В транспортном самолете подобных габаритов Никита летел впервые, и взлет на него произвел весьма неприятное впечатление. Пока лайнер разгонялся по полосе, то казалось, что он набирает скорость не по ровному бетону, а по ухабистой проселочной дороге, сплошь испещренной рытвинами и колдобинами. Его бросало вверх-вниз, из стороны в сторону, а фюзеляж самолета за окном трейлера вообще ходил ходуном, морщился, коробился, трепетал жестью на ветру, словно собираясь развалиться по швам. Наконец лайнер оторвался от взлетной полосы, тряска уменьшилась, но не намного.
— Пятнадцать секунд — полет нормальный! — внезапно торжественным голосом провозгласил Братчиков.
Полынов удивленно посмотрел на него, перевел взгляд на Володю, Леночку. Никак они не отреагировали на сообщение Олега, да и он сам опять застыл в сосредоточенной позе.
— Т-тридцать секунд — п-полет нормальный! — неожиданно сказал фальцетом Володя, почему-то заикаясь.
Полынов вскинул брови, посмотрел на всех, а затем, в ожидании, уставился на Леночку. И он не ошибся в своих предположениях.
— Сорок пять секунд — полет нормальный! — высоким, звонким голосом весело выкрикнула она и напрочь перевернула представления Полынова о ней как об этаком весьма симпатичном, но все-таки «синем чулке». Ничего подобного, наоборот — веселая, задорная девчонка. От «синего чулка», пусть и красивого, у всех спасателей МЧС головы бы не вскружились.
В этот момент послышалось характерное шипение гидравлики, и корпус самолета дрогнул, втянув в себя шасси.
— Поехали! — хором гаркнула вся бригада, и тотчас на столе стали появляться кулечки, сверточки, стаканы, тарелки, вилки…
Никита рассмеялся. Все-таки это был ритуал. По какому бы скорбному случаю не летела бригада, а по другим случаям она и не летала, но перед сложной, опасной, зачастую с риском для собственной жизни работой просто-таки необходимо снять нервное напряжение. Каждый делает это по-своему. Его бригада — вот так.
— Не рановато ли? — осторожно спросил он. — Может, подождать, пока лайнер наберет высоту и выйдет на крейсерскую скорость? Как бы вилками глаза друг другу не попротыкать…
— Да ты что, начальник?! — искренне возмутился Олег. — В этом-то и весь смак! Представляешь, ты с трудом ловишь ртом край стакана, засасываешь в себя водку… а в этот момент мы попадаем в воздушную яму, и водка начинает по пищеводу то вверх, то вниз бегать! Нигде такого ощущения не получишь! Будто не один стакан в себя опрокинул, а два-три подряд.
Леночка прыснула, Володя подхихикнул.
— Уговорил, — усмехнулся Никита, нагнулся, вытащил из-под койки свою сумку и достал бутылку коньяка.
— Во, это дело! — обрадовался неугомонный Олег. — Наш человек, а я уж думал трезвенник!
Он выхватил из рук Никиты бутылку, лихо откупорил и стал разливать по стаканам. Столик мелко дрожал, и приходилось стаканы придерживать руками. Разлив бутылку, Олег бросил ее на кровать, чтобы не каталась по полу, и поднял над столом свой стакан. Стукнувшись, к нему присоединились стаканы Володи и Леночки, и Никита поспешил приставить свой. При болтанке самолета удерживать в таком состоянии стаканы над столом было трудно, коньяк то и дело выплескивался то из стакана в стакан, то на руки, но было в этом что-то от древнего, как мир, обычая братания людей, когда выплеснутое из кружки в кружку вино означало чистые помыслы по отношению друг к другу.
— Ребята, — тихо сказала Леночка, — давайте выпьем за то, чтобы, возвращаясь домой, мы смогли вот так же сдвинуть стаканы.
Круг разомкнулся, и все выпили.
«Хороший тост у спасателей, — подумал Никита, залпом выпивая коньяк. — Не чокаются только на поминках… А о том, чтобы все остались живы, говорить впрямую не принято. Такой тост для трусов».
Коньяк подействовал как-то сразу и развязал языки. Куда девалась застенчивость Володи и чопорность Леночки, ну а у Олега, и без того страдающего словоохотливостью, язык заработал что помело. Прав был Беспалов — пили они как кони, теперь оставалось проверить, насколько хороши они в полевых условиях. Вначале пошли анекдоты, которые Мигунов, к большому изумлению Полынова, рассказывал мастерски, вместо персонажей вставляя имена сидящих за столом. И куда только Володино косноязычие подевалось — раскрепостился парень после ста граммов… Потом, естественно, перешли на «случаи из жизни», а ими жизнь спасателей была весьма насыщена. И, несмотря на, в общем-то, скорбную работу, смешных историй накопилось предостаточно, хотя порой от них за три версты несло черным юмором.
Полынов больше слушал, смеялся, лишь изредка отпуская возгласы типа: «Да ну?!», «Надо же…», «Ну, вы даете…» Хорошие ребята подобрались в его бригаде. И Никите стало вдруг грустно, что именно этих ничего не подозревающих, веселых и бескорыстных ребят он втягивает в гнусные межведомственные игры.
— Э, начальник, — вывел его из задумчивости голос Олега, — что приуныл? Так нельзя! Это дело нужно повторить!
В руках Братчикова словно по волшебству появилась бутылка водки.
Полынов замотал головой и рассмеялся.
— А ты трейлером потом управлять сможешь?
— Обижаешь, начальник! Ты за меня не боись, ты за себя боись. А мне не впервой, да и ГИБДД в степи нет, — отшутился Олег.
— Ну а я, наверное, пропущу, — отказался Никита и улыбнулся. — Но в степи наверстаю.
Его слова произвели странное впечатление. Все замолчали и удивленно смотрели на него.
— Во время работы у нас сухой закон, — серьезно сказала Леночка.
— Тогда буду наверстывать по возвращении домой, — нашелся Полынов. Он обвел бригаду взглядом и увидел, что его не понимают. Точнее, понимают, но неправильно.
— Извините, ребята, у меня вчера было пищевое отравление, — с обезоруживающей улыбкой развел он руками.
Никита не врал. После выпитого коньяка в желудке появилась тяжесть, опять разболелась печень, а в голове вместо приятного опьянения возникло чувство заторможенности и пустоты.
— Так водка — она же от всех болезней! — встрял Володя. — Панацея!
Никита насмешливо посмотрел на него.
— Теперь понятно, почему ты никак диплом защитить не можешь. При отравлении спиртное категорически запрещено.
— Да иди ты! — отмахнулся от Никиты Олег как черт от ладана. — Я всегда пью, и помогает!
Он ошарашено посмотрел на Фокину, но Леночка его не поддержала.
— Что, правда?!
— Да, — кивнула Леночка.
— Во, блин…
— Ладно. — Никита шлепнул себя ладонями по коленям и встал. — Не буду портить вам обедню. Продолжайте, а я пойду прогуляюсь.
Спускаясь по лесенке из жилого отсека трейлера, он услышал сокрушенный вздох Олега:
— Какую песню испортил…
Как всегда последнее слово осталось за Братчиковым.
Самолет уже набрал высоту, и болтанка прекратилась. Турбины натужно ревели на одной низкой ноте, корпус самолета мелко подрагивал, и от этого трюм и все его содержимое приобрело расплывчатые черты, словно Полынов со своим стопроцентным зрением видел его через расстроенную оптику.
Никита прошелся по трюму из конца в конец. Не нравилось ему собственное состояние. Его немного поташнивало, во рту ощущалась желчная горечь. Никогда прежде вестибулярный аппарат его не подводил, а тут, на тебе — подкачал. Не хватало только звать стюардессу (спрашивается, откуда ей взяться в транспортном самолете?) и просить у нее пакет.
Чтобы как-то отвлечься, Полынов стал вспоминать недавнее застолье и то, как Леночка старательно отводила от него глаза. Хороший признак, когда девушка так себя ведет. Все у них может получиться, главное, не гнать лошадей, не лезть напролом в приоткрытую дверь. И тогда все действительно получится красиво и, может быть, надолго…
Никита мечтательно оперся рукой об «уазик», равнодушно окинул его взглядом. И словно протрезвел. Черт бы побрал это отравление! Вот из-за таких житейских мелочей и проваливаются разведчики, потеряв элементарную бдительность и осторожность. От «легенды» полковника Федорчука не то, что воняло, смердело липой. Как от дипломатической почты вице-консула в Центральной Африке. Но и он, Никита, тоже хорош — вот так вот попасться на элементарную уловку. Конечно, может такое случиться, что у генерала Потапова действительно бесповоротно вышел из строя штабной «уазик». Можно даже допустить, с большой, почти невероятной натяжкой, что больше на учениях штабных машин нет. Но в то, что ему на замену пришлют машину из Генерального штаба, да еще не кто-нибудь, а ФСБ проявит заботу — в это поверить мог только законченный болван. Либо же человек, страдающий кишечно-желудочным расстройством. А еще точнее — и тот и другой в одном лице.
Вспомнилось, как бравые десантники загнали «уазик» в трюм, споро его зафиксировали страховочными тросами, а затем покинули самолет. И как один из них запер на ключ дверцу машины, но ключ никому не отдал. Никита заглянул через ветровое стекло в салон автомашины — ключей зажигания в приборной панели не было. Не суждено было «уазику» ездить по Каменной степи, он предназначался для других целей. И его судьбу должны были разделить и Никита, и его бригада, и самолет вместе с экипажем.
Открыть дверцу «уазика» для Никиты не было проблемой. Он достал из кармана связку ключей, на которой висела и универсальная отмычка, и легко открыл замок. На переднем сиденье ничего не оказалось, зато в изножье заднего он обнаружил небрежно брошенную на пол мешковину. Осторожно подняв ее, Полынов увидел на полу салона обыкновенную противопехотную мину. Правда, взрыватель у нее был не совсем обыкновенный — барометрический. Специально разработанный для диверсий в воздухе. При наборе высоты, когда давление в самолете падает, он включается, а когда самолет начинает снижаться и давление расти — срабатывает. Безотказная штука, обнаружить которую можно только визуально, ну а уж обезвредить, если она включилась, — никак нельзя.
Уверенность в том, что «уазик» начинен взрывчаткой, была стопроцентной, но все равно, когда Полынов обнаружил мину, его сознание обдало морозным холодом. «Не многовато ли покушений на мою жизнь? — отстраненно пронеслось в голове. — Второе за три дня и оба — в самолетах…» Но эта мысль промелькнула где-то на периферии сознания, абсолютно не помешав рассудку мгновенно оценить ситуацию и принять решение, как действовать. Но, как ни крути, без помощника, лучше всего командира корабля, ему не обойтись. Чем меньше людей будут знать об «уазике», тем лучше — меньше паники, да и советами мучить не будут.
Чтобы попасть в пилотскую кабину, Полынову пришлось подняться по лестнице на третий ярус. Миновав небольшой пассажирский отсек, он уперся в закрытую дверь и постучал. Ответа не было. Он внимательно осмотрел дверь — может, ошибся? — но тут сбоку на переборке увидел динамик переговорного устройства. Нажав пальцем на кнопку и, не отпуская ее, сказал:
— Говорит начальник экспедиции Полынов. Попрошу на связь командира корабля.
— Я вас слушаю, Никита Артемович, — через несколько секунд донесся из динамика голос Устюжанина.
— Василий Тимофеевич, выйдете, пожалуйста, в пассажирский отсек.
— А в чем дело?
— Кажется, у нас небольшие проблемы.
Устюжанин не стал выяснять по интеркому, какие именно и насколько они небольшие. За дверями завозились, замок щелкнул, и командир корабля шагнул через порог.
— Василий Тимофеевич, — предложил Никита, — давайте спустимся в трюм.
Устюжанин внимательно окинул взглядом Полынова, ничего не сказал и молча зашагал к трапу. Слишком серьезным было лицо Полынова, чтобы он мог заподозрить, будто его приглашают в компанию спасателей на рюмку водки.
Увидев, какой «подарочек» подкинули им эфэсбэшники, невозмутимый Устюжанин растерялся.
— Что это? — хрипло вырвалось у него. — Да как же это?..
Он недоуменно уставился на Полынова. В его голове просто не укладывалось, что родная российская спецслужба вот так вот, за здорово живешь, без каких-либо на, его взгляд, оснований, собралась препроводить их к праотцам. Слишком долго он прослужил в авиации, чтобы в один момент поменять представления о чести и порядочности людей в армейских мундирах — до сих пор спецслужбы работали бок о бок с экипажами, предотвращая диверсионные акты, а не наоборот.
— Слушай, Никита, а разминировать ее никак?..
Полынов отрицательно покачал головой.
— Может, мой бортмеханик попробует? — совсем уж околесицу понес Устюжанин. — Руки у него золотые…
— Не стоит рисковать, — оборвал его Никита. — Сделаем проще. Откроем люк и сбросим машину.
Глаза у старого пилота полезли на лоб.
— К-как?!
За тридцать лет службы он привык, что все грузы должны быть доставлены получателю в целости и сохранности, и иного отношения к своей работе не представлял. «Крепкая косточка» его чести авиатора и не предполагала, в какие костоломные жернова угодила.
— Может, только мину?
— Нет, — снова жестко отрезал Никита. — Спецы, установившие ее здесь, несомненно, предусмотрели такой вариант. Копаться в машине не будем и сбросим ее целиком.
Устюжанин шумно перевел дух, вытер пот с лица и, кажется, стал немного соображать.
— Надо снизиться… Высота — десять тысяч… Задохнемся…
Никита нехорошо оскалился.
— Здесь барометрический взрыватель! — гаркнул он. — Как только начнем снижаться — прощай мама! Понятно?
Устюжанин закивал.
— А раз понятно, — понизил тон Полынов, — тогда, Василий Тимофеевич, неси кислородные маски. Три. Стоп! — остановил он было дернувшегося идти летчика. — Сколько у нас еще осталось полетного времени на этой высоте?
Устюжанин поднес к глазам часы.
— Один час двенадцать минут.
Въевшаяся с годами в сознание скрупулезность в отсчете времени и в критической ситуации не изменила старому летчику.
— Нормально, — облегченно вздохнул Никита. — Успеем… Да, и еще, Василий Тимофеевич, уточните у штурмана наш курс, чтобы машину на какой населенный пункт не сбросить. И не дай бог радисту хоть словом заикнуться в эфир, что у нас на борту!
Устюжанин закивал и чуть ли ни бегом устремился в пилотскую.
Когда он вернулся, неся три индивидуальных кислородный комплекта, Полынов уже освободил «уазик» от крепежных тросов, выбил из-под колес колодки и снял машину с ручного тормоза.
— Через двадцать две минуты под нами будет город! — выпалил с ходу летчик.
— Успеем, — спокойно заверил его Полынов.
Он взял кислородный комплект и забрался по лесенке в жилой отсек трейлера. Веселье в трейлере было в полном разгаре.
— Ну что, начальник, проветрился? — встретил его ехидным смешком Братчиков. — Можно наливать? Чтобы, так сказать, запить?
Никита бросил комплект на кровать и жестко, одними губами, сказал:
— У нас на борту неприятности. Сейчас произойдет временная разгерметизация в трюме. Вот вам кислородная маска, будете дышать по очереди.
— Может, помочь?! — взвился с места Володя.
— Ваша помощь будет состоять в том, чтобы из трейлера никто носа не высунул! — отбрил Никита. — У кого ключи от дверей?
Он обвел всех требовательным взглядом, и Фокина в полном недоумении протянула ему ключ. Но когда Никита стремительно вышел и запер дверь жилого отсека, в нее тут же начали колотить кулаками.
Именно такой реакции и ожидал Полынов. Спасатели — не десантники, приказов не понимают. Бескорыстные и самоотверженные люди, у которых в крови рисковать собственной головой даже вопреки логике и здравому смыслу.
Не обращая внимания на стук и возмущенные крики из трейлера, Никита забросил за плечи ранец кислородного аппарата, повесил на шею маску.
— Тимофеич, — сказал он, глядя в глаза командиру корабля, — тебе предстоит самое опасное дело — открыть люк, а я вытолкну машину.
К Устюжанину уже вернулись рассудительность и обстоятельность, как в мыслях, так и поступках. От несвойственной ему растерянности не осталось и следа. Здесь он был хозяином и, когда ситуация прояснилась, лучше знал, что и как делать.
— Люк откроют из рубки по моему приказу, — спокойно возразил он и ткнул пальцем в ларингофон у себя на горле.
— Так за чем дело стало? — улыбнулся Никита и позволил себе пошутить: — Ждешь, когда над городом пролетать будем? Командуй.
— Погоди. — Устюжанин размеренным движением защелкнул карабин страховочной стропы на поясе Никиты. — Сейчас здесь такое начнется, что нас вместе с машиной выметет. — Он критически, как и положено командиру корабля, окинул фигуру Полынова взглядом и только затем скомандовал: — Открыть люк!
Поток воздуха, вырвавшийся из самолета, швырнул их на капот «уазика», но подталкивать машину не пришлось — она сама покатилась к люку. Полынов успел прикрыть рот кислородной маской, но вдохнуть все равно не было никакой возможности — легкие в груди самопроизвольно распухли, а все тело стало раздуваться, словно надувная игрушка. Пальцы превратились в сардельки, ремешок часов впился в запястье, ноги раздуло так, что передвигаться можно было только в раскорячку. Глаза, наверное, заплыли бы опухшими веками, если бы глазные яблоки сами не стали вылезать из глазниц. И все равно Полынов практически ничего не видел из-за хлынувшего в открытый люк слепящего света незащищенного разреженной атмосферой солнца.