– Зачем вы так шутите, Петр Васильевич? Я не поеду в Шереметьево-2 встречать покойника, у меня машина для этого не подходящая…
Он так и не узнал, ответил ли ему тесчим. Он даже не повесил трубку – просто перестал держать ее и зашагал обратно к дому. Через абсолютно пустые переулки, мимо все тех же зомби в телефонных будках, мимо холодных темных витрин и пустых глазниц ночных окон, и ноги его уже заплетались, а светофор презрительно плевался ядовитой желтой слюной, попадая в замерзшие лужи и в зловещую россыпь бутылочных осколков возле мусорных баков. И почему-то было очень страшно наступить на эти осколки.
Однажды Редькин измерил шагами расстояние от булочной на углу до их подъезда – двести метров получилось без малого. Так сколько же времени следует затратить, дабы покрыть столь скромное расстояние? Оказалось, безумно много. Проклятые двести метров, растягивались, удлинялись, закручивались в спираль, замыкались кольцом, размыкались вновь и противно наматывались на ноги, при этом большие деревья в школьном дворе зябко скукоживались и втягивали ветви внутрь стволов, как улитка втягивает рожки, стены домов колыхались студнеобразно, а стекла во всех окнах вдруг стали надуваться огромными радужными пузырями. Задевая друг друга, они лопались и осыпались на тротуар мелким шелестящим крошевом, и эти странные хлопья были так легки, что порою не достигали асфальта, а принимались кружиться в воздухе, словно бабочки, потом слипались в крупные пушистые снежинки и залетали за воротник, от чего делалось холодно, колко и неуютно…
Справа от Тимофея резко взвизгнули тормоза, водитель высунулся из окошка и спросил:
– Эй, Редькин, а чегой-то ты тут делаешь?
За рулем сидел Майкл.
– Тебя ищу, – сказал Тимофей просто.
– Считай, что нашел. Садись.
– И куда мы?
– Далеко, – сообщил Майкл серьезно и грустно.
– Тогда мне надо зайти домой. Вон же мой подъезд.
Вербицкий внимательно оглядел переулок и резюмировал:
– Не советую.
– Почему? – тупо спросил Редькин.
Майкл ответил фразой, достойной голливудского героя:
– А ты оставил дома что-нибудь такое, ради чего имело бы смысл рисковать жизнью?
– Нет, – сказал Редькин.
– Тогда – поехали!
И это прозвучало бодро, почти по-гагарински.
– Деньги я тебе привез, – поведал Майкл, лихо стартуя с места. – На первое время хватит. На, посчитай.
Пачка была увесистой и Редькин испуганно спросил:
– Сколько тут?
– Двадцать с половиной штук.
– Чего? – совсем уж глупо переспросил Редькин.
– Тугриков, – засмеялся Майкл, а потом великодушно разъяснил. – Ты пойми, общая сумма, которую они мне отдали, восемьдесят две. Двадцать пять процентов тебе.
– Почему двадцать пять?
– По прецеденту. Я, например, когда издавал первую книгу Мишки Разгонова (это еще в перестройку было), заработал на ней как издатель втрое больше автора. Мне кажется, это нормальная доля для уважаемой мною творческой личности. На западе считают от тиража, а я считаю от собственной прибыли – так понятнее.
– Постой, а я у тебя тоже творческая личность?
– Конечно! Еще какая! Без твоего абсолютно сумасшедшего сценария я бы никаких денег не получил. Это ж надо было – начать разбитой «Нивой», а закончить международным наркосиндикатом. То есть ты даже на этом не остановился, сценарий-то дальше покатил. Но я теперь выхожу из игры, и тебя беру за компанию. Понимаешь?
– Ничего не понимаю, – признался Редькин честно.
– А тут и понимать нечего. Просто я привык трезво оценивать собственные возможности. Огромные бабки, Тим – это уже беда, и я в такие игры не играю. Почему тебя за собой тащу? Это посложнее. Но ты сам рассуди: здесь в ближайшие две недели спокойно жить тебе не дадут. А потом, когда все устаканится… тогда и будем решать. На детей и тещу, если я правильно понимаю, тебе наплевать, а Маринке обязательно позвоним, как только в безопасном месте окажемся.
Редькин даже не спросил, что это за место такое, сразу подумал о жене и сказал:
– С Маринкой у меня полный разлад.
– Да ты что?! – не поверил Майкл и, как ему показалось, изящно пошутил: – На почве секса и психосинтеза?
– Ага, – кивнул Тимофей. – Она меня с любовницей застукала.
И увидев, как полезли на лоб брови Майкла, бесцветным голосом изложил свою историю – коротко, но достаточно образно. Получилось что-то вроде пошлого анекдота: «Возвращается жена из командировки, а муж в постели с водопроводчицей…»
Майкл долго с уважением молчал, потом выдал дежурное определение:
– Да, братец мой, это головная боль.
– А не беда? – тревожно спросил Редькин, уже усвоивший терминологию Вербицкого.
– Нет, Тим. Я думаю она простит тебя. Двадцать один год вместе – шутка ли? И между прочим, недельки две разлуки для вас обоих только на пользу. А к тому же, – Майкл внезапно оживился, – пока мы вместе, Тим, есть шанс еще какую-нибудь аферу провернуть.
– Не надо, – жалобно попросил Редькин.
– Зря так говоришь, – пожурил Майкл. –У меня столько хороших дел сорвалось из-за этой срочной эвакуации! Тяжело будет все скомпенсировать. Но… ничего не попишешь – жизнь дороже! Знаешь, сколько человек вокруг твоей «Нивы» укокошили?
– Знаю, я считал – четверых.
– А вот и неправильно. Ты самого первого не сосчитал. Помнишь, в день аварии выстрел раздался во дворе? Ты еще мне говорил тогда, что это, наверно, милиция при задержании хулиганов пугала. Хулиганы пожалуй и впрямь испугались. Но огонь там открыла не милиция, стреляли по тому, четвертому, который сидел в машине, а потом, как ты мне сказал, слинял куда-то. Слинял он, как выяснилось, на тот свет, потому что был единственным трезвым в машине, и сидевшему за рулем Сашке Кусачеву инструкции выдавал. Молодой был парень, но уже штатный офицер ГРУ, а убирали его свои, потому и уложили без проблем – с одного выстрела… Знаешь, Тим, я когда докопался до всего этого, хотел сразу твое дело бросить. Кисло мне стало, ох, как кисло! Но потом удалось понять, что грушники охотились не на тебя. А на этого немца в «фольксвагене», просто Кусачев уж слишком пьян оказался и вообще не по тому переулку поехал. Представляешь, не с той стороны лупил, немца поэтому только напугали, а тебя – всмятку! Выходит, и в военной разведке теперь бардак!
Майкл тараторил без умолку. Редькин едва успевал схватывать смысл. А они уже мчались по Ленинградке, не слишком соблюдая правила, гаишников однако Вербицкий отслеживал с предельной внимательностью.
– Ну, и куда там дальше мой сценарий поехал? – решил уточнить Редькин.
– Куда? – улыбнулся Майкл. – А туда, где счет идет уже не на миллионы баксов, а на миллиарды и сотни миллиардов. Наличными. Не веришь? Я раньше тоже не верил. А помнишь в девяносто четвертом Мавроди был. Интересный пассажир. Думаешь, от него хотели народ защитить, когда всю эту пирамиду обрушили и спецназ для ареста подключили? Да на народ этим гадам всегда наплевать было. Просто «мавродики» мало-помалу превращались во вторую национальную валюту, а это тебе, браток, уже не финансовые махинации – это реальная власть над экономикой. Но заметь: делиться властью не хочет никто и никогда. Вот тут «МММ» и не стало.
Майкл сделал паузу и грустно вздохнул.
– Я, между прочим, на том обвале потерял двадцать пять штук грин. Обидно? Еще как обидно! Вместе со всем народом ночевал тогда у костров на Варшавке, потом обозлился, и хотел прорваться наверх, мол, люди добрые, это ж у вас мелочевка, а у меня-то, у меня – огромные деньги! Хорошо, со мной в тот день Шурик был. Он по секрету так мне и шепнул: «Майк, успокойся. Ладно? Я уже ходил туда, а у меня, чай, побольше будет – триста штук баксов в акциях лежит». «Ну и что?» – спросил я. «А ничего. Там на тех, у кого меньше пол-лимона, даже не смотрят. Собственные отряды самообороны вкладчиков за кордон не пускают, об охране „МММ“ и речи нет». «И сколько же нужно „мавродиков“, – интересуюсь я, – чтобы с тобой руководство говорить стало?» Шурик мне не ответил, но он слышал, как там одному сказали: «Парень, иди отсюда со своими шестью лимонами. Не смеши людей, тут, братан, такие бабки зарыты!..» Вот так, а ты говоришь, не бывает на руках миллиардов. Бывают. Особенно у нас в стране. Здесь все бывает. Бюджет у России скромнее, чем у Бельгии, а на руках у братвы существенно больше зеленых, чем у Всемирного Банка.
– Но я так и не понял, во что я вхлопался, Майкл.
– Объясняю для идиотов: ты вхлопался в большую политику. Где еще могут крутиться такие башли?! Где?
Они проехали Химки, и Тимофея вдруг словно ошпарило: до Шереметьева-2 было уже рукой подать. А ведь Майкл сказал многозначительно, когда сажал его, что поедут они далеко. В загранку, стало быть, у него, поди, и билеты куплены, может, даже на валюту разрешение оформлено. Но в Шереметьеве Редькина будет ждать страшный тесчим, и он никуда не улетит… ГОСПОДИ! ДА ОНИ ЖЕ ВСЕ В СГОВОРЕ!!! И МАЙКЛ – ТОЖЕ! НИКАКОЙ ОН НЕ ИЗБАВИТЕЛЬ!!
– Останови машину!
Сказано было так резко, что Майкл не смог не подчиниться. Прижался к обочине, встал и даже аварийку включил, хотя никаких запрещающих знаков поблизости видно не было. Пристально посмотрел на Редькина в ожидании объяснений.
– Я не поеду в аэропорт, – залепетал Тимофей. – Я даже не взял с собой загранпаспорт. (На самом деле взял, в последние четыре дня он, плохо понимая, зачем, все время носил в набрюшнике полный комплект документов и пять сотен долларов на всякий пожарный – подсознательно ждал чего-то). Я не могу ехать в Шереметьево! Я наверно, забыл рассказать тебе про звонок тесчима, потому что… потому что нельзя…
– Потому что нельзя быть красивой такой, – ехидно довершил за него Майкл. – Какого, на хрен, течима? Да ты пьян, Тим!
– Нет, – быстро возразил Тимофей, – я уже протрезвел.
– Но мы не едем ни в какое Шереметьево! – обозлился Вербицкий. – Мы едем в Тверь на квартиру моего друга, там и отсидимся.
– Правда?!
На лице Редькина расцвела такая счастливая улыбка, что Майкл невольно рассмеялся. А успокоившись, сказал:
– Ладно. Хвоста за нами не было. Давай постоим, покурим спокойно и ты мне все расскажешь.
И Тимофей рассказал.
– Ну, ты даешь, Тим! – подытожил Майкл, выкуривший подряд четыре сигареты. – Если б ты сразу рассказал о тех убитых в девяносто пятом году, да еще о Лефортове, я бы, может, и не стал со всем этим связываться. Впрочем, теперь уже все равно… Я, примерно понимаю, кто он, этот твой тесчим. Один из немногих людей, знающих тайну Разгонова. В девяносто пятом убили не Мишку, а его двойника – очень большого человека в КГБ, человека с международными полномочиями, Мишка с тех пор и выполняет его роль. В твоей квартире жил как раз Разгонов, но под видом двойника. Вот почему Костя Полозов и не знал ничего об этом.
– А ты откуда знаешь? – опешил Редькин.
– Ну, я же занимался этим делом, – солидно ответил Майкл, а потом добавил по-простому: – А вообще-то мне Шактивенанда рассказал.
– Кто?! – не поверил Редькин, разом вспомнив загадочного типа перед своим подъездом. – Ты знаешь этого кришнаита?
– Он не кришнаит, скорее буддист, но это не важно. Нанда сам пришел ко мне еще вчера, собственно, это он и спас нас с тобою по поручению Разгонова. Мишка не успел: у него сейчас дела поважнее.
Голова у Тимофея шла кругом, он все никак не мог выбрать, о чем же теперь спросить.
– А Меукова укокошил тоже этот Нанда?
– Фи, господин Редькин, гуру Шактивенанда – великий гуманист, он никогда никого не убивал. Мурлыкина твоего замочили друзья из религиозной секты, он слишком вольно обращался со священными текстами и практиками. Но для нас с тобой это сегодня абсолютно неважно.
– А что важно? – растерянно спросил Редькин.
Майкл не ответил, вместо этого закурил снова и скромненько так попросил.
– Дай-ка посмотреть эти разгоновские каракули.
Тимофей достал пакет и протянул ему.
– Только погоди читать. Я все-таки хочу спросить тебя: почему это все произошло, Майкл? Почему весь мир вокруг меня словно сошел с ума? Ну, там КГБ, политика, бандиты, наркоманы – это все понятно, даже с Меуковым и тибетскими ламами – более или менее в голове укладывается, но остальные… Почему так странно вела себя Сима Круглова? Почему даже предельно рациональный автомеханик Бурцев спрашивал меня о какой-то мистической ахинее? Почему названивали помощники Хвалевской? Наконец, этот швед, метавший в меня чугунием, и совершенно слетевший с нарезки Самодуров? Ну а Юлька? Она ведь просто заманила меня в ловушку. Разве это все случайные совпадения? За что, Майкл, за что они травят меня, как таракана?
– А ты какой ответ хочешь услышать? – хитро покосив в его сторону глазом спросил Вербицкий. – С точки зрения логики или чисто интуитивный?
– Какой угодно.
– Ну, тогда пожалуйста. Выражаясь языком юридическим, почти все упомянутые тобою персоны по делу о разбитой машине не проходят. И любой нормальный грамотный сыскарь должен выкидывать из головы любые случайные совпадения. Но я-то не сыскарь, я в гораздо большей степени программист-системщик. И вот как компьютерщик я тебе и скажу все, что думаю по этому поводу. Когда Билл Гейтс изобретал операционную систему «Windows», он скорее всего копировал ее с самой жизни: полная многоступенчатая взаимосвязь всех частей. Выдернул одну штуковину, и вся система посыпалась, или, как минимум, содрогнулась и исказилась, причем, зачастую в совершенно неожиданном, непредсказуемом месте. Знаешь, как говорят компьютерщики, когда стирают с диска какой-нибудь файл? Особенно если программный: «Вот это надо убить». Не стереть, а убить, как про живое существо. Осенью девяносто пятого ты Тим, совершенно случайно залез во вселенскую операционную систему и убил в ней два файла, двух человек в том злополучном «форде». Результаты стирания были хорошо подчищены. Тебе (опять же по случаю) помогали виднейшие в этом деле специалисты. И ты решил, что система полностью восстановилась. Но так не бывает. Возмущение виртуальной среды оказалось слишком мощным, вот оно и сыграло через два года – ударило по тебе бумерангом. Виртуальным бумерангом, и волны от этого удара разбегаются долго и широко. Устраивает тебя такое объяснение?
– Вполне, – проговорил ошарашенный Редькин и добавил. – Да ты поэт, Майкл! Тебе писать надо. А не авторитетовразводить в своем медицинском центре!
– А я и писал когда-то. Знаешь, где мы с Разгоновым познакомились? На литературном семинаре. Был такой в Москве – семинар молодых фантастов… Ладно. Давай рукопись, охота, понимаешь, юность вспомнить.
И Майкл перелистывал тетради минут двадцать, если не полчаса. Редькин тем временем обдумывал услышанное. Картина, представшая перед ним с легкой руки Вербицкого, не вызывала тревоги, даже наоборот, он сразу поверил в истинность изложенной концепции и, последовательно испытывая ее загрузкой все новых и новых фактов, не уставал восторгаться. Идея виртуального бумеранга страшно нравилась ему. В те минуты Тимофей особенно остро понимал, как легко живется на свете искренне верующим людям. И совершенно неважно, во что именно при этом верить. Главное, что все сразу становится понятным. Уверовав сейчас не в абстрактные мистические понятия типа астрала, кармы или судьбы, а во вполне конкретный вселенский компьютер, он объяснил для себя абсолютно все и тихо радовался, и мирно засыпал с этой радостью, убаюканный еле слышным ворчанием движка, шелестом вентилятора и теплыми волнами воздуха из автомобильной печки.
– Забавно, правда? – услышал он сквозь сон. – Ты вот здесь читал?
А Редькин как раз и проглядел это место. Насквозь-то прочесть так и не удосужился.
В конце той тетради, где была «Подземная империя», на отдельном листочке меж пустых страниц маячил довольно странный пассаж. Ему бы полагалось быть в начале – в качестве предисловия ко всей этой дребедени, но хитрый Разгонов поместил свою «объяснялку» в конце:
Моему Андрюшке не было еще семи лет, когда он первый раз посмотрел «Назад в будущее» – на английском языке, разумеется. Я думал, парню не понравится: много слов незнакомых, и вообще, запутано же все, не каждый взрослый разберется. Но Андрюшка влюбился в фильм Земекиса, восприняв его на каком-то сверхчувственном уровне. Фильм-то и вправду гениальный. А настоящему искусству все возрасты покорны. После он смотрел все три части еще раз по двадцать, как правило – на немецком (это было проще), но пару раз я даже приносил ему русские копии, чтобы родного языка не забывал. Идея путешествий во времени, мне кажется, захватила мальчишку на всю оставшуюся жизнь. Он теперь бредит фантастикой, читает все на эту тему и только об этом со мной и говорит. А когда я снимаю сына видеокамерой, он обязательно смотрит в объектив, машет рукой и говорит: «Привет тебе, мой двойник из будущего!» И рассказывает двойнику о своих успехах и неудачах. Он страшно любит просматривать эти пленки даже через два дня, а уж через год – это вообще полный восторг.