В 1928 году Джо начал строить еще одно крыло. Именно тогда завсегдатаи, собиравшиеся у Брауни, пришли к выводу, что он спятил. Умный, с деловой хваткой, но чокнутый. Бенни Эллис утверждал, что Джо вырвал глаз у своей дочери и хранил его вместе с ампутированными пальцами, торчавшими ec другого глаза, в банке с составом, который Бенни называл «фаббледехидом», на кухонном столе. Бенни был страстным любителем журналов ужасов, на обложках которых были нарисованы голые женщины в лапах гигантских муравьев и всякие другие кошмары. Его рассказ о банке Джо Ньюалла был явно вдохновлен ими. В результате вскоре во всем Касл-Роке – не только в Бенде – оказалось полно людей, которые утверждали, что все это абсолютно верно. Некоторые говорили, что в своей банке Джо хранил даже те части тела, о которых не принято говорить вслух.
Второе крыло было построено в августе 1929 года. Спустя две ночи мимо дома промчалась старая машина с огромными натриевыми фарами, похожими на сверкающие глаза, свернула на подъездную дорогу к самому дому, и кто-то бросил вонючий полуразложившийся труп большого скунса на стену нового крыла. Мертвое животное забрызгало одно из окон, оставив на нем веер крови, напоминавший своими очертаниями китайскую идеограмму.
В сентябре этого же года случился пожар в цеху лучшей фабрики Джо Ньюалла, где стояли чесальные машины. Убыток составил пятьдесят тысяч долларов. В октябре произошел крах фондовой биржи. В ноябре Джо Ньюалл повесился на балке в одной из незаконченных комнат нового крыла – скорее всего в спальне. Свежий запах дерева все еще стоял в этом крыле. Его нашел Кливленд Торбатт, заместитель менеджера фабрики в Гейтс-Фоллзе и партнер Джо (по крайней мере ходили такие слухи) в ряде спекуляций на Уолл-стрит, которые стоили теперь меньше блевотины коккер-спаниеля, больного туберкулезом. Тело было вынуто из петли следователем графства, должность которого тогда занимал брат Клема Апшоу, Нобл.
Джо похоронили рядом с его женой и ребенком в последний день ноября. Стояла холодная погода, и в похоронах участвовал всего один человек из Касл-Рока – Элвин Кой, шофер похоронной машины фирмы «Хей и Пибоди». Элвин потом рассказал, что единственным посторонним, присутствовавшим на похоронах, была молодая стройная женщина в енотовой шубе и черной остроконечной шляпе. Сидя в лавке Брауни и закусывая огурцом прямо из бочки, Элвин саркастически улыбался и поведал приятелям, что это была, вне всякого сомнения, проститутка. Она ничуть не походила на Кору Леонард Ньюалл или кого-нибудь из ее семьи, а во время молитвы даже не прикрыла глаза.
***
Гэри Полсон входит в лавку с крайней медлительностью, осторожно закрывая за собой дверь.
– Привет, – равнодушно говорит Харли Макиссик – Слышал, ты вчера в Грейндже выиграл индейку, – намечает старый Клат, готовясь раскурить свою трубку.
– Да, – отвечает Гэри. Ему восемьдесят четыре года, и он, подобно остальным старикам, помнит то время, когда Бенд был куда более оживленным местом, чем сейчас. Он потерял двоих сыновей в двух войнах – еще до того как началась эта мерзость во Вьетнаме. Его третий сын, хороший юноша, погиб в 1973 году при столкновении с лесовозом недалеко от Прескью-Айл. Один Бог знает почему, но перенести эту потерю оказалось легче. Теперь временами у Гэри из углов рта текли слюни и он часто шлепал губами, втягивая их.обратно в рот, пока они не утекали слишком далеко и не оказывались на подбородке. За последнее время он многое позабыл, зато знает, что старость – это очень плохой способ провести последние годы своей жизни.
– Налить кофе? – спрашивает Харли.
– Нет, пожалуй.
Ленни Партридж, который, по-видимому, уже никогда не оправится после странного дорожного происшествия две осени назад, в котором у него были сломаны ребра, подтягивает под себя ноги, чтобы старик мог пройти мимо и осторожно опуститься в стоящее в углу кресло (Гэри сам перетянул это кресло в 1982 году). Полсон шлепает губами, втягивает обратно в рот слюни и складывает узловатые кисти рук на ручке своей трости. Он выглядит усталым и изможденным.
– Приближается чертовски дождливая погода, – говорит он наконец. – У меня все болит.
– Да, будет плохая осень, – соглашается Пол Корлисс.
Наступает тишина. Жар от печи наполняет помещение лавки, которая закроется, как только умрет Харли или, может быть, еще до этого, если его младшей дочери удастся добиться своего. Жаром наполняется помещение лавки и согреваются кости сидящих в нем стариков или по крайней мере они пытаются их согреть. Грязное окно с древними плакатами выходит во двор, где до 1977 года стояли заправочные колонки, пока «Мобил» не прибрал их. В лавке сидят старики, дети которых большей частью уехали искать счастья в более многообещающие места. Лавка почти не торгует, если не считать нескольких местных жителей да иногда летом проезжих туристов, которым кажется, что старики, сидящие вокруг печи в теплом белье, даже когда на дворе июльская жара, выглядят весьма эксцентрично. Старый Клат всегда утверждал, что в эту часть Рока приедут новые жители, однако последние два года положение еще ухудшилось – казалось, весь город вымирает.
– Кто строит новое крыло на этом проклятом Богом доме Ньюалла? – спрашивает наконец Гэри.
Они смотрят на него с изумлением. На мгновение кухонная спичка, которой старый Клат только что чиркнул, каким-то мистическом образом повисает над трубкой, прожигая дерево, которое чернеет. Черная головка на ее конце изгибается в сторону. Наконец старый Клат окунает спичку в кувшин с водой.
– Новое крыло? – спрашивает Харли.
– Да.
Голубая дымовая мембрана из трубки старого Клата поднимается над печью и растекается подобно тончайшей рыбачьей сети. Ленни Партридж поднимает вверх подбородок, чешет морщинистую шею, а затем медленно проводит по ней рукой, издавая скрежещущий звук.
– Представления не имею, – говорит Харли, каким-то образом подчеркивая своим тоном, что в числе этих людей не может быть никого сколько-нибудь достойного внимания, по крайней мере в этой части мира.
– Никто не хотел покупать этот дом самое малое с тысяча девятьсот восемьдесят первого года, – говорит старый Клат. Когда старый Клат говорит «никто», он имеет в виду одновременно «Текстиль Южного Мэна» и «Банк Южного Мэна», но не только. Он имеет в виду в первую очередь итальянцев из Массачусетса. «Текстиль Южного Мэна» стал владельцем всех трех фабрик Джо и его дома на холме примерно через год после того, как Джо покончил жизнь самоубийством. Однако для мужчин, собравшихся в лавке Брауни вокруг печки, это название – всего лишь дымовая завеса. Или же то, что они иногда называют Законом. Это слово звучит для них, например, в такой фразе: «Она под присягой потребовала судебного постановления об их защите, и теперь он не может встречаться со своими собственными детьми из-за юридических тонкостей Закона». Старики ненавидят Закон, потому что он покушается на их жизни и жизни их друзей, но их бесконечно зачаровывает то обстоятельство, что некоторые люди пользуются Законом для осуществления собственных гнусных устремлений, направленных на обогащение.
«Текстиль Южного Мэна», называемый также «Банком Южного Мэна», называемый также «Итальянцами из Массачусетса, долгое время с выгодой для себя управлял фабриками Джо Ньюалла, которые он сумел спасти от разорения. Но больше всего стариков, собирающихся вокруг печки у Брауни, изумляло то, что им не удалось избавиться от дома на холме.
– Он походит на жука, которого вы не можете стряхнуть с кончика пальца, – сказал однажды Ленни Партридж, и все кивнули, соглашаясь с ним. – Даже эти пожиратели спагетти из «Малден и Ревир» не в силах избавиться от этого жернова, что висит у них на шее.
Старый Клат и его внук Энди проходились в настоящее время в ссоре, вызванной спором, кому принадлежит безобразный дом Джо Ньюалла. Свою роль внесли и другие, более личные соображения, скрывающиеся под самой поверхностью, в этом можно не сомневаться, такие проблемы всегда существуют. Вопрос возник однажды вечером, когда дедушка и внук – оба успевшие стать вдовцами – наслаждались превосходными спагетти в городском доме молодого Клата.
Молодой Клат, который еще не был уволен из городской полиции, пытался (несколько самодовольно) объяснить своему деду, что «Текстиль Южного Мэна» уже несколько лет не имеет никакого отношения к бывшей собственности Джо Ньюалла.
Подлинным хозяином дома на холме у Бенда, по его мнению, является «Банк Южного Мэна», и обе эти компании не имеют между собой ничего общего. Старый Джон сказал Энди, что если он действительно верит этому, то просто дурак. Всем известно, объяснил он, что и банк, и текстильная компания являются прикрытием для «массачусетских итальянцев» и единственная разница между ними заключается в паре слов в их названиях. Они просто скрывают очевидные связи между собой кипами бумаг, объяснил старый Клат, – короче говоря, Закон.
Молодой Клат не выдержал и засмеялся в ответ на это. Старый Клат покраснел от ярости, бросил свою салфетку на тарелку и встал. Смейся, сказал он. Смейся и дальше. Почему бы и нет? Единственное, что пьяница умеет делать, – смеяться над тем, чего не понимает, вместо того чтобы плакать над тем, чего он не знает. Энди разозлился и сказал что-то о том, что пьет из-за Мелиссы. Джон спросил его, сколько лет его внук будет обвинять в своем пьянстве мертвую жену. Энди смертельно побледнел, когда старик сказал это, и потребовал, чтобы тот немедленно убирался из его дома. Джон так и поступил и никогда больше не бывал там. И теперь у него нет ни малейшего желания. Не говоря уже о том, что они разругались, старый Клат не может видеть, как Энди со своим пьянством стремительно мчится в ад.
Сколько ни рассуждать об этом, одно было очевидно: дом на холме пустовал теперь уже одиннадцать лет, никто не жил там долгое время. «Банк Южного Мэна» пытался продать его через одну из местных фирм, торгующих недвижимостью.
– Последние, кто хотел купить дом, приезжали из северной части Нью-Йорка, верно? – спрашивает Пол Корлисс. Он говорит так редко, что все поворачиваются к нему. Даже Гэри.
– Да, совершенно верно, – подтверждает Ленни. – Это была симпатичная пара. Муж собирался покрасить амбар в красный цвет и продавать там старинные предметы, правда?
– Да, – кивнул старый Клат. – А потом их сын нашел ружье, которое у них храни…
– Иногда люди чертовски неосторож… – вмешался Харли.
– Он умер? – спрашивает Ленни. – Мальчик умер?
После вопроса воцарилась тишина. Создается впечатление, что никто не знает ответа. Затем с видимой неохотой звучит голос Гэри.
– Нет, – говорит он. – Но он ослеп. Они переехали в Оберы. Или в Лидс.
– Это были хорошие люди, – сказал Ленни. – Мне в самом деле казалось, что у них может что-то получиться. Им хотелось жить в этом доме. Они считали, все шутят над ними из-за того, что приехали издалека, когда говорят, что дом приносит несчастье. – Он замолкает и погружается в размышления. – Может быть, теперь они лучше понимают все это… где бы ни жили.
Наступает тишина. Старики думают о людях из верхней части Нью-Йорка, а может, о собственных больных телах и ухудшающемся слухе. В темноте позади печи бурлит мазут. Где-то стучит ставня, тяжело ударяя по стене в беспокойном осеннем воздухе.
– Там действительно строят новое крыло, – нарушает молчание Гэри. Он говорит тихо, но выразительно, словно кто-то из присутствующих возражает против его заявления. – Я видел это, когда ехал по Ривер-роуд. Почти весь каркас уже готов. Это чертово крыло, похоже, длиной футов сто и шириной тридцать. Никогда раньше не обращал на него внимания. Сделано из отличного клена. Интересно, где в наше время кому-то удается доставать кленовые доски и бревна?
Никто не отвечает. Никто не знает.
Наконец очень нерешительно Пол Корлисс говорит:
– Ты уверен, что это не какой-нибудь другой дом, Гэри? Может быть, ты…
– Может быть, я дурак, – говорит Гэри еще тише, но с еще большей уверенностью. – Это дом Ньюалла, новое крыло у дома Ньюалла, уже готовый каркас, и его начали обшивать, а если сомневаешься, выйди наружу и посмотри сам.
После этого говорить было уже не о чем – ему поверили. Ни Пол, ни кто другой не вышел из лавки посмотреть на новое крыло, пристреливаемое к дому Ньюалла. Они считали это событие вопросом немалой важности, и потому спешить не следовало – пусть пройдет время. А Харли Макиссик рассуждал про себя: научиться бы превращать время в деловую древесину, все они уже давно бы разбогатели. Пол идет к автомату, где продают газированные напитки, и приносит стакан апельсинового сока. Он передает Харли шестьдесят центов, и тот поворачивает ручку кассового аппарата, заносит в баланс лавки сделанную покупку. Задвигая ящик аппарата, он замечает, что атмосфера как-то изменилась. Приходит очередь обсуждать другие проблемы.
Ленни Партридж кашляет, морщится, прижимает руки к тому месту, где сломанные ребра так и не срослись, и спрашивает Гэри, когда будет проводиться поминальная служба по Дану Рою.
– Завтра, – отвечает Гэри, – в Горэме. Там похоронена его жена.
Люси Рой умерла в 1968-м; Дан, который до 1979-го работал электриком в гипсовой компании в Гейтс-Фоллзе (служащие этой компании обычно называют ее «Ю.С. гип»), умер от рака внутренних органов два дня назад. Он прожил в Касл-Роке всю жизнь и любил говорить, что за все свои восемьдесят уезжал из штата Мэн всего три раза: однажды – проведать тетю в Коннектикуте, другой раз – чтобы посмотреть, как остонские «Ред соке» играли на стадионе в Фенвей-парке (и эти бродяги проиграли, не забывал он прибавить, рассказывая об этом), и третий раз – когда принимал участие о съезде электриков в Портсмуте, штат Нью-Хэмпшир. «Только время напрасно потратил, – отзывался он об этом съезде – В основном пили виски да по бабам ходили. А бабы-то – глядеть не на что, не говоря уже о другом». Он был одногодком этих стариков, и от его смерти все они испытывали странную смесь печали и удовлетворения.
– Ему вырезали четыре фута внутренностей, – проговорил Гэри. – Это нисколько не помогло. Ему пришел конец.
– Он был знаком с Джо Ньюаллом, – внезапно сказал Ленни. – Он ездил в тот дом со своим отцом, когда отец занимался электропроводкой. Ему было не больше шести или восьми лет, как я помню. Один раз он рассказывал, что Джо дал ему леденец, но он выбросил его, когда они с отцом ехали домой, – сказал, что у леденца был странный горький вкус. Затем позднее, когда все фабрики снова заработали – должно быть, в конце тридцатых годов, – он руководил заменой проводки. Ты помнишь это, Харли?
– Да.
Теперь, когда разговор после Дана Роя снова вернулся к Джо Ньюаллу, старики молча сидели вокруг печи, пытаясь вспомнить что-то интересное об одном из двух людей. Но когда заговорил старый Клат, он произнес нечто поразительное:
– Это старший брат Дана Роя, Уилл, бросил того скунса в стенку дома в тот раз. Я почти уверен в этом.
– Уилл? – Ленни удивленно поднял брови. – Уилл Рой, по-моему, был слишком воспитанным мальчиком, чтобы сделать такое.
– Да, это был Уилл, – тихо и уверенно произнес Гэри Полсон.
Все повернулись и посмотрели на него.
– А леденец дала Дану жена Джо в тот день, когда они приехали с отцом, – сказал Гэри. – Дала Кора, а не Джо. И Дану было тогда не шесть или восемь. Скунса бросили во время Депрессии, к этому времени Коры уже не было в живых. Нет, Дан, может быть, и помнил что-нибудь, но ему было не больше двух лет. Леденец ему дали примерно в 1916 году, потому что Эдди Рой делал проводку в доме в 1916-м. Больше он никогда туда не приезжал. Фрэнк – это средний, он умер десять или двенадцать лет назад, – вот ему тогда было шесть или восемь. Фрэнк видел, что сделала Кора с малышом, это мне известно, но я не знаю, когда он рассказал Уиллу. Это не имеет значения. Наконец Уилл решил принять какие-то меры. К тому времени Кора умерла, поэтому Уилл выместил злобу на доме, который Джо построил для нее.
– Ладно, это не представляет интереса, – говорит увлеченный рассказом Харли. – Что она сделала с Даном? Вот что мне интересно.
Гэри говорит спокойно, почти рассудительно: