Канал (© Перевод С. Теремязевой.)
Мимо спящего города, петляя, река течет, рядом тихо, как зверь, канал ползет.
Нет, я не собирался говорить стихами, хотя, согласитесь, в этой картине есть какое-то поэтическое очарование — тягостное и мрачное, как стихи По. Я испытал его на себе, ибо слишком часто бродил по заросшим травой тропинкам там, где черные деревья, жалкие лачуги и далекие фабричные трубы отражались в грязном, лениво движущемся потоке, больше напоминавшем стоячую лужу.
Я всегда любил ночные прогулки. Современная жизнь сделала нас скептиками, презирающими древние врожденные страхи, которые преследовали человечество на протяжении многих поколений. Нас спасает то, что мы не склонны бродить в одиночку. Мы выходим на ночные прогулки, однако наши цели находятся на ярко освещенных улицах или там, куда люди отправляются с компанией. Собираясь в далекое путешествие, мы ищем себе спутников. Мало кто из моих знакомых — и даже из всех жителей города — отважился бы один гулять ночью по тем тропинкам, и вовсе не из-за страха, а потому что так никто не делает.
Опасно быть не таким, как все. Опасно сворачивать с наезженного тракта. Эти опасности, подстерегавшие человечество на заре его существования и дальше, на протяжении столетий, имели реальную основу.
Месяц назад меня здесь никто не знал. Я только что вступил во взрослую жизнь — три месяца назад, весной, закончил колледж. Я был одинок и в ближайшее время не собирался заводить друзей, ибо всегда отличался склонностью к уединению.
Как-то раз я получил приглашение провести выходные в летнем лагере, где отдыхал мой коллега — мы работали с ним в одной фирме. Лагерь располагался на берегу широкой реки, прямо напротив города и канала, на высоком и крутом откосе, поросшем густым лесом. У самой воды, словно цветы, пестрели разноцветные палатки. По ночам, когда лагерь скрывался во тьме, вдоль берега виднелась лишь вереница искрящихся огоньков и крошечных фонариков, да над спокойной водой тихо звенела музыка. Тот берег никак не подходил для человека эксцентричного и любящего одиночество, но ближний берег — он наверняка оскорблял бы взоры обитателей лагеря, не будь река столь широка, — привлек меня сразу, как только я его увидел.
Проплыв на катере вдоль берега, мы повернули назад и пошли против течения. Я оглянулся, чтобы еще раз увидеть то, что оставалось за кормой: вонючая стоячая лужа, называемая каналом, скопление низких домиков, пустынная и узкая полоска земли между каналом и рекой, темные редкие деревья. Я решил, что непременно вернусь и исследую это место.
В те выходные я чуть не умер от скуки, зато вечер понедельника вознаградил меня сполна — мой первый вечер после возвращения в город, одинокий и свободный. Покончив с делами в офисе, я в полном одиночестве пообедал. Затем ушел к себе в комнату и проспал с семи до полуночи. Проснулся я, уже предвкушая исследование того восхитительно уединенного места, которое обнаружил. Я оделся, тихо выскользнул из дома, сел в машину, завел двигатель и покатил по освещенным улицам.
Я оставил машину на грязной мостовой, сбегавшей прямо к чернильно-черным водам канала, пересек узкий мостик и вышел туда, куда так стремился. Через несколько минут я стоял на старом бечевнике, где всего год назад мулы тянули суда вверх и вниз по реке. Я бодро шагал по берегу, и строй жалких лачуг, где жили жалкие люди, двигался рядом со мной, пока не отстал.
Мостик находился в северной части города, а канал проходил вдоль его западной границы. Десять минут ходьбы — и река вместе с убогими хижинами осталась позади, пустынная полоска суши стала шире и покрылась растительностью. Высокие деревья на противоположном берегу канала, подражая лачугам, строем сопровождали меня. Со стороны города послышался слабый звон колокола. Полночь.
Я остановился, наслаждаясь тишиной и покоем. Наконец-то я получил именно то, чего хотел. Я посмотрел на небо: по нему медленно ползли тяжелые облака, подсвеченные снизу тусклыми огнями города, отчего казалось, что они сияют сами по себе. Земля у меня под ногами, напротив, была совершенно черной. Я почти инстинктивно выбирал путь вдоль канала, едва различая в темноте более черную, чем сама ночь, воду и медленно ступая по утоптанной тропинке.
Но когда я вновь остановился и замер, возведя глаза к небу, а в моей голове начали возникать самые невероятные видения и образы, ощущение счастья и блаженства внезапно улетучилось, уступив место какому-то другому чувству. Страх был мне неведом — меня всегда притягивали такие места, пугавшие обычных людей. Однако теперь по моей спине побежали мурашки; наверное, то же самое испытывали наши предки, когда у них на загривке вставала дыбом шерсть. Я понял, что за мной следят, и боялся шевельнуться. Я застыл как вкопанный, глядя в небо. Затем сделал усилие и заставил себя встряхнуться.
Медленно, медленно, стараясь не спугнуть невидимого наблюдателя, я опустил голову и взглянул вперед — на верхушки деревьев, тихо покачивающиеся от порывов прохладного ночного ветерка, на черную массу деревьев и противоположный берег, где поблескивала поверхность канала с отражениями облаков. Привыкнув к темноте, я разглядел смутные очертания старой лодки или баржи, наполовину ушедшей в воду. Но что это? Мне кажется или на самом деле на крыше каюты видна облаченная в белые одежды фигура? Бледное правильное лицо… мерцающие глаза, как будто озаряющие лицо светом… Неужели я все это вижу сквозь тьму?
Да, сомнений быть не может, я видел эти глаза. Они блестели, как блестят в темноте глаза животных — фосфорическим блеском, к тому же красным! Впрочем, я слышал, что у некоторых людей в темноте глаза тоже светятся красным.
Но как здесь мог оказаться человек, к тому же девушка? В том, что это девушка, я был почему-то уверен. Такое личико могло быть только у девушки. Я видел его все яснее, поскольку привык к темноте и мог различать очертания предметов; возможно, этому помогло красное свечение глаз незнакомки.
Стараясь не нарушать тишину ночи, я тихо позвал:
— Эй, привет! Вы кто? Вы заблудились или упали с лодки? Вам нужна помощь?
Сначала ответа не было. Я слышал, как у моих ног тихо плещет вода. Налетел порыв ветра, и волны сильнее забили о берег. Весь день стояла жара, я вспотел и теперь трясся от холода.
— Не уходите. Можете со мной поговорить, если хотите. Я одна, но не заблудилась. Я… живу здесь. — Девушка ответила шепотом, но я услышал ее совершенно отчетливо.
Она жила здесь — в старой заброшенной лодке, наполовину затопленной в стоячей воде!
— Вы одна?
— Нет. Я живу с отцом, но он глухой и спит очень крепко.
Ветер ли стал холоднее, словно налетел с какого-то неведомого ледяного моря, или меня насторожил ее тон? И почему меня так влечет к ней? Внезапно мне захотелось прижать ее к себе, заглянуть ей в лицо, утонуть в этих глазах, мерцающих во мраке ночи. Мне захотелось… да, захотелось заключить ее в объятия и целовать ее губы…
Я сделал шаг к воде.
— Можно к вам? — спросил я. — Сейчас тепло, и я не боюсь промокнуть. Знаю, уже поздно, но мне бы хотелось посидеть с вами и поболтать — всего несколько минут, а потом я вернусь в город. Вам не скучно жить в таком месте?
Это вызвало ее решительный и необъяснимый протест. Девушка выкрикнула звенящим голосом:
— Нет! Нет, ни за что! Вам сюда нельзя!
— Может быть, завтра? Я могу прийти днем. Мы посидели бы у вас на лодке, или вы перебрались бы ко мне, на берег.
— Днем — нет! Никогда!
И вновь от изумления я лишился дара речи.
Судя по ее тону, она запрещала мне приближаться не из-за неподходящего времени. Без сомнений, любая здравомыслящая девушка назначает свидание днем, а незнакомка особо подчеркнула, что «днем — никогда», словно встреча с ней возможна лишь ночью.
На меня по-прежнему действовало какое-то колдовское очарование, словно в воздухе витал дурман, затуманивающий сознание и путающий мысли. Я проговорил:
— Почему «днем — никогда»? Вы хотите сказать, что я могу приходить сюда по ночам, но сейчас мне нельзя перебраться к вам? Почему? Вы боитесь за мою одежду, а сами не хотите перебросить доску и добраться до берега, чтобы немного посидеть со мной? Я приду еще раз, если мы с вами сможем спокойно разговаривать, а не кричать через воду. А если я приеду днем и представлюсь вашему отцу, что в этом плохого? Вдруг мы подружимся?
— По ночам отец спит, а днем сплю я. Поэтому я не могу встретиться с вами и познакомить вас с отцом. Если вы придете к нам днем, то, конечно, сами встретитесь с ним — и очень об этом пожалеете. А я в это время буду спать. Теперь вы понимаете, что я никогда не смогу представить вас отцу?
— Вижу, вы спите очень крепко, как и ваш отец.
В моем голосе слышалась досада.
— Да, у нас крепкий сон.
— И вы всегда спите по очереди?
— Всегда. Мы охраняем друг друга. Один из нас постоянно охраняет другого. С нами обошлись жестоко… в вашем городе. С тех пор мы живем здесь. И мы всегда начеку.
Обида улеглась, и мое сердце вновь потянулось к ней. Во мраке ночи она казалась такой бледной, такой беззащитной. Глаза окончательно привыкли к темноте, и я разглядел облик моей новой знакомой — если можно было считать знакомством разговор через черную гладь канала.
Печаль, царившая вокруг, и полное одиночество девушки усиливали мое сочувствие к ней. Но было и кое-что еще. В воздухе ощущалось нечто странное, на что я не сразу обратил внимание: меня пронизывал странный леденящий холод, не похожий на обычную ночную прохладу. Темнота давила на меня, лишая возможности дышать полной грудью, и ночь казалась на редкость душной. В воздухе вдруг прокатилась волна мертвящего холода — пронеслась и исчезла, не изменив температуры, как рябь, пробегающая по воде и исчезающая, не замутив поверхности.
Но и это еще не все. Я чувствовал неприятный запах — дух тлена и сырости, напоминающий о смерти и разложении. Даже мне, знатоку всего мерзкого и гадкого, приходилось делать над собой усилие, чтобы вытерпеть этот запах. Каково же этим людям, вынужденным постоянно вдыхать такие миазмы? Нет, лучше об этом не думать. Впрочем, девушка и ее отец наверняка давно привыкли к запаху. Несомненно, он исходил от застоявшейся воды канала и гниющей деревянной лодки, на которой нашли приют эти несчастные.
Приглядевшись, я увидел, что девушка болезненно худа, хотя ее лицо казалось весьма привлекательным. Платье болталось на ней, как на вешалке, однако она вовсе не походила на пугало. Я был уверен, что ее бледное овальное личико понравилось бы мне еще больше, если бы я взглянул на него поближе. Значит, я просто обязан был подружиться с членами этой странной команды, несущей вахту на полузатопленной лодке.
— Не лучшее вы выбрали место, — после паузы сказал я. — Даже не имея денег, можно найти что-то поуютнее. Но мне кажется, я могу вам помочь. Уверен в этом. Если вас унижали из-за нищеты, то я… я, конечно, небогат, но все же могу вас выручить. Позвольте одолжить вам немного денег или подыскать работу. Хотите?
Ее глаза, пристально наблюдавшие за мной, мерцали во тьме, как два маленьких озера, в которых отражается безоблачное небо. Сжавшись в комок, девушка сидела на крыше каюты. Внезапно она вскочила на ноги — одним резким, быстрым и гибким движением — и, прежде чем ответить, несколько раз прошлась взад и вперед.
— Так вы думаете, что поможете мне, если усадите за письменный стол и запрете в четырех стенах, если я потеряю свободу делать то, что мне хочется, и поступать по-своему? Ни за что! Лучше я буду жить в этой старой лодке или в одинокой могиле под звездами!
Мы явно были похожи, я и это странное существо, чье лицо я так старался разглядеть в темноте. Я сам ответил бы примерно так же, поскольку чувствовал то же самое, хотя ни разу не выражал свои мысли столь категорично. Моя размеренная, расписанная по часам жизнь — как она была скучна! Настоящая жизнь начиналась лишь по ночам, когда я выбирался из дому. Да, девушка права! Человек должен жить так, как ему нравится.
— Вы не представляете, как я вас понимаю, — ответил я. — И мне бы хотелось вновь с вами встретиться. Честное слово, я могу вам помочь. Отныне можете располагать мной. Прикажите — я все исполню. Клянусь!
— Клянетесь? Всерьез клянетесь?
В восторге от того, с каким пылом она восприняла мои слова, я торжественно воздел руку к темным небесам.
— Клянусь. Отныне и навсегда, клянусь.
— Тогда слушай. Сегодня тебе нельзя перебраться ко мне, и я тоже не сойду на берег. Я не хочу, чтобы ты поднимался к нам на лодку — ни сегодня, ни когда-либо. Тем более днем. Но не печалься. Я сама приду к тебе. Нет, не сегодня и не завтра — когда-нибудь. Может быть, не очень скоро. Я сойду на берег, когда вода в канале перестанет течь.
Должно быть, я невольным жестом выразил нетерпение или отчаяние. Ее слова означали «никогда». Разве может вода в канале перестать течь? Наверное, девушка угадала мои мысли. Она произнесла:
— Ты не понял. Я говорю серьезно: обещаю, мы с тобой встретимся здесь, на берегу. Вода бежит все медленнее и медленнее. Выше по течению канал уже пересох. Здесь, между шлюзами, вода еще просачивается и движется, хоть и медленно. Но наступит ночь, когда течение остановится, — и я приду к тебе. А когда мы встретимся, я попрошу тебя об одной услуге.
Вот такие обещания я получил в ту ночь. Девушка вновь уселась на крыше каюты, сжалась в комок и недвижным взором уставилась на меня. То есть мне казалось, что она смотрит на меня, но в следующее мгновение я в этом сомневался. И все же я чувствовал ее немигающий взгляд. Холодный ветер, про который я забыл во время нашего разговора, налетел вновь, зловонный запах тлена и гнили усилился.
Я вернулся домой перед самым рассветом, тихо поднялся по лестнице и проскользнул в свою комнату.
На следующий день я падал с ног от усталости. Шли дни, а я чувствовал себя все хуже — ведь человек не может обходиться без сна. Как безумный, бродил я по старому бечевнику и ждал, ночь за ночью, стоя напротив полузатонувшей лодки. Иногда я видел свою ночную даму, иногда — нет. Она почти не разговаривала со мной; время от времени она садилась на крышу каюты и позволяла любоваться собой до зари или до того момента, когда меня охватывал внезапный страх и я убегал домой, в свою комнату, там валился на постель и засыпал. Мне снились страшные сны, и я ворочался на постели до тех пор, пока мне на лоб не падали первые лучи солнца. Тогда я вскакивал, наспех одевался и мчался на работу.
Однажды я спросил ее, почему она поставила столь странное условие: вода в канале должна остановиться, чтобы она пришла ко мне. (Как жадно я всматривался в эту воду! Как часто бегал на берег лишь затем, чтобы в очередной раз увидеть грязный поток, в котором медленно плыли пузыри, пучки соломы, ветки и разный мусор!) Однако мои расспросы вызывали у нее лишь раздражение, и я перестал их задавать. Девушка решила покапризничать, пусть так. Мое дело — ждать.
Через неделю я снова задал ей вопрос, уже на другую тему. После чего усмирил свое любопытство.
— Никогда не спрашивай меня о том, чего не знаешь, иначе ты меня больше не увидишь!
Я всего лишь спросил, за что ее с отцом преследовали в нашем городе, что вынудило их искать убежища на старой лодке и где они жили раньше.
Чтобы не потерять ее доверие, я поспешил переменить тему. Но пока подыскивал слова, услышал ее тихий голос:
— Ужасно, ужасно! Эти домишки под мостом и вдоль канала, неужели они лучше моей лодки? Я задыхалась, я не могла там жить! У меня не было свободы, а теперь я свободна. Скоро я забуду все, чего не забыла до сих пор. Этот визг, крики и проклятия! Представь себе, что сидишь в одной из тех лачуг и дрожишь от страха за собственную жизнь!
Я не нашел слов для ответа. Удивительно, что она вообще снизошла до воспоминаний. Я понял одно: до того, как поселиться на старой гниющей лодке, она жила в одной из тех ужасных развалюх на берегу. Каждая из них выглядела как место преступления.