Кантор служил в непонятной должности адъютанта, именуемой «подносящий-заряжающий», военные доспехи красили его мало, и он довольно забавно выглядывал из кевларового шлема, словно цыпленок из только что надклюнутого яйца.
В их элитном разведывательном подразделении табель о рангах соблюдался весьма условно. Холл на Валентине стал полковником, а замещал его старший сержант Волощук — обладатель вполне гайдамацкой внешности и любитель всевозможных философствований в поучение молодежи. «К чему, например, — вопрошал он, — мы обвешались этими скорчерами, когда, скажем, у лазера — прицельная дальность? Отвечаю. За каким хреном нам его прицельная дальность в этих свиных закутах? А жрет он сколько? То-то. А из этой батарейки я его прижгу за милую душу».
Еще у Холла было двое питомцев Звонаря. За свою полную невероятных передряг жизнь Гуго завел дружбу с громадным числом самых фантастических личностей, и значительную их часть ухитрился доставить на Валентину. Среди них попадались немые, хромые, горбатые, какие угодно, и национальность их, как правило, была загадкой; историю каждого Звонарь помнил до мелочей, и практически каждый был ему благодарен за какой-то случай; все верили Звонарю, как оракулу, и все — сколько ни встречал их Холл — неизменно хранили молчание о своем прошлом.
Одного из холловской пары звали Георгий — мастер ножа, человек кошачьей гибкости и грации, до бровей заросший совершенно железной бородой. Кто он, откуда, сколько ему лет — Холл так никогда и не узнал. У второго не было даже имени: он называл себя Сто Первый — это заменяло все. Сто Первый был наделен удивительным даром — он говорил на всех известных и неизвестных мировых языках, но фразы складывал вопреки всяким законам, вернее, по законам, ведомым ему одному, составляя слова на первый взгляд без связи и часто против смысла, однако, сколь ни странно, все его при этом прекрасно понимали, и Холл подчас находил в его абракадабре почти поэтическую глубину. Возможно, Сто Первый был непонятым людьми лингвистическим гением.
Трое ребят, коренные уроженцы Валентины — они пришли из виноградного края, холмистых равнин Хабалоны — их звали Цара, Сапри и Марушан. Царе и Сапри по семнадцать, Марушану было девятнадцать лет, и по этой причине он посматривал на товарищей свысока.
Из Герсифа не вернулись Кантор, Ги и безымянный штурман. Все трое мальчишек погибли через полгода во время бомбардировки в Блайе — на стоянке, возле колонны, там была фабрика, они встретили каких-то знакомых девушек и отпросились у Холла на четверть часа. Тиханцы пробили два вертикальных ствола, взяли колонну в вилку, и те, кто сидел в танках или рядом, остались живы, а от фабрики и боковых ярусов ничего не осталось.
Георгий и Сто Первый были убиты в Сифоне. Хотя нет, что произошло со Сто Первым, неизвестно, может быть, он и сумел уйти, сноровка у него была — дай бог всякому, но скорее всего, расстреляли вместе со всеми в верхнем отсеке или завалило кровлей. Холл этого не видел, он был на маршруте, и когда вернулся, застал уже полный разгром. Он бросился вниз, в «метро», нашел Георгия и с ним еще несколько человек. Похоже, они отстреливались и после того, как накрыло главную шахту. Георгий лежал на самом дне, ниже креплений, еще живой, но страшно обожженный, Холл вкатил ему все, что нашлось в аптечке, но было поздно. Георгий умирал в сознании, он видел Холла и что-то сказал — первое слово едва можно было разобрать, что-то похожее на «Лейла», вероятно, это было имя, второе, похоже, фамилия, его произнес отчетливей — Кочарава; кто это был, что за женщина — мать? Жена? Близкий человек, или враг, с которым не успел свести счеты? Теперь уже не узнаешь.
Волощук. Какая была его судьба? Провал в памяти. Его не убили. Так что же? Напомнить? — спросила бы Анна. Замолчи, бессмысленная девчонка, тебе этого не понять. Как ты можешь судить? В конце концов, ты умирала, лежа в постели.
* * *
Ладно, прости меня. Я помню. Знаю, ты обвиняешь меня в его смерти. Это было в подвалах Пахако, в «общежитии», когда я вдруг свихнулся.
Нет, конечно, не вдруг. Холла сносило куда-то уже, наверное, полгода. Пахако — это просто последний рубеж. Он был тогда болен — скверная примета, люди не должны болеть на войне, — но выздоравливал, в комнате спали сразу две смены проходчиков, вокруг царила тьма, Холл проснулся и увидел, что стоит один посреди космоса, космос был каменный и медленно распадался, в то же время оставаясь на месте, и все это по его. Холла, вине, и приближаются какие-то существа, чтобы его за это судить и казнить.
Он ушиб одновременно обе руки о выступ приборной панели; ладони стали мокрыми. Холл опустил стекло и впустил в кабину ветер. Будь ты все проклято, ведь никто же не сказал, что он убил его. Почему именно его? Когда на Холла навалились и вывернули из пальцев пистолет, он хорошо запомнил — кто-то зажал, словно медвежий капкан, такие лапищи были только у Волощука, значит, был жив, значит, и остался.
А ты узнавал? — спросила бы Анна.
Нет, не узнавал. Было страшно. И довольно, тогда подъезжали к Герсифу, все были живы, Тяни-Толкай нырял из коридора в коридор, Великий Ги устало смотрел вперед, а Холл, положив ноги на открытый люк передней кабины, разглядывал карту-схему. Картина выходила невеселая.
Герсиф — город там, или поселок, бог весть, но именно к нему вел последний пеленг — находился в центре нагорья, превращенного тиханцами в то одноэтажное мелководье, которое так не нравилось Звонарю. Контролировали уровень в секторе пять регулировочных башен, через которые и предстояло выйти на поверхность — они образовывали почти правильный пятиугольник со стороной ориентировочно в триста километров.
Главная неприятность состояла в том, что две северные башни были построены в приподнятой, «сухой» части нагорья, о подходах к ним ничего известно не было, и пятиугольник автоматически превращался в треугольник, а это значило, что срывался накатанный «ход конем» — явиться на свет божий из одной колонны, пройти на «Стормере» над объектом и уйти в другую. Вместо этого получался несуразный крюк, протяженность которого грозила многими осложнениями. Правда, под горами проходил какой-то лабиринт, но три отпущенных дня, да нейтральная зона, да без координатных маяков — это на самый безнадежный случай.
Скоро он и наступил.
Вечером девятнадцатого Холл и его команда прибыли в Саскатун — заброшенный шахтерский поселок километрах в ста на юго-восток от Герсифа, два кольцевых штрека один над другим. В старину здесь что-то добывали, кажется, сланец — стены в некоторых местах отсвечивали слюдяным блеском. Тут произошло небольшое открытие — не отмеченный ни на каких картах, от Саскатуна на север, то есть в сторону Герсифа, уходил капитально оборудованный тоннель допотопной работы. Холл насторожился, но посчитал, что неожиданности в начале лучше неожиданностей в конце, на разведку отправил Кантора с Георгием, а сам с остальными помчался на Тяни-Толкае по коридорам нижнего эшелона в Чиарру — проверить подходы к ближайшей из башен.
Подобрались очень хорошо, аккуратно прорезали окошко, Волощук включил свою электронику, на зеленых экранах засветились и побежали яркие неровные пики.
— Антенну чуть вперед, — сказал Волощук. — Что-то они здесь здорово гонят.
Удалось поймать все три установки — параметры были вполне стандартными, за исключением того, что работа шла в необычном лихорадочном режиме — разница во времени перепуска составляла меньше двух часов вместо привычных шести-восьми.
— Как бы у них и без нас насосы не сгорели, — заметил Холл, — Черт разберет, что это значит. Уходим.
В Саскатун они вернулись к утру и застали там размещавшуюся группу прикрытия — передвижной заводик, или табор, как выражался Звонарь; у подобных заведений был характерный опознавательный профиль, и тиханцы, по какому-то изгибу своей логики, их обычно не трогали. Прошло полсуток из трех назначенных.
Возвратились Кантор и Георгий.
— Ну что там? — спросил Холл.
— Дорога, командир, — ответил Георгий. — Ширина восемь, высота шесть, угол наклона пять с половиной. Мы пустили «шмеля» (так назывался разведывательный микрозонд) — еще сорок километров, и поворот к западу на шестьдесят с минутами, дальше до двухсот без изменений.
Холл присел, развернул планшет и нанес данные на схему. Тогда он не мог знать, что этот тоннель — часть невероятно длинной «Дуги Колена», идущей по краю всех среднеприморских плоскогорий, но чисто интуитивно сообразил, что эта диковина уводит в сторону и, несмотря на соблазн, лезть туда нет никакого смысла. Он захлопнул запечатанную в желтый пластик карту и оглядел компанию, рассевшуюся полукругом у высокого борта Тяни-Толкая.
— Ну, доблестные бойцы Сопротивления, какие будут идеи?
Дело дрянь, подумал он тогда. Так скверно давно не бывало.
— Штурман, что сводка?
— По нашему сектору данных нет.
Холл посмотрел на часы. Без вашей сводки все знаю. Через четыре часа с четвертью там, наверху, начнет светать. Туман, парит сильно — и замечательно, тем более что днем их никак не ждут, их там вообще не должны ждать и, может быть, удастся дойти до места и что-то сообщить. Но самое большее через час их засекут. Да какой там к черту час. О том, что начнется после, думать не хотелось.
Кто это понимает? Трое юнцов не понимают, они в бой рвутся. Кантор не понимает, Георгий, похоже, законченный фаталист, а вот Ги понимает, он за машину боится. Плевал я на твою машину, Ги, у Звонаря таких полно, он только не дает их никому, и правильно делает — никто не знает, как там будет дальше.
— Значит, приказ будет такой, — заговорил Холл. — Кантор, Марушан, Цара, Сапри остаются здесь с рацией, старший — Кантор. Помолчите, вопросы в конце лекции. Остальным — полтора часа на отдых и подготовку снаряжения. В шесть ноль-ноль выходим в Чиарру.
Все завершилось очень быстро. Они вошли в колонну, проскочили первый шлюз, и сейчас же их прекраснейшим образом подожгли. Холл сидел во второй кабине на страховке, видно оттуда было плохо, но он знал, как происходят подобные вещи — золотистый лучик соединил на мгновение щиты внутренних креплений и броню машины, обшивку разворотило, но автомат успел заблокировать линии — Холл переключил тяги и погнал «Стормер» вниз; где-то, похоже, серьезно зацепило, потому что в узком канале шахты Тяни-Толкая швыряло из стороны в сторону, будто танк на обледенелой брусчатке, задний отсек горел, пар от температурного выхлопа со свистом обтекал корпус, видимость упала;
Холл крикнул:
— Салон, не стрелять!
Хорошенькое будет дельце, если чей-нибудь заряд накроет ракету на выходе с палубы — тогда они разлетятся из этой трубы, как ведьмы с шабаша на помеле. Сам он к оружию пока не прикасался, зная, что после залпа в теснотище этой кишки начнется светопреставление, и лишь снова завидев шлюз и ясно уловив момент прохода, Холл утопил в гнезде гашетку первой кассеты.
Из шахты они вылетели с ревом и свистом, в облаках пара, словно перекипевший чайник, и только пролетев по коридору километров десять, Холл задвинул сектора газа, отключил блокировку и, отсоединившись от внутренней связи, постучал назад, в «багажное отделение»:
— Эй, как там, все живы?
Они вылезли. Под ногами хлюпала вода, вечная спутница подземелий, Тяни-Толкай на шлемовых экранах был похож на сплющенный сигарный окурок. Передняя кабина выгорела до опорных рам.
— Волощук, посмотри связь, — сказал Холл.
— Есть связь, — через минуту ответил Волощук.
— Так... Пусть ребята отстучат в центр...
Штурмана звали, кажется, Сэннет. Сэннет Сазерленд как будто. Или нет?
— Значит, так... Подтверждаю усиленную охрану шахты Чиарра сектор Герсиф. Дальше... Механик-водитель Ги Сахена, шестидесяти двух лет, и штурман — Сэннет? Может быть, Спинет? — штурман, имя же, тебе, Господи, ведомо, пали смертью храбрых близ населенного пункта Чиарра двадцатого декабря семьдесят пятого года, защищая свободу и независимость сообщества Валентина. Точка. Полковник Холл. Все.
— Обычай согласно исполнить надо бы, — сказал Сто Первый и вопросительно взглянул на Холла.
— Вернемся на базу, тогда помянем товарищей наших, — Холл постучал пальцами по теплому металлу. — Волощук, что там, тихо?
— Да пока тихо.
— Ладно. Полезли. Поедем вкруговую.
Они без происшествий добрались до Саскатуна, команда занялась машиной — один двигатель разнесло напрочь, второй тоже что-то захромал, — а Холл в двадцатый раз открыл планшет и уставился на карту. Искать счастья в других шахтах, западнее Чиарры, бесполезно. Раз попробовали, и хватит. Значит, придется идти в лабиринт. С ремонтом у них оставались еще сутки. Разве что попытаться рискнуть без прикрытия, но известно, чем такой риск обычно заканчивается, к тому же это верный способ накликать тиханцев в нейтральную зону — кому потом расхлебывать? Холл подозвал Кантора:
— Ты что скажешь, мудрец?
— А почему ты не хочешь пойти через лабиринт? — спросил Кантор. — Здесь, наверное, много всяких подходов.
Конечно, куда как просто. Пройти под Герсифом. А кто там был? Кто там что видел?
— Там глубина километра два, не больше, — сказал Холл. — Мы там читаемся как по книге. И сколько эта экспедиция займет? Сутки? Двое, трое?
Но ничего другого придумать было нельзя. Пробурили стену, и кое-как залатанный Тяни-Толкай осторожно двинулся кормой вперед по колдобинам неизвестных шкуродеров. За рычагами сидел Кантор.
— Стой, — приказал Холл. — Волощук, ну-ка послушай, что там у них.
В эфире бушевала вечная разноголосица. Волощук долго мучал настройку, потом покачал головой:
— Куда-то, командир, заехали мы. Вроде РЛС какая-то.
Холл тоже угрюмо смотрел на индикационные шкалы. Что это — действительно где-то работает станция, или их морочит одна из шумовух, которые и та и другая стороны сажали во множестве, чтобы сбить противника с толку? Ладно, разберемся.
— Трогай, Кантор.
Стены подземелий Герсифа были трещиноватые, пористые, часто попадались опускания с большими перепадами, завалы и озера. Они шли уже пять часов, Тяни-Толкай полз по краю сталактитовой «медузы», и Волощук сказал:
— Что-то впереди.
— Стоп машина, глуши навигацию, — распорядился Холл. — Всем приготовиться. Сержант, бери антенну — и за мной.
Они брели по наклонным известковым ребрам метров, наверное, двести, и затем увидели пролом.
Тоннель обрывался дырой диаметром метра четыре с лишним, и через нее, в мертвенном свете натриевых ламп, была видна металлическая стена шахты с кабелями и шпангоутами. Подойдя, Холл выглянул — сначала вверх, потом вниз. Наверху — обычная шлюзовая диафрагма, внизу — крепления дренажной перемычки. Он присел, убрал щиток шлема, снял перчатку и потер лицо.
— Картина Репина «Приплыли», — едва шевеля губами, прошелестел Волощук. — Без слез не взглянешь.
— Незарегистрированная шахта в двух шагах от нейтральной зоны, — ответил Холл, — Мы не армейская разведка, мы дерьмо с начинкой.
— Да, маленько обосрались, — согласился Волощук, рассматривая стены, — Свеженькая, а, командир? Ни нароста, ни пятнышка. И бээмпешка наша пройдет.
— Пойдем, послушаем.
Они вернулись к машине и долго смотрели на шкалы и экраны. Никаких признаков активности не было заметно.
— Как будто норма, — сказал Волощук. — Надо же, в открытую перли...
Холл покачал головой:
— Если какая-нибудь сигнализация сработала, там наверху уже такая музыка играет...
Даже в случае удачного прорыва им не оторваться от наземных служб на двух с половиной «хьюзах», уцелевших после Чиарры. Что же, вернуться и доложить, что в секторе ведется загадочное строительство? Это, положим, Звонарь знал и без них. Все молча ждали.
— Хорошо, так, — заговорил, наконец, Холл. — Порядок будет такой: подходим к шахте, Кантор — дашь подпитку, я иду первым, дистанция — тридцать метров. Заберешь меня на шлюзе. Остальные — салон не покидать и без команды не стрелять.