Я залил целым стаканом ледяного желтого напитка мои любимые аргентинские пилюли, или как звал их Рюшик, «пуговицы» с ядовито-голубым блеском, некоторое время сидел, тупо глядя в романтично-бордовую скатерть и наслаждаясь тем, как стремительно тает под черепом густо-фиолетовый туман похмельной боли. Красноватые стены и ярко-оранжевые плафоны на потолке радовали глаз, и я вдруг заметил, что в это ясное утро для меня как-то неожиданно много значат краски. Захотелось для полноты картины непременно добавить в интерьер или натюрморт хоть что-нибудь зеленого цвета. Я поискал глазами и с удовлетворением обнаружил в углу буфетной стойки лежащие горкой на блюде крупные зеленые яблоки – холодные, запотевшие, сплошь в мелких росинках – они были чудо как хороши.
Дожевав суховатую яичницу вместе с сыром, я опрокинул залпом плохонький и уже подостывший кофе, вскинул на плечо небольшую, но тяжелую сумку, куда пришлось в целях конспирации переместить все содержимое спецчемоданчика – челноки с дипломатами не ходят – и, держа в зубах большое ярко-салатовое яблоко, вышел на улицу через окно. Да, сидя за столиком, я полагал, что это действительно окно, точнее огромная прозрачная стена, а вот подошел – и оказалось, что все-таки дверь.
На улице было ошеломляюще пусто. Город Дубай в его торговой части и засыпал, и просыпался поздно. Я сделал пару кружочков по окрестностям очень быстрым шагом, убедился в отсутствии хвоста и, почти вернувшись к отелю, задворками вышел на широкую и вполне респектабельную Аль Мактоум Хоспитал Роуд. А задворки-то были примечательные. Буквально в двух шагах от роскошного офиса французского банка «Дю Каир» я толкнул державшуюся на честном слове скрипучую калитку со ржавыми петлями и оказался в чудовищно загаженном дворике разрушенного дома. Надо полагать, сносила его одна фирма, а участок покупала другая, но сделка почему-либо не состоялась, и страшенная свалка мусора в самом центре города медленно покрывалась песком в ветреные дни и зарастала верблюжьей колючкой. Таковы неизбежные контрасты мегаполиса. Но это было именно то, что мне надо. Я запомнил номер дома, расположение уцелевших стен и пару сакраментальных надписей на английском в качестве особых примет. Между прочим, одна надпись была весьма примечательна своей необычностью: “When God have created man, he had only joked” («Когда Бог создал человека, он просто пошутил»). Под нее-то, в кучу мусора я и уложил маленькую коробочку с зип-дискетой, после чего решительно двинулся в сторону Мактоумской больницы.
На дискету я скинул ночью все кадры, снятые накануне Андрюшкой (мало ли какие интересные вещи могли случайно попасть в объектив), а также запечатленные мною невзначай лица, вещи и обстановку номеров всей челночной команды. Съемка эта велась, когда все уже были очень хороши, в том числе и я сам, так что не должна была вызвать подозрений. Тем более, что по сравнению с непрерывными хрониками Витька мои видеоупражнения казались просто детским лепетом. На хвосте записи я разместил скромный по объему комментарий. Глядя прямо в камеру честными глазами, я адресовал несколько слов (быть может, не слишком ласковых) Тополю, и совсем мало, но зато очень ласковых – Вербе.
Дальнейшее выглядело следующим образом. Согласно законам одной из самых богатых в мире стран я имел право на бесплатное медицинское обслуживание в любом из эмиратов ОАЭ. Ну, вот мне и стало вдруг плохо. С кем не бывает после двух литров примерно, выпитых меньше, чем за сутки? И куда я, спрашивается, должен идти? Ведь в скромной трехзвездочной гостинице медицинского кабинета нет, зато совсем рядом (каждый волен изучить карту города) располагается больница.
На входе со мной поговорили очень вежливо, причем, на этот раз по-английски и объяснили в какой офис проследовать, я не менее вежливо поблагодарил и отправился, разумеется, совсем в другой офис – порядок установления дежурного канала мне передали на словах еще по дороге из Внукова в Шереметьево. Арабский доктор, завербованный в свое время «Моссадом», был посвящен в тайный смысл наших операций процентов на пять, если не на два, кажется, он даже не знал, что американец Серджи Малин приехал сюда с группой русских туристов. Зато после обмена паролями сразу выдал дискетку с новой – он подчеркнул: новой – информацией и пояснил, что все последующие шифровки я буду вынимать из тайника, место которого должен прямо сейчас обрисовать ему как можно точнее. Что я и сделал. Доктор, а он так и остался для меня просто Доктором, оказался весьма понятлив, видать, немалый имел разведывательно-диверсионный опыт, и на прощание напомнил, что к нему я больше приходить ни в коем случае не должен, ибо это опасно. Для кого опасно, я благоразумно уточнять не стал и, сказав спасибо за все, поспешил обратно в отель – до всеобщего пробуждения хотелось пробежать глазами послание руководства.
Только еще на какую-нибудь минутку тормознулся внизу у аптечного киоска: Белка накануне рыдала о забытых дома прокладках с крылышками и тампонах с лапками и клювиками, по расчетам у нее как раз должно было начаться, а тут пляж, море, голые все. В общем, жену я порадовал, а к тому же увидел любимую Андрюшкину жвачку – детский розовый «Орбит» – и решил сына порадовать тоже. В Эмиратах со жвачкой, кстати, не особо – не уважают они это дело богомерзкое.
Обратно я шел по другой стороне улицы вдоль длинного унылого забора городского кладбища. Наверно, было бы познавательно заглянуть туда, но в отличие от какого-нибудь Бори Здановича, мечтающего увидеть ВСЕ, меня совершенно не тянуло на погост, хватало воспоминаний о гамбургских приключениях, начавшихся аккурат возле могил с заросшими зеленой плесенью надгробиями. Да и вообще, чрезмерно философский утренний настрой уже и без того нагонял печаль.
Шифровка Тополя веселья тоже не добавила. И чего мне было рассуждать о странностях арабов, когда хваленая служба ИКС любым арабам сто очков вперед даст! Во-первых, эти умники вновь подтверждали категорический запрет на связь по телефону – ни из отеля, ни из автомата, ни с мобильника. Трубочку космической связи мне даже не велено было брать с собою на пляж, чтобы не дай Бог искомый фигурант не заприметил. Спасибо еще мою любимую «беретту», уместившуюся в визитке, разрешили таскать с собою для спокойствия души. Во-вторых, я понял, что все эти тайники на помойках и неведомые доктора в больницах еще не были вершиной маразма. На первую премию претендовало заявление Вайсберга о том, что я не обязан разрываться на части и следить за всеми одновременно. «Всякий раз выбирая объект наблюдения, ты должен доверяться интуиции», – вот именно так, если дословно, и звучала его инструкция. Не менее выразительно смотрелось другое милое предупреждение: «По-прежнему никто из нас не знает, что именно предпримет фигурант, но когда он начнет действовать, ты не сумеешь этого не заметить». Это была почти поэзия. И, наконец, в полный восторг привели меня выкладки Вербы относительно наиболее подозрительных членов нашего коллектива. Максимум вероятностных ожиданий с учетом всех известных факторов, приходился на двух человек – Гольдштейна и Здановича. Я чуть не помер со смеху: ну действительно, кого еще может вербовать беглый сотрудник «Моссада» в Твери, как не евреев! А следует заметить, что Боря при своей белорусской фамилии и простеньком отчестве Иванович, внешность унаследовал от матери: его классический иудейский профиль, припухлые губы и курчавые волосы никаких сомнений по поводу национальности не оставляли.
Мне очень хотелось тут же сказать Татьяне, что господа Причастные на старости лет ударились в антисемитизм, жаль, телефоном пользоваться не велено! А что касается формальной логики, так безо всякого математического аппарата и могучего штата сотрудников видно было любому дураку, что именно эти двое камуфлируют свое поведение наиболее оригинально, если, конечно, они его вообще камуфлируют.
В девять с минутами наш автобус был подан, в девять двадцать, точно по графику мы тронулись. Конечно, проще было взять такси, но прокатиться в первый день вместе с народом – это оказалось совершенно особенным удовольствием.
Густо-шоколадный с лица водитель в ярко-лимонной рубашке вызывал ностальгическую ассоциацию со станцией московского метро «Рижской». Он улыбнулся мне, как старому другу, немедленно врубил кассету со сборником студии «Союз», и на весь салон зазвучали последние российские хиты. За окнами мелькали высоченные разноцветные краны до горизонта раскинувшегося Порт-Рашида, вонзались в небо алмазными и стальными стрелами небоскребы, плыли неспешно шикарные виллы, обнесенные белыми высокими заборами, утопающие в буйной незнакомой зелени и цветах, под колеса уносился неправдоподобно гладкий асфальт с вызывающе яркой разметкой (рядом с эмиратскими дорогами даже германский автобан покажется по-русски корявым), пролетали одна за другой сахарно-пряничные мечети, словно сошедшие со страниц «Тысячи и одной ночи» – и надо всем этим великолепием лился из динамиков уютный, мягкий, родной голос отечественной звезды Тани Овсиенко:
Колечко, на память колечко!
Уже не свободно сердечко…
И я чувствовал, что мое сердечко вновь не свободно от тоски по родине, от сокровенной мечты о спокойной нормальной жизни, от тихой домашней любви к моей московской (а не берлинской!) Белке, которая смотрела сейчас на все вокруг счастливыми глазами и была от этого чертовски хороша.
А когда мы погрузились в убаюкивающе теплые, изумрудно-голубые и кристально прозрачные волны Арабского залива (здесь его называют именно Арабским, а не Персидским), действие моих таблеток уже заканчивалось, но я решил не увеличивать дозу. Тяжелая, очень соленая морская вода отлично вытягивала из организма всю давешнюю дрянь, а горячее тропическое солнце высушивало остатки. Бодрость возвращалась в тело с фантастической скоростью. Вдоволь наплававшись и навалявшись под жаркими лучами – даже Рюшик уже не просил больше отпустить его в воду, а увлеченно ползал в полосе прибоя, выискивая все новые немыслимые по форме и цвету ракушки, – мы с Пашей решили пройтись вдоль берега, побродить среди пальм и кустов парка Джумейры и заглянуть на ближайшую торговую точку. Я ощутил острую потребность в шапочке с козырьком, Белка собиралась приглядеть себе темные очки, Рюшик – очки для плавания, ну и конечно, все дружно хотели пить. Мы неспешно вышагивали по цветистым аллеям, Андрюшка шел первым спиною вперед и фиксировал нас.
– Звук пишется? – поинтересовался Гольдштейн и получив утвердительный ответ, начал свой комментарий. – Господа, как изволите видеть, мы путешествуем по Арабским Эмиратам. Итак, день второй, пока еще трезвый…
Рюшик хихикал, довольный, он чувствовал свое выигрышное положение. Ведь его любимые напитки можно было приобретать и распивать прямо тут.
В итоге пляж всех утомил, расслабил, размягчил. Поесть хотелось, конечно. Но еще больше хотелось выпить чего-нибудь не очень крепкого, обязательно со льдом и завалиться в прохладной комнате на кровать с книжкой или тупо поглазеть в телевизор, а потом уснуть. Мечты были более чем выполнимые, и приятное ожидание всех этих компонентов полноценного отдыха грело душу – как мою, так и Белкину. Если б только еще я приехал сюда действительно на отдых. Так нет – охота на ментального бармалея, точнее пока на его призраков началась очень скоро, практически уже по дороге с пляжа.
Автобус забирал всех желающих слишком рано, и на нем уехали только Игорь с Наташкой, боявшейся пережарить в первый день свою действительно очень белую кожу, да Боря с Алиной, волновавшиеся за так и не приехавшего Костика. Остальные разъезжались на такси. Мы в целях экономии с Пашей, а Витёк – в тех же целях – за компанию с Николаичем и Натальей. Они сели в машину первыми, а мы практически сразу следом за ними. Утром водитель автобуса почему-то выбрал не самый короткий путь к побережью – по Бенья Роуд и переезжал Кхор Дубай через мост Аль Мактоум, таксисты же ехавшие с Джумейры в центр предпочитали оптимальный маршрут по Кхалейдж Роуд, ныряющей под проливом в знаменитый километровый туннель Аль Шиндагха – уникальное инженерное сооружение последних лет. Однако самый короткий путь не всегда самый правильный. Возможно, таксисты забыли об этом, а возможно, и такое вероятнее, цинично зарабатывали дополнительные деньги. В общем, так или иначе, мы угодили в пробку, и поток машин остановился мертво, когда мы были в самой нижней точке под дном пролива. Мысль о тысячах тонн воды над головой была не из самых приятных, но, к счастью, ни Белке, ни Андрюшке подобная чушь в голову не лезла. Мы все дружно вертели по сторонам головами, а я рассуждал, умничая, что Шиндагха – это вам не самый длинный туннель в мире. Под Ла-Маншем, например, куда как длиннее. А самое старое из рекордных сооружений подобного рода – это трехкилометровый туннель на Южном Саланге в Афганистане, где в семьдесят девятом задохнулись насмерть трое наших солдат из-за нелепой остановки колонны танков. А тут не задохнешься – совсем другой коленкор.
И действительно с утробным гудением работали мощные вентиляторы, да и освещение было почти по-дневному ярким, и даже каких-то следящих камер понатыкали вдоль стен хитрые арабы – на всякий случай. В общем, за жизнь свою беспокоиться не стоило. И все-таки было неспокойно – неспроста на меня говорливость напала.
Я вдруг отметил, что у кого-то впереди не выдержали нервы: человек открыл дверцу автомобиля и побежал меж рядов машин в нашу сторону. И я уж совсем собрался обратить внимание Паши, Белки и даже Рюшика на этого чудака, когда вдруг осознал, что этот чудак – никто иной, как Николаич. Сердце ёкнуло: какого черта он бегает пешедралом по автомобильному туннелю? И на лице какое-то странное выражение…
Я невзначай расстегнул молнию на визитке, готовый в любой момент выхватить из нее пистолет. Вот она, паранойя на марше! Однако говорил же мне Вайсберг: «Когда ОН начнет действовать, ты не сможешь не заметить…» Ну, вот я и заметил. А как прикажете реагировать? Спросить-то не у кого…
Не стрелять раньше времени ума хватило.
Николаич поравнялся с нашим таксомотором и, постучав, чтобы открыли окно (вентиляторы вентиляторами, а все-таки безумно жарко было под землей, душно, смрадно), спросил запыхавшись:
– Михаил! Батареечки нет к фотоаппарату, обычной, пальчиковой – так хотелось щелкнуть друг друга в этом интерьере! Когда еще такой шанс появится, что прямо в туннеле – и пробка…
Я нашел ему батарейку, инцидент был исчерпан, даже штрафа с Николаича не взяли за безобразное поведение, но осадок все равно остался неприятный.
«Что они все, с ума посходили: кто с видеокамерой носится, как дурак с писаной торбой, кто с фото? Или это такой все более изощренный камуфляж?»
Но главное, что было неприятно: больше всего шансов сойти с ума имел как раз я, а не они. Выходка Николаича стала только первой ласточкой. Дальше «глюки» пошли уже просто косяком.
Перед обедом в отеле мы, конечно, махнули по маленькой, для аппетита – предложение Паши прозвучало мягко, но категорично. Пили у нас, потому что именно Белка закопала со вчера какие-то фрукты на закусон, а потом спустились к Витьку, отказавшемуся от дневной дозы. («Ой, после вчерашнего не могу смотреть на нее проклятую!») Что значит молодость!
А когда мы вошли без стука – все-таки как-никак Паша в этом номере проживает, «молодость» наша занималась очень странным делом: Витёк сидел на постели и что-то снимал любимой камерой, находясь в номере абсолютно один. Увидев нас, вздрогнул, испуганно перевел объектив прямо мне в лоб, точно это было дуло пистолета, и торопливо выключил запись. Но, сделав резкий шаг вперед, я успел понять, что именно снимал этот малый, и теперь уже меня окатило холодным потом.
Витёк фиксировал на пленку работающий телевизор.
Для непосвященного такое, скажем прямо, – полная шиза, но я-то понимал, что это не более чем один из распространенных способов закодированной передачи разведданных. Канал работал какой-то местный, на арабском языке, что в действительности никакого значения не имело, даже еще больше наводило на подозрения – за незнакомой речью, в сущности, легче прятать даже самые обыкновенные шифровки.