— С удовольствием, — усмехнулся отшельник. — Ко мне редко забредают интересные собеседники. Обычно тех, кто сюда попадает, больше всего интересует как отсюда выбраться — так что если мне и удается поговорить с людьми, то уж никак не о себе, а ведь я довольно интересный человек. Имя мое — Санга Аланда Линард.
— Ой… — сказал Курт.
— Чего-то в этом роде я и ожидал… — обронил посох.
— Вы… вы тот самый великий полководец, времен короля Хапара Арамбура и Священного Оннерского Союза! — восхищенно и недоверчиво воскликнул Курт. Он смотрел на сидящего перед ним человека, и ему хотелось ущипнуть себя.
Вот он, живехонький — герой настолько глубокой старины, что в нее уж не всякий и верит-то. Сидит рядом с Куртом на шкуре, попивает себе отварчик, руку протяни — дотронешься.
— Насчет собственного величия у меня сильные сомнения, — негромко заметил отшельник. — Никаких нимбов над своей головой я не замечал. Ни разу. И вообще, полководцу величия не полагается. Величие годится для надутых пустоголовых вельмож и зажравшихся жрецов. А война — штука такая… на ней работать нужно. Сначала головой, потом телом. И духом, все время духом.
— Значит, все эти великие древние баллады из «Ожерелья Арамбура» посвящены вам? — все еще не веря, пробормотал Курт.
— Не знаю, — развел руками отшельник. — Их, верно потом придумали. Я вот ни одной не слышал…
— Ну как же! — воскликнул Курт — «Битва при Гедене», «Взятие Шутута», «Оборона Кесленга», «Поединок на Сау»… и особенно — «Исчезновение»!
— Особенно «Исчезновение», — фыркнул отшельник. — Тогда все решили, что я исчез. Многие даже думали, что меня убили враги. Да, какое-то время я еще интересовался делами внешнего мира, тогда меня очень позабавила возникшая паника. Пожалуй, это было именно то чего, я хотел. Это вернуло мне чувство душевного равновесия. Врагов у меня и в самом деле хватало, так что исчез я вполне правдоподобно. Без хвастовства замечу: Оннерский Союз — моя работа. Король Арамбур, конечно, был символом этого дела, на то он и король, чтоб быть символом, любому такому делу нужно знамя — но именно моя воля стояла за всеми решениями. Мы положили конец распространению Голорской Империи, а Княжество Анголок стало провинцией Брина. И магов там повывели. Все ихние Черные Ордена. Под корень. Все они меня ненавидели. Было за что.
— А теперь сердцевина бывшей Голорской Империи зовется королевством Рон, там опять черные маги, а Оннерского Союза нет, и один лишь Джанхар противостоит всей этой мерзости, — вставил посох.
— То-то эти гаденыши показались мне такими знакомыми, — задумчиво проговорил отшельник. — Я ведь, не раздумывая, принял вашу сторону.
— А почему вы так неожиданно исчезли тогда? — спросил Курт.
— Когда из воина и полководца начинают делать «великого», когда с него снимают шлем, чтобы надеть нимб, он должен исчезнуть, — сказал отшельник. — Исчезнуть, чтобы остаться. Мне хотелось убить всех этих придворных лизоблюдов, они только что в уши ко мне не лезли! Впрочем, вру — иногда пробовали. Оннерский Союз был установлен, войны окончены, и надолго. Я, в сущности, стал не нужен. Король увлекся утонченностью, и я начал раздражать его своими грубыми речами.
— Король был просто дурак! — воскликнул Курт. — Когда мы только встретились, вы говорили на языке своего времени, и я с трудом вас понимал — а теперь вы говорите со мной на моем языке, я понимаю каждое слово. И ведь я не заметил, когда это произошло.
— Я быстро приспосабливаюсь к языку собеседника, — кивнул отшельник. — Мне нравится, когда люди меня понимают, а я понимаю их. Короля не устраивало совсем другое.
— Что же?
— Я могу хорошо говорить, но всегда говорю то, что думаю. Короли не любят этого. Пока я был нужен — меня терпели, а потом… я не стал дожидаться ссылки, ее политические последствия могли вредно сказаться на деле всей моей жизни.
— Да уж… — вздохнул Курт.
— Споешь мне потом баллады про меня, — попросил отшельник. — Интересно же…
— Я плохой бард, — огорчился Курт. — Верней, совсем не бард, и сида у меня нет.
— Ничего. Не страшно, — промолвил отшельник. — Я давно не слышал, как поют люди — только ветер и птиц. А с балладами этими вот что еще интересно: все эти сражения я считал своими неудачами, проигрышами, бедой.
— Почему? — удивился Курт. — Разве вы не побеждали?
— Побеждал, — вздохнул отшельник. — Большой кровью. Это не те победы, которыми мне бы хотелось гордиться. У меня были другие… Солурга, Арам, Сибил, стояние у Анголока… Почему нет ни одной песни о моих настоящих победах? Обидно. Неужели победа, не политая ничьей кровью, даже в памяти людской победой не считается? Обидно. В Солурге не было ни одной жертвы. Арам мы захватили ночью. Погибло пятеро наших и трое врагов. Сибил — ни одной жертвы. Ангалок — одна жертва: вражеский полководец покончил с собой от досады и злости. Ни одной песни о том, как правильно побеждать.
— Смешная штука — история, — сказал посох.
— Всех бы этих историков… — вздохнул отшельник.
— Но если побеждать без жертв правильно, тогда зачем вы убили всех этих наемников? Они ведь обещали уйти, даже в плен просились. — Курт не мог удержаться от этого, как он сам вполне сознавал, бестактного, вопроса.
— Ну, конечно, в плен… — фыркнул отшельник. — Так я им и поверил… — и, немного помолчав, добавил. — Как полководец, я горжусь малой кровью своих побед, еще больше горжусь бескровными битвами. Глупый противник — не страшно. Страшно, когда умный. Умного без крови победишь — поймет, испугается, больше не полезет. Дурак полезет, конечно… ну так дурак — не страшно. Дурака бьешь — умные боятся. Так вот… как полководец, я горжусь такими победами. А как воин… Как воин я хорошо знаю, что нельзя оставлять поблизости от себя недобитого врага. Кроме того, я просто люблю убивать мерзавцев. Есть у меня такая слабость. Но ведь я сразу предупредил, что слухи о моей святости сильно преувеличены.
— А как же так вышло, что вы столько прожили? — Курт наконец решился задать тот вопрос, который волновал его едва ли не больше всего остального. Не бывает ведь такого! Любой скажет, что не бывает. А вот надо же…
— А я со смертью поругался, — смущенно заявил отшельник. — Зашла она ко мне как-то поболтать, а я тогда только-только сюда перебрался и сильно переживал, честно говоря, свое «исчезновение». Поэтому нервы у меня были ни к черту. В общем, оскорбил я ее чем-то и даже сам не заметил. Она свое в ответ — а я еще пуще. И еще. Тогда она ужасно обиделась и сказала, что больше ко мне не придет. Совсем.
— Чего только не бывает… — пробормотал Курт.
— Могу открыть одну страшную тайну, — доверительно предложил ему посох.
— Какую еще тайну? — пробурчал Курт. — Я за сегодня узнал их столько, что скоро из ушей посыплются.
— Жизнь — удивительная штука, — торжественно сообщил посох. — Помня эту тайну, проще разобраться со всеми остальными. Кстати, сейчас твоя очередь рассказывать о себе, так что давай, не тяни.
— А со мной пока ничего такого не происходило, — сказал Курт. — В смысле — ничего настолько интересного не происходило, — поправился он. — Зовут меня, как я уже говорил, Куртом. Сколько себя помню, всю жизнь слонялся с отцом из города в город. Матери совсем не помню. Отец говорил только, что была красавица, но ничего не рассказывал, а после таких расспросов напивался по-страшному и бил меня как сумасшедший, так что я быстро перестал интересоваться этой темой. Она у меня и в самом деле больная: слишком мне за нее больно доставалось. Отец у меня был менестрелем. Одним из лучших. Он бывал принят при лучших королевских дворах, в домах знатнейших вельмож. Но ему нигде не удавалось задержаться надолго. Он сильно пил и любил подраться, причем пьяному ему было все равно, кого бить — хоть бы и самого короля. Я вообще удивляюсь, почему его не повесили. Наверное, все-таки удача… однако из-за своего характера и привычек он постоянно скитался, и вечно был без денег, если не просто по уши в долгах. Он пытался меня учить, но толку было мало, бардом я так и не стал. А здесь, в Денгере, в драке его убили, и я остался один. Поскольку ничему путному я так и не выучился, а такого взрослого в ученики уже не берут, я и придумал пристроиться зазывалой для нищих. Садился рядом с ними — играл и пел. Иногда нам подавали больше. Иногда давали по шее. По разному бывало. При этом я был вроде и не музыкант, вроде и не нищий. Ни в одну гильдию платить не надо было. Да я и не смог бы заплатить, мне едва-едва на еду и ночлежку хватало. А недавно я встал и ушел из города. Сам не знаю, что на меня накатило. Вот встал и ушел. То есть… не совсем сам, мне одна нищенка, моя «соседка по кружке» сказала, что уходить пора, что раз война, значит в городе плохо будет… но она предлагала идти в деревню, у нее там даже вроде кто-то был, а я вдруг решил — не знаю куда, но точно, что не в деревню. А когда этот умирающий маг сказал — Джанхар, я понял, что иду в Джанхар. А еще, пока я сюда добирался, я убил человека. Наемника. Он на меня напал, а я убил его и разбил свой сид о дерево, нарочно разбил, потому что так было правильно, — Курт облегченно вздохнул. Тяжело объяснять другим то, чего ты и сам не понимаешь.
— Ну, вот — а говоришь, с тобой ничего не происходит, — усмехнулся отшельник. — А на самом деле вон сколько уже всего произошло. Не на одну поэму хватит.
— Скажете тоже, — смутился Курт. — Кто ж о такой ерунде поэмы сочинять станет?
— Как человек, о котором уже кое-что сочинили, сообщу по секрету — поэмы всегда сочиняются о ерунде. Да еще и перевирают все небось для красивости, историки хреновы… — проворчал отшельник. — А что касается тебя — поверь мне, это только начало. Твоя магия просыпается в тебе.
— Да нет в нем никакой магии! — возмутился посох. — Уж я бы знал, если бы была хоть крошка, хоть щепоть.
— Не спеши, — сказал отшельник. — Всему свое время. Даром он тебя, что ли получил? Такие вещи просто так не случаются.
— Это просто недоразумение! — возмутился посох. — Трагическая ошибка.
— А знаешь ли ты, уважаемый, что когда на вас напали, я был сильно далеко от этого места, и никак не мог не то что придти к вам на помощь, но даже и узнать что вы в этой помощи нуждаетесь, — промолвил отшельник. — Знаешь что, случилось потом?
— Что?
— Я оказался на скале. Прямо над вами. Летать я не обучен. Перемещаться в пространстве — тоже. Было что-то такое… вроде как звук рога. Далекий такой, будто из прошлого… Я так сразу тогда и подумал, что вот — молодой маг зовет на помощь.
— Невероятно, — объявил посох. — Почему же я ничего не ощущаю?
— Не знаю, — сказал отшельник. — Уж я-то точно не маг. Откуда мне знать?
А Курт вновь подумал про Всадника Облаков. Неужели тот и впрямь пришел ему на помощь?
Отшельник и посох долго еще спорили по поводу возможных магических способностей Курта, но он этого уже не слышал. Большое количество вкусной еды и усталость — лучшее снотворное всех миров, а рассказав о себе, он как бы выполнил на сегодня последний долг и мог спокойно покинуть этот мир и отправиться в причудливое странствие по мирам своих снов. Правда, в этот раз он был не один. Его сопровождал посох-оборотень, умеющий превращаться в кота и отзывающийся на кличку Мур, а также великий воин и полководец Санга Аланда Линард, который с легкостью поражал всех выползавших из сна тварей, метко бросая в них свой сияющий нимб. Больше всего Курта изумляло то, что нимб всегда возвращался обратно. А впереди скакал удивительный всадник, сотканный из теней и облаков. Он трубил в древний рог, воспетый в незапамятные годы позабытыми ныне менестрелями, и все сущее откликалось ему.
Внезапно надвинулось что-то темное и тяжелое. Курт задохнулся от ужаса. Тьма коснулась его руки так нежно, как только мама… и тут же все исчезло…
Колдовство?
Курт проснулся от звуков, чудовищных как по форме, так и по содержанию. Была глубокая ночь, лишь слабо теплящийся очаг освещал пещеру. И под покровом этого мрака кто-то рождал звук. Звук был такой, словно протаскивали заржавевшего удава сквозь игольное ушко, а тот при этом страшно сопротивлялся и вопил.
— Что это? — с трудом разлепив губы, хрипло пробормотал Курт. — Кто это?
— Я это! — раздался довольный голос посоха.
— А… что ты делаешь? — потрясенно вымолвил Курт.
— Пою, — гордо ответил посох, и чудовищный звук возобновился.
— Поешь! — завопил Курт. — Прекрати немедленно!
Пение смолкло.
— Между прочим, это те самые баллады, которые обещал спеть ты, — обиженно заявил посох. — Обещал, а потом заснул. Вот я и стараюсь. За тебя стараюсь, между прочим, так что нечего орать на меня.
— Послушай, Мур, — пробурчал Курт. — Я извиняюсь, конечно, но… я не знаю, как твой голос звучит в том мире где ты весь — но здесь, у нас, это просто чудовищно. Спросонья мне показалось, что кого-то пытают или казнят.
— Ну, так возьми и сам спой! — обиделся посох. — Все равно ведь проснулся.
— Я сейчас приготовлю еще отвару, — раздался голос отшельника. — Пригодится горло промочить со сна.
Отшельник завозился у очага, и повеселевшее пламя принялось отплясывать причудливый танец с его громадной шороховатой тенью.
— Ну, вот и готово, — сказал отшельник. — Держи свою кружку.
…А потом Курт пел. Так хорошо, как никогда прежде. Отшельник и посох подтягивали старательно и неумело. Их голоса плясали, как бумажные шарики на ниточках.
— Ну, не знаю, что там не понравилось разным высокоученым бардам, — сказал отшельник, когда Курт остановился, чтобы передохнуть. — А мне так даже очень нравится. Давай еще, парень. Молодец!
И Курт пел. Он спел все древние баллады, какие знал. Потом пришел черед современных песен. Наконец, когда он уже порядком устал, отшельник заметил, что вот теперь-то пора бы и поспать. С тем и легли.
Ночь шла своим чередом. Такая же, как всегда. На небе горели все те же звезды. Ночи было абсолютно наплевать, что под ее покровом на светлое королевство Джанхар волна за волной накатываются несметные полчища мрачного королевства Рон. Ночи не было никакого дела до людей, до их великих сражений и прочих мелких трагедий. Ей не было дела — но это не значит, что она была равнодушна. Просто у нее были дела поважней.
И в этой ночи луна светила, как некий чудовищный глаз, и рядом даже вроде бы второй угадывался. Он и приоткрылся было — на миг приоткрылся, да вдруг сообразил, что творит недолжное и закрылся вновь. Рябь пробежала по миру так, словно бы он был нарисован на воде или просто был отражением чего-то более реального. Мир закачался, как занавеска, задетая неловкой рукой, и где-то там, с той стороны послышались тяжелые удаляющиеся шаги…
Утро Курт проспал. Когда он продрал глаза, отшельник и посох уже вовсю беседовали. У этих двоих обнаружилось множество общих воспоминаний. И недаром. Оба они были невероятно древними и кое-что, что помнилось им въяве, для всех остальных было загадочной древней историей, которая то ли была, то ли вовсе ее не было.
— Я проснулся, — сообщил Курт, терпеливо дослушав до конца описание какой-то битвы, в которой оба великих героя принимали участие.
— Это хорошо, — тут же отозвался Мур. — А то я уж испугался, что ты до завтра будешь спать.
— А вот не надо было меня будить посреди ночи своими ужасающими песнопениями, — пробурчал Курт. — До утра потом разные ужасы снились.
— Ну, вот еще! — рассмеялся посох. — Не будить его! Что бы ты тогда сообщил мне спросонья, кроме самого факта своего включения в процесс всеобщего существования? А так ты имеешь роскошную возможность поворчать, заодно еще раз сообщив мне о том, до какой именно степени тебя ужасает тембр моего голоса.
— Да уж… — усмехнулся Курт. — Голосок у тебя — это нечто. Сам выбирал, или помогал кто?
— Я тут не при чем, — хихикнул посох. — В таких случаях принято все валить на богов, потому как у них шеи крепкие, но я не думаю, что это их проделки. Скорей тут замешан некий загадочный закон, который возник, как мне кажется, задолго до богов и причинил этим беднягам неприятностей не меньше, чем нам, если не больше.
— Какой-такой закон?
— Я называю его законом Всеобщей Пакостности Мироздания, — поведал посох. — В моем случае он выражается вот в чем: если уж ты поешь так, что твой язык покидает Мир в котором, ты существуешь, то согласно вышеобозначеному закону он непременно попадает именно в тот Мир, где от тембра твоего голоса у всех без исключения жителей начинается, в лучшем случае, головная боль. А то и чего похуже.
Наверняка и у Курта были свои счеты с упомянутым законом. Он даже рот открыл, чтобы высказать их, но не успел.
— Ну, вы тут пока посидите, а я пройдусь, — неожиданно вмешался отшельник. — Что-то мне птичьи голоса тревожны. Не иначе, снова враг в горах объявился.
Отшельник поднялся и вышел. За спиной у него покачивался меч в старых потертых ножнах.
— Кстати, ты не одинок в своем отвращении, — как ни в чем не бывало продолжил посох. — Всем моим хозяевам тоже не нравился мой голос, разве что Артаду Сюйгену, но он и на самом деле был сумасшедший, так что он не в счет. Поэтому у меня всегда был весомый аргумент в спорах со своими хозяевами: «Делай что я говорю — а то как спою!»