
— Ничего, все в порядке. Мы связались с судоходной компанией и заранее все выяснили. Я не сидела здесь сиднем два дня.
Я решил, что она примерно моего возраста и либо замужем, либо просто с кем-нибудь живет. По нашему времени отсутствие кольца не значит ровно ничего.
— Вот, возьмите, — сказала девушка, протягивая мне фирменный буклет, сшитый по краю белой пластиковой пружинкой. — Там все, что нужно знать про процедуры.
— В общем-то, я не то что бы окончательно решил…
— Тогда тем более прочитайте.
Я покорно раскрыл буклет. Сперва там шли глянцевые фотографии клиники, а потом печатный текст, длинный набор вопросов и ответов. Буклет дал мне удачный повод отвести глаза от девушки. В чем, собственно, дело? Я что, вижу в ней Матильду? Потерпев неудачу с одной женщиной, тут же нахожу другую, более-менее похожую, и переношу свое внимание на нее?
С Матильдой я всегда чувствовал, что это ошибка, но все равно продолжал за ней бегать, она же, как девушка умная, ловко от меня ускользала. А что, если это действительно была ошибка, если я ошибочно принимал Матильду за кого-то другого? Что, если я наперекор причинности принимал Матильду за вот эту самую девушку, представительницу Лотереи?
Пока я делал вид, что разглядываю фотографии, Сери Фултон раскрыла канцелярскую папку, надо думать — мое досье, и не столько спросила, сколько констатировала:
— Насколько я понимаю, вы из Файандленда. Джетра.
— Да.
— Мои родители тоже оттуда родом. На что похож этот город?
— Некоторые кварталы его очень красивы. Особенно в центре, вокруг Сеньорского дворца. Но за последнее время там понастроили массу заводов, и они всё уродуют.
Я смолк, не зная, что еще тут можно сказать. До отъезда из Джетры мне никогда не приходилось о ней задумываться; город, где ты живешь, не нуждается в объяснениях, он такой, какой он есть.
— Да я уже все позабыл, — сказал я после неловкой паузы. — Последние дни я только и делаю, что любуюсь на острова. Вот уж не думал, что их так много.
— Увидев острова, никогда их не покинешь.
Она произнесла это тем же бесцветным голосом, что и свою обязательную, наизусть выученную вводную речь, однако я сразу почувствовал, что слышу не просто слоган, а если и слоган, то малость иного рода.
— Почему вы так говорите?
— Это просто пословица. Никогда не бывает, чтоб некуда было уйти, всегда есть какое-нибудь новое место, другой остров.
Светлые, коротко стриженные волосы, кожа, бледность которой просвечивает даже сквозь загар. Я вдруг вспомнил, как застал врасплох Матильду, загоравшую на палубе; она сидела в шезлонге, до предела закинув голову, чтобы шея не осталась белой.
— Налить вам чего-нибудь выпить? — спросила Сери.
— Да, пожалуйста. А что у вас есть?
— Надо взглянуть. Шкафчик обычно заперт. — Она открыла ящик письменного стола и начала искать ключ. — Или можно поселить вас сперва в гостиницу и там и выпить.
— Да, — кивнул я, — так будет лучше.
Мне хотелось положить куда-нибудь свой багаж и больше с ним не таскаться.
— Сейчас я проверю, как там с заказанным номером. Мы ведь ждали вас два дня назад.
Сери подняла трубку, приложила ее к уху, несколько раз нажала на рычаг телефона и нахмурилась. Через несколько секунд я услышал, как в трубке щелкнуло, она облегченно вздохнула и начала крутить диск.
На том конце долго не отвечали; она сидела с трубкой у уха и смотрела прямо на меня.
— А вы здесь что, одна работаете? — спросил я, чтобы заполнить паузу.
— Нет, обычно здесь менеджер и еще две девушки. Мы же сегодня по идее закрыты. Праздник… Алло! — (Трубка забубнила тоненьким жестяным голоском, но слов я не разобрал.) — Лотерея Коллаго. Мы заказывали номер для Роберта Синклера. Как он там у вас, еще свободен?
Сери скорчила мне гримасу и уставилась в окно; взгляд у нее был пустой и рассеянный, обычный для людей, говорящих по телефону и ждущих ответа.
Я встал и прошелся по конторе. На стенах висели фотографии клиники, в том числе и знакомые мне по буклету. Я увидел аккуратные современные здания, лужайку, где среди клумб и цветников стояли маленькие белые коттеджи, на заднем плане — иззубренные вершины гор. Было здесь и несколько фотографий лотерейных счастливчиков: прибытие на остров, отъезд с острова, рукопожатия и улыбки, люди, стоящие в обнимку. А еще интерьеры, сочетающие стерильную чистоту больницы с роскошью дорогого отеля.
Все это было очень похоже на фотографии в рекламных проспектах туристических агентств. Мне вспомнилась одна такая — горнолыжный курорт на севере Файандленда. Там была такая же атмосфера натужного веселья и сомнительной дружбы, те же кричащие, словно из каталога синтетических красок тона.
В самом дальнем конце конторы было выделено нечто вроде холла для посетителей с несколькими удобными креслами, расставленными вокруг низкого стеклянного стола. На столе небрежно валялась пачка лотерейных билетов, явно помещенная сюда с рекламными целями. По ближайшем рассмотрении оказалось, что все эти билеты погашены надпечаткой «ОБРАЗЕЦ. НЕ ДЛЯ ПРОДАЖИ», однако это было единственное, что отличало их от билетов настоящих, вроде того, который принес мне выигрыш.
И тут я сумел наконец-то понять смутное чувство неловкости, не покидавшее меня с самого момента выигрыша.
Лотерея существовала не для меня. Лучше бы выиграл кто-нибудь другой.
Главным призом Лотереи Коллаго был курс атаназии: истинное, медицински гарантированное бессмертие. Если верить рекламе, клиника добилась стопроцентного успеха: ни разу еще не случалось, чтобы люди, прошедшие все процедуры, потом умирали. Старейшая пациентка, которой было уже сто шестьдесят девять лет, выглядела от силы на сорок пять и, как сообщалось, соответствовала этому возрасту и во всех остальных отношениях. Ее часто показывали в телевизионной рекламе Лотереи: то она играла в теннис, то танцевала, а то решала кроссворды.