Отдышавшись, Телем-Никакой тщательно вытер слезящиеся глаза, потом протянул руку и одобрительно похлопал парнишку по плечу, чуть не опрокинув Лихаса наземь.
- Молодец! - просипел караульщик. - Весельчак! Это ж надо придумать мы с Гераклом...
Злополучный шрам на лбу Лихаса стал темно-сизым.
- Да, мы! - Лихас стряхнул увесистую руку Телема и злобно сверкнул глазами. - Мы с Гераклом! Я, между прочим, уже шестой год за ним таскаюсь! А ты, дядя, бабу свою щупай, понял?!
- Шестой год? - быстренько прикинул в уме Никакой. - Это, значит, тебе на момент вашей знаменательной встречи было эдак лет десять... а Геракл как раз во Фракии у Диомеда-бистона кобылиц-людоедов отбирал! Слушай, Лихас, может, это ты и есть?!
- Кто я есть? - не понял Лихас. - Диомед, что ли?
Сейчас парнишка походил на оголодавшую крысу, загнанную в угол тремя сытыми и склонными к игре котами.
- Ты и есть кобыла-людоед! - добродушно заржал второй караульщик, хлопая себя по объемистому брюху. - Эх ты, трепло гулящее... давай, ври дальше! Куда вы еще с Гераклом ходили? За яблоками Гесперид?
- Не-а, за яблоками он меня не взял, - сокрушенно признался Лихас, хмуря реденькие белесые бровки. - Далеко, говорит, не дойдешь. Сам пошел, с братом. Я ему: "Что я, маленький?" - а он мне...
- А он тебе дубиной по лбу! - закончил за Лихаса Телем-Никакой. - Вот шрам и остался! Ладно, герой, держи - заслужил...
Тонкостью чувств Никакой не отличался, но Лихас успешно помогал убивать время и потому заслуживал поощрения. Так что Телем порылся в корзине с провизией, извлек желтое крутобокое яблоко и швырнул его парнишке.
- Ешь, поправляйся! Это, конечно, не яблоко Гесперид - но, с другой стороны, и ходить никуда не надо... Жуй, Лихас, и давай еще про амазонок! Правда, что ихняя царица сама Гераклу свой пояс отдавала, а тут Гера в чужом обличье бучу устроила?
- Это не Гера, - грустно вздохнул Лихас, расправляясь с яблоком.
- А кто?
- Это я.
Напарники Телема готовы были разразиться дружным гоготом, но Никакой исподтишка показал им кулак - здоровенный, волосатый и очень убедительный. Дескать, обидится бродяжка, замолчит, а нам тут еще часа три сидеть!
- Мы под их бабскую столицу в Фемискире, - продолжил меж тем Лихас, целой армией пришли. Тыщ десять, если не больше. Только штурмовать не стали - Геракл решил посольство отправить. Племянника Иолая-возничего, потом Тезея-афинянина... ну, и меня. Тезея, значит, для красоты, Иолая для ума, а меня для безобидности. Вестником. Иди, говорит, Лихас, впереди и зеленой веткой размахивай. Только молчи, ради всех богов!
- Ну а ты? - не выдержал толстый караульщик, подмигивая Телему.
- А я не умолчал. Иолай с Тезеем сначала царицу Ипполиту умасливали пояс добром отдать, потом вместе с ней и советницей Антиопой ушли куда-то, а меня оставили. Стою один, как дурак, вокруг сплошные бабы с копьями... Молчу. Долго молчу, устал уже - тут наши возвращаются. Тезей весь мокрый, красный, одежда мятая; Иолай обычный, а царица с Антиопой пуще зари сияют! Отдадим пояс, говорят. Как не отдать царский пояс великому Гераклу?! Я смотрю - царица враспояску, пояс в руках держит, Иолаю протягивает. И советница без пояса, хотя за ее поясом нас не посылали. Ну, тут-то я и заговорил...
- И что сказал? - Телем сунул руку в корзину, собираясь вознаградить Лихаса еще одним яблоком, а то и лепешкой с ломтем окорока.
- Что, что... Сказал, что пояс царский не для Геракла, а для Эврисфеевой дочки, толстой ослицы Адметы! Втемяшилось дуре в голову, а ее брюхо только сидонским канатом обматывать! Так что пусть амазонки пояс локтя на два удлинят, а мы подождем. И показал, на сколько удлинять. Ох, и началось же... Тезея почти сразу в ляжку ранили, Иолай его на плечо - и к колесницам! Он, Иолай, знаете, какой бешеный?! Я за ними, веткой отмахиваюсь, гляжу - пояс этот проклятущий валяется, все по нему топчутся... Ну, я его за пазуху и сунул! Тут меня кто-то по лбу...
Договорить Лихас не успел.
Увлекшись рассказом, караульщики забылись и проморгали колесницу, успевшую подъехать почти к самым воротам.
Телем-Никакой, кряхтя, вскочил и кинулся проверять засовы. Убедившись в их надежности, он помянул болтливого Лихаса недобрым словом и прильнул к щели между створками, намереваясь рассмотреть приехавшего.
Рассмотрел.
Ничего особенного.
Крупный, видный мужчина средних лет, стоит себе, опершись на борт, и на городские стены глядит.
Лишь глаза слюдой поблескивают.
Слезятся, что ли?
- Эй, Иолай! - донеслось со стены. - Ты как догадался, что я в Фивах?!
Телем-Никакой отбежал от ворот, задрал голову и обнаружил на стене Лихаса.
"Взлетел он туда, что ли?" - мелькнуло в голове у караульщика.
- Никак, - прогудел снаружи низкий, чуть хрипловатый голос колесничего. - Я тебе, обормоту, где велел сидеть? Ну?!
- Да ладно тебе, - тоном ниже отозвался Лихас. - Чего я в Тиринфе не видел? Скукотища... Лучше я с вами поеду. Ты вот думаешь, что я ничего не знаю, а я все знаю - и про то, что ты с Алкидом и Ификлом в Ойхаллию собрались, и про состязания у Эврита-лучника, и про Иолу-невесту... я под столом прятался, а вы и не заметили! Алкид еще ногой меня задел, а я взвизгнул - он и решил, что собака! Ты погоди, Иолайчик, я сейчас к тебе слезу...
Оторопевший Телем наблюдал, как парнишка некоторое время возится на краю стены - отчетливо сверкнула бронза тройного крюка, похожего на длинные когти - потом Лихас ухарски присвистнул и исчез за гребнем.
- Веревка у него, - оправдываясь, буркнул толстый караульщик, виновато косясь на Телема. - Я и встать не успел, а он уже крюк закинул. И лазит, подлец, что твой таракан...
Третий часовой и вовсе промолчал.
- Слышь, Телем, - все никак не мог угомониться толстяк, - это который Иолай-то? Ну, там, за стеной... Тот самый? Возничий Геракла? Что ж это выходит, Телем?!
- Выходит, не выходит, - зло пробурчал Никакой и вдруг кинулся к засовам.
Он еле-еле успел - когда ворота со скрипом отворились, колесница уже собиралась двинуться прочь.
Рядом с коренастым Иолаем - при ближайшем рассмотрении возница оказался гораздо моложе, лет двадцати - подпрыгивал возбужденный Лихас, поминутно пытаясь ухватиться за поводья. Через плечо парнишки было перекинуто веревочное кольцо с крюком.
- Я это, - забормотал Телем, подбегая к колеснице и снизу вверх заглядывая в строгое лицо возничего. - Я хотел... меня Телемом звать...
- Гундосый? - странно дрогнувшим голосом спросил Иолай.
- Нет, Гундосый - это мой дед. А я... я - Никакой.
Иолай некоторое время пристально смотрел в глаза караульщику.
- Никакой? - уже спокойно переспросил возничий. - Никакой - это плохо. Это очень плохо, понял?! Человек не должен быть никаким, если, конечно, он - человек...
- Понял, - вздрогнув от непонятного озноба, кивнул Телем.
- А если понял, значит, уже лучше, - Иолай снял с левой руки массивное запястье. - Держи, приятель! Принесешь деду в жертву... пусть ему в Аиде икнется!
...Колесница уже скрылась за поворотом, а Телем все смотрел ей вслед, словно это настоящая жизнь уносилась прочь, лишь на миг завернув в Фивы.
- Что ж это выходит? - подойдя к Никакому, в сотый раз повторил толстый караульщик. - Это выходит, что трепач Лихас и впрямь... на амазонок?
- Знаешь что, - пробормотал Телем, не оборачиваясь, - сломай-ка мне, пожалуйста, нос!
- Зачем? - испуганно попятился толстяк.
- Низачем. Буду Гундосым... как дед.
2
"Интересно, это хорошо или не очень - быть бездельником?" - Иолай усмехнулся, удобнее перехватывая вожжи, и направил колесницу в объезд Фив к побережью Аттики, намереваясь через сутки-двое достичь Оропской гавани.
Мысль эта допекала его уже месяца три - как раз с того момента, когда Иолай плюнул на ноги глашатаю Копрею Пелопиду [Копрей, сын Пелопса и дядя Эврисфея по матери, бежал после совершенного им убийства из Элиды в Микены, где был очищен от скверны], с кислой миной возвестившему об окончании службы Геракла микенскому ванакту Эврисфею. Лицемерный трус Копрей попятился, у сопровождавших его солдат сделалось благоразумно-отсутствующее выражение лиц (десятнику даже что-то сразу попало в оба глаза), а Алкид с Ификлом оглушительно расхохотались и пошли себе прочь, обняв Иолая с двух сторон за плечи.
Копрей, конечно, не простит... впрочем, плевать. Тем более, что зажравшиеся Микены и без того не понимали, чем обязаны близнецам; для них Геракл был не героем в львиной шкуре и даже в некотором роде не живым существом.
Он был бесплатным наемным работником и символом благосостояния.
Недаром предусмотрительный доходяга Эврисфей даже запретил Гераклу появляться в пределах города - многие считали, что из трусости, но Иолай знал, что это не так - и общался со своим слугой через Копрея.
Ну а последний никогда не забывал подчеркнуть, кто есть кто.
В смысле - кто здесь глашатай великого ванакта, и кто здесь какой-то там Геракл!
Приходилось терпеть; и незаметно для микенских лизоблюдов превращать Тиринф - резиденцию Геракла - в неприступную крепость, способную выдержать любую осаду.
Первого пятилетия вынужденной службы и шести исполненных поручений Иолаю с лихвой хватило, чтобы понять: златообильные Микены - паскудный город, но это его родина; и главная ключевая позиция в чьих-то тайных замыслах.
Микены - влиятельнейший центр Эллады - незримо охватывало полукольцо древних Дромосов, отделявшее город и Арголидскую котловину от остального Пелопоннеса - Лаконии, суровой Аркадии, низменной Элиды, плодородного севера Мессении и побережья Ахайи. Полукольцо это неравномерно пульсировало, словно пытаясь сбросить Микены в море, и время от времени выпускало чудовищных гостей (население звало их вепрями, львами или птицами попросту за неимением других названий), от которых рано или поздно приходилось откупаться.
Откупаться людьми.
А поблизости от Дромоса обязательно вертелся кто-нибудь из Одержимых Тартаром - этакая невиннейшая с виду личность, вроде бедного немейского пастуха Молорха, услужливо собравшегося принести в жертву Гераклу собственного внука, или гостеприимного кентавра Фола из Фолои, который сначала пытался опоить Алкида, а потом натравил на близнецов целую толпу озверевших от запаха вина сородичей.
С подачи этого "кого-нибудь" у измученных аркадцев или элидян неизменно возникала удачная мысль: чудовище свирепствует, боги молчат, герои где-то шляются - так не лучше ли одного из ста согласно жребию добровольно... ну и так далее.
По общему мнению выходило, что лучше.
Иолай как-то даже набросал прямо на песке план, поскольку упрямый Гермий в силу особенностей божественного мышления никак не желал верить в избранность какого-то конкретного города.
Вот Микены. Вот на юге Элеунт и Лерна с ее замечательной Гидрой, на юго-западе Немея с ее неуязвимым львом, потом, северо-западнее - Псофида у подножия горы Эриманф, страдавшая от набегов гигантского кабана; еще севернее - болота Стимфала с их милыми птичками, закованными в металл почище орхоменских щитоносцев...
- А Авгий? - не сдавался Лукавый. - Элидский басилей Авгий с его дерьмовыми конюшнями? Он что, тоже чудовище?!
- Это ты у его подданных спроси, - Иолай раздраженно смел песок в кучу, и Гермий умолк.
Точно так же умолкла в свое время гневная Артемида, проглотив все упреки по поводу пленения неуловимой Керинейской лани - кто ж виноват, что до того богине-охотнице было недосуг взглянуть на существо, которое придурки-аркадяне посвятили ей! Зато теперь, увидав пойманную Гераклом злобно храпящую тварь с металлическими рогами и копытами, сестра Аполлона мигом сообразила, что в конце концов ей самой пришлось бы... а самой ей не очень-то хотелось.
Уж больно жуткая лань получилась; хорошо хоть, потомства дать не успела.
Так что после истребления Гераклом очередного чудовища вместе с местным Одержимым наступала очередь Иолая и Гермия. Юноша-бог уволакивал сопротивлявшуюся тень Одержимого в Аид, после чего наглухо забивал-заколачивал оставшийся беспризорным Дромос; ну а Иолай приучал население возлагать на жертвенник истошно блеющих овнов, а не водить в леса и болота собственных детей или отловленных путников.
Как правило, один из близнецов при этом стоял рядом и поигрывал дубиной, чем весьма усиливал убедительность Иолаевых речей.
Потом Лукавый исчезал, братья с Иолаем возвращались в Тиринф - и на их место приходили другие посланцы Микен во главе с вездесущим глашатаем Копреем.