Не знаю, не хочу знать.
Быть может, в другой раз, когда Габриэль так же будет удерживать меня на грани Самайна и Сумерек, я спрошу у него…
Луна, то и дело выглядывающая в прорехи меж несущимися по небу тучами, была не белой и не желтой – она оказалась розово-багряной, тусклой и почти не дающей света. Темно-красный ореол-корона, обращающий тучи в обрывки знамен, испачканные свежей кровью, безмолвная тьма и черная земля, лишенная снежного покрова, делали Самайн ужасающе тихим, темным и наполненным предчувствием беды.
Я испуганно вздрогнула, когда Габриэль откинул полу плаща, под которой прятал меня во время перехода сквозь годы, но стоило моим глазам привыкнуть к темноте, как я крепко, до боли в судорожно сжатых пальцах, вцепилась в жесткую руку своего спутника.
Окно в Сумерки было так близко, что я могла разглядеть едва заметно светящиеся силуэты в кромешной тьме, что проглядывала из странного разреза – будто бы исполинский нож неровно, небрежно, раскроил небеса, оставив кровоточащую рану в темно-синем своде. Что-то мелькнуло в этом «разрезе», что-то странное, бесформенное – оно подобралось к выходу, протянуло конечность наружу, словно ощупывая воздух над Холмом, и в этот момент ладонь Габриэля легла мне на глаза, не давая рассмотреть то странное, ни на что не похожее существо, что пыталось выбраться из Сумерек.
– Не смотри, Фиорэ. Поверь, этого тебе видеть не следует.
– Что это, Габриэль? – Я крепче сжала его руку, которой он прижимал меня к себе, словно не доверяя мою безопасность даже своему законному времени.
– Узнаешь, когда придет время. Пока еще рано. Помнишь правило призраков прошлого?
– Помню. Если ты видишь призраков, они видят тебя.
– Все правильно. Я не хочу, чтобы оно тебя увидело… и запомнило. Потому что я не всегда буду рядом.
Я застыла в руках Габриэля, напряженно вслушиваясь в тишину – хрупкую, звенящую. Мертвую тишину, которую нарушало лишь странное, еле слышимое позванивание, – словно кто-то осторожно проводил точильным камнем вдоль лезвия клинка. Все громче и громче – теперь казалось, что кто-то проводит мечом по стальным доспехам, оставляя отметины.
– Фиорэ, только молчи, – тихий шепот над ухом – и тяжелая ткань плаща вновь укрывает меня с головой.
Габриэль осторожно убирает ладонь от моего лица, и я вижу, что прямо перед моими глазами в плаще прорезана небольшая дырка – как раз такого размера, чтобы я могла рассмотреть потрясающе красивую женщину, стоящую всего в нескольких шагах от нас.
Белая, как свежевыпавший снег, идеально ровная кожа, что мягко сияет перламутром в нездорово-красном лунном свете. Черные волосы со странным стальным отблеском уложены в высокую прическу, увенчанную небольшой короной с зубцами-лезвиями. Мягкий овал лица, брови вразлет, яркие чувственные губы – женщина, при одном взгляде на которую сердце начинает биться чаще. Она смотрит себе под ноги, хрупкой, изящной рукой приподнимая длинный подол черного платья, ищет что-то среди потемневшего от дождей и холода лиственного ковра. Шуршит палая листва, разгребаемая изящной ножкой, обутой в серебристую туфельку, шелестит подол платья, тихо позванивают, ударяясь друг о друга, многочисленные украшения-амулеты на стройной шее.
– Это Мэбвэн, – негромко произнес Габриэль у меня над головой. – Фаэриэ, что когда-то жила в прекрасном белом замке на утесе у океана. Она с улыбкой встречала рассвет над синей водой и каждую ночь поднималась на самую высокую башню, чтобы быть ближе к звездам. Благодаря ее магии даже замок обрел подобие жизни, стал ее другом, помощником и защитником. Так было до тех пор, пока она по доброй воле не пришла ко мне в услужение…
Женщина в черном платье наконец-то нашла, что искала, – это оказался крупный багряный аметист с небольшой искоркой в глубине камня, спрятанный в клетку из тоненьких серебряных проволочек-паутинок, – и сдавила подвеску в кулаке, подняв к небу неожиданно неприятные светло-серые, как лед на озере, глаза.
– Семь лет она была мне слугой-гостьей и любовницей на ложе. Она сопровождала меня в ночи, когда я выбирался из Холма, вместе со мной скакала на призрачном коне над миром людей. Она узнала вкус свободы – ведь Холм позволял ей становиться собой, сливаться с ее родной стихией, невзирая на Условия. Но ее срок истек – и я вернул Мэбвэн в белокаменный замок на берегу океана, невзирая на мольбы и просьбы оставить ее при себе. – Голос Габриэля звучал тихо, слова звенели, повисали в стылом воздухе как тонкие и хрупкие сосульки на обледенелых веточках. – Она хотела всё или ничего. Требовала любви или ненависти, но не получила ни того ни другого. Но ведь ненависть вызвать куда легче, чем любовь. Достаточно всего лишь разрушить дом, убить сородичей, оставить в одиночестве…
Я невольно вздрогнула, когда в небе раскатисто прогремел гром, а в зарождающейся высоко в небесах буре я расслышала отзвуки искренне-радостного, счастливого смеха. Порыв ветра взметнул подол Мэбвэн, хлынувший ливень моментально промочил ее одежду и волосы, а она раскинула руки, протягивая их буре, как пылкому возлюбленному.
– Ты готова увидеть остальное? То, что я сейчас от тебя скрываю?
Честно говоря – нет. Я не была готова увидеть то, из-за чего Мэбвэн беззвучно смеялась. Струи дождя, скатывающиеся по ее лицу и телу, срывались багряными каплями с подола ее черного платья…
Нет, не черного.
На рукавах появились багряные потеки, которые становились все светлее, все шире. Словно платье когда-то было белым – но его вымочили в свежей крови, высушили колдовством, что обратило пролитую кровь в краску.
В небесах полыхнула молния, и в этот момент порыв ветра сдернул с моей головы плотный черный плащ, которым укрывал меня Габриэль, и мир наполнился звуками – свистом, шелестом и стрекотанием сумеречных тварей, что возникали вокруг нас словно из ниоткуда. Раздались рев и повизгивание зимних ши-дани, что сражались с Сумерками, треск деревьев, по приказу осенниц выдравших свои мощные, развитые корни из земли и медленно направившихся на поле боя. Безмолвные, бесстрастные стражи западного Алгорского холма, в чьих жилах не течет живая кровь – лишь прохладная сладковатая вода, те, кого нельзя убить, нанеся глубокую рану – только разрубив на куски или же обдав жарким пламенем, чтобы затрещала, сгорая в огне, шероховатая кора, черными угольками оборачивались веточки-пальцы. Не зря среди людей до сих пор живет легенда о живых деревьях, охраняющих покой ши-дани, не пуская в запретные места никого из людей. Якобы такой лес живет сам по себе, и любой, кто на беду свою забредет в таковой, не имея на теле креста из холодного железа или в руках хорошо заточенного топора, обречен на смерть с того момента, как ступит под густую тень ярко-зеленой листвы.
Совсем рядом раздался громкий женский крик. Я обернулась и увидела, как одну из осенниц, что управляла частью древесных стражей, стаскивают на землю со спины оборотившегося седым медведем зимнего ши-дани. Услышала, как могучий снежный зверь ревет, разбрасывая мощными ударами лап тех, кого позже люди назовут глайстигами, полулюдьми-полукозами, что питаются кровью поверженных врагов или же украденных из кроваток маленьких детей, – но не может пробиться к подруге, которую уже и не видно было за суетливо толпящимися сумеречными.
– Но почему ши-дани не воспользовались оружием? – тихонько шепнула я, отводя взгляд от вставшего на задние лапы серебристого медведя, на светлой шкуре которого уже расцветали алые кровавые пятна. – Почему бьются, полагаясь лишь на себя?
– Потому что Мэбвэн – Королева Мечей. Ее сила позволяет любой клинок обратить против владельца, и управляет она любым металлом – что серебром, что сталью, что холодным железом. И только мечи, созданные с помощью волшебства, а не жара кузнечного горна, не подчинены ее воле. Это – одно из ее Условий.
– А как же древо королей, сердце Осенней рощи? Разве его листва не могла бы стать мечами для ши-дани? – Я отвернулась, не в силах наблюдать за жестоким кровопролитием и дальше, все внимание сосредоточив на женщине в кровавом платье, что стояла в гуще сражения, – но никто, ни сумеречные, ни ши-дани почему-то не осмеливались к ней приблизиться.
– По моей просьбе древо королей дало нам оружие против Сумерек. Но не клинки цвета осенних листьев.
Над полем прокатился долгий пронзительный вой – гулкий, глухой, пробирающий до костей и выворачивающий душу наизнанку. Вой, от которого мне захотелось вырваться из рук Габриэля, единственного, кто давал мне защиту в этом проклятом Самайне, побежать по полю, забывая обо всем кроме страха. Страшный клич Дикой Охоты, что разогнал грозовые тучи в небесах, остановил льющийся стеной дождь и окрасил бледно-розовую луну в зловещий алый цвет.
Замерли сумеречные твари, с тревогой оглядываясь по сторонам, отступили к кромке леса, к стене живых деревьев-стражей ши-дани, стряхивая с когтей черную густую кровь, а из ослабевшей руки Мэбвэн выпал аметистовый кулон, сиреневой искрой блеснул в наступившем мраке и пропал где-то в траве. Пришло время Хозяина.
«Волчий час» после глухой полночи, самое темное время перед рассветом, всего лишь краткое время, принадлежащее только Габриэлю, королю Самайна.
Я увидела его таким, каким никогда не хотела видеть.
Скачущим по полю под красноватым светом ставшей неправдоподобно огромной алой луны на черном коне, копыта которого роняли на землю багряные искры, яркие, жгучие, как капли крови, падающие на снег. Подобно сгусткам тьмы, бегут по обе стороны от коня черные гончие – огромные гибкие тела стелются над землей, и кажется, будто бы их лапы не касаются пожухлой, примятой дождями и непогодой травы. Именно их вой возвестил о вступлении короля Самайна в полную силу – и ши-дани расступаются, уходят с пути Габриэля, чье прекрасное, не изуродованное еще шрамом лицо кажется белой восковой маской с черными провалами глаз. Тускло блестит корона из холодного железа на седых волосах, подобных ледяному туману над рекой, темным багрянцем сияет янтарь из смолы древа королей, а в левой руке Габриэль держит нечто мягко сияющее золотом и медью. Драгоценная раковина со дна океана… нет, витой Рог, наполненный силой до краев, легендарный Рог Изобилия, который может накормить весь Холм, напоить страждущих знаменитым «фейским вином», – все дело в том, как его использовать. Лишь в руках короля Самайна этот Чудесный Рог, артефакт волшебного Холма, мог стать оружием против чужеродных нашему миру Сумерек. Только Габриэль в тот момент был вправе взять его в руки – и обратить благодать Холма в силу, что может уничтожить, перемолоть, смять Сумерки с той же легкостью, как океанская волна смывает построенный на берегу песчаный замок, переворачивает, крушит в мелкую щепу величественные корабли…
Король Самайна поднес Рог к губам – и над полем прокатился тягучий, могущественный звук, что становился все громче и громче с каждым мгновением. Я ощутила Зов Рога как горячую, напитанную солнечным светом липкую паутину, что опутала меня с головы до ног, влила в жилы огонь, как хмельное осеннее вино, как жаркий поцелуй той сущности, что мы называем Холмом. Я отступила от живого – настоящего – Габриэля, что крепко удерживал меня все время, пока шла битва, и его руки безвольно соскользнули по ткани моего плаща. Призраки вокруг, от которых оберегал меня хозяин этого времени, перестали пугать, превратились в безобидные отголоски прошлого, в бесславно ушедшие в никуда существа, что утратили себя в оставшемся далеко позади за Алой рекой Самайне.
Песнь Рога разливалась над полем, и те сумеречные, что оказались слишком близко к коню Габриэля, вдруг стали стремительно проваливаться в собственные тени, возвращаясь туда, откуда они пришли. Одно за другим исчезали в Сумерках призванные Мэбвэн существа, а сама Королева Мечей подалась назад, отступила на шаг – и вдруг упала на колени, лихорадочно ища в траве аметистовую подвеску, утраченную сиреневую искру, когда волна Зова накрыла и ее.
С шелестом разрезало воздух невесть откуда появившееся сломанное лезвие кинжала, направляемое силой исчезающей в Сумерках фаэриэ, – последний отчаянный жест, перед тем как провалиться в собственную тень, – и песнь Рога оборвалась на высокой захлебывающейся ноте. Я увидела, как лезвие, ударившись о полированную поверхность артефакта, раскроило правую щеку короля Самайна так, что в ране блеснула оголившаяся кость, а уголок губ повис. Кровь заливала серо-черное одеяние Габриэля.
Он больше не мог играть и почему-то понуро опустил голову, зажимая ладонью нанесенную Мэбвэн рану и глядя пустым, ничего не выражающим взглядом на замаранный кровью Рог. Тот понемногу утрачивал свое сияние, становясь таким, каким я привыкла его видеть на поясе Габриэля, – потемневшим от времени, оправленным в тусклое серебро и с царапиной-сколом на полированной поверхности. И пустым, легким, как высохшая под жгучим пустынным солнцем кость погибшего от жажды зверя.
Луна почти склонилась к закату, постепенно утрачивая багрянец, а уцелевших сумеречных гнали прочь с Холмов зимние ши-дани, обернувшиеся величественными снежными зверями. Медленно, неторопливо возвращались в рощу деревья-стражи, покидали поле боя осенницы, что своим волшебством помогали зимним, – и лишь король Самайна оставался на месте. Словно он, только что принесший победу, сыгравший незаконченный гимн на Роге Изобилия, Хранитель древа королей, оказался не нужен сразу же, как только выполнил свой долг. Никто не подошел осмотреть его рану, не поблагодарил за содеянное – они просто приняли его жертву, его усилия как должное и вернулись в Холмы, позабыв о всаднике на черном коне…
Несправедливость, достойная ши-дани.
Габриэль, похоже, ты всегда будешь чужим везде, где бы ни появился, за исключением своего Самайна.
Но кто сказал, что это правильно?
Я подошла к понурому призраку, восседающему на могучем коне, задев краем плаща морду одной из его гончих. Та еле слышно зарычала, и король Самайна посмотрел на меня, по-прежнему закрывая правой рукой страшную кровоточащую рану на лице, которая никогда не заживет без следа, – ведь брошенный обломок кинжала был из холодного железа, способного убить ши-дани и оставить шрам даже на теле полукровки с зимней бурей в жилах.
Но ты ведь просто другой, хотя, в сущности, такой же, как мы, Габриэль. Ты тоже достоин помощи, достоин сочувствия, достоин того, чтобы тебя не только боялись – но и почитали.
И ты не должен быть один…
Долгий взгляд глаза в глаза, а потом он отнял правую руку от лица, показывая то, во что оно превратилось. Криво усмехнулся уцелевшим уголком губ, бессильно уронив окровавленную ладонь.
Зачем ты так? Ведь тебе тоже может быть больно… Призрачный отголосок касания, когда я попыталась ухватить Габриэля за руку, быстро остывающая на холоде влажная дорожка от скатившейся по щеке слезинки. Что-то дрогнуло в темно-зеленых глазах-омутах короля Самайна, он потянулся рукой к моему лицу, и в этот момент призрак исчез, рассыпался снежной пылью, а я очутилась посреди заметенного поземкой поля, темного и безжизненного.
– Идем, Фиорэ. Ты увидела достаточно.
Я обернулась. Габриэль стоял всего лишь в шаге от меня, вертя в гибких сильных пальцах бесценный Рог с той же небрежностью, с коей пастух обращается с простой тростниковой свирелькой.
– Занимательная игрушка, не находишь? – Он подбросил инструмент на ладони, поймал – и вдруг протянул мне: – Бери. Я ведь обещал дать тебе оружие против Сумерек. А уж стоит ли его передавать в руки человека – решать тебе. Только не забудь ему сказать, что сыграть на Роге можно только раз. Если прервется мелодия… Впрочем, к чему лишние слова – итог ты видела.
– Да. – Я осторожно приняла Рог обеими руками, и он оказался удивительно легким, как пушинка, будто бы и не весил ничего, словно не настоящий инструмент, превращающий мысли и волю в магию, а пустышка, лишь копия, не имеющая ни силы, ни власти над сумеречными.
– Насчет его возвращения можешь не беспокоиться – Рог вернется ко мне сразу же после того, как его сила будет использована, или же если ты передашь его кому-нибудь помимо своего слуги. Я не настолько доверяю людям и потому позаботился о том, чтобы Рог Изобилия не попал к кому-то еще. – Габриэль еле слышно усмехнулся, наблюдая за тем, как недоверчиво я взвешиваю бесценный инструмент в руке, положил ладонь мне на плечо и ощутимо сдавил его пальцами.