Я проводила Кармайкла до самой Алой реки, и лишь у белоснежного моста смогла выпустить его ладонь. Оставив ему на память тоненькое медное колечко, сквозь которое можно видеть то, что скрывается за иллюзиями ши-дани, да алый плащ, согревающий в холод и остужающий в жару, остающийся сухим в проливной дождь и выдерживающий скользящий удар разбойничьего ножа. Чудесные дары, с которыми обычно отпускают в мир людей званых гостей или же отслуживших свой срок слуг.
Знак прощания, после которого человеку непросто будет вернуться в Холмы.
Ведь Кармайкл уже дважды гостил в моем доме, и в третий раз он вернется лишь для того, чтобы остаться у меня навсегда. Не слугой и не гостем, а частью Осенней рощи, что будет существовать в Холме вечно, даже когда меня не станет. Люди сами не ведают, каким ценнейшим даром обладают, – несмотря на то что их жизненный срок зачастую смехотворно короток, душа их вечна. Даже Сумерки не могут заставить эту крошечную и неяркую на первый взгляд искру погаснуть – только ослабить на время. Фаэриэ, когда их срок приходит к концу, попросту рассыпаются, из живой стихии становятся обычным ветром, дождем или приливной волной. Искра магии, горящая внутри каждого из ши-дани, попросту возвращается в Холм, чтобы когда-нибудь влиться в новорожденного, подарив ему часть накопленных знаний и сил.
И только люди воистину бессмертны и потому только они могут выбрать себе послесмертие, возвращаясь после некоторого отдыха в новом теле или же став частью любого мира, соседствующего с людским, будь то Алгорские холмы или Сумерки.
– Тоскуешь по своему гостю, сестренка?
Я вздрогнула и посмотрела на невесть откуда взявшуюся Ильен, которая уютно устроилась на наметенной ветром лиственной куче в нескольких шагах от древа королей, скорее напоминая экзотического снежного зверя, чем зимнюю ши-дани. Подчеркнутая звероподобность облика – почти боевая промежуточная форма, нечто среднее между волком и человеком, длинные серебристые когти, чуть загибающиеся острыми кончиками внутрь, лицо, застывшее неподвижной маской. Страшноватый облик – редко когда зимняя сестра приходила в нем в мое время. Разве что в тех случаях, когда злилась на меня или же готовилась к чему-то непредсказуемому.
– Немного. Ильен, что случилось?
– Пока ничего, но, как мне кажется, скоро случится. – Зимница поднялась со своей «лежанки» и медленно, почти торжественно подошла к древу королей, на нижней ветке которого я сидела. Посмотрела на меня снизу вверх, позволяя увидеть глубоко запрятанную в лунно-желтых глазах тревогу. – Когда ты последний раз была у Алой реки, Фиорэ? Как давно ты смотрела на кровавые волны, что отделяют Холм от мира смертных?
Я очутилась рядом с сестрой раньше, чем мое сердце успело отсчитать два удара.
– Река поднялась?
– Не совсем. Другое, но не лучше. Тебе нужно самой увидеть…
Ветер, поднявшийся над Рощей, потревожил верхушки деревьев, холодным потоком скользнул меж деревьев, раскидал пышный лиственный ковер, расчищая широкую тропу, ведущую куда-то вдаль, за небольшое озерцо, заполненное прозрачной водой, на дне которого поблескивали капли кровавого янтаря.
Самая короткая дорога к белому мосту в этом времени – та, которую создаю я…
Ильен посторонилась, пропуская меня вперед, но не успела я сделать и шага, как сердце Холма, величественное древо королей, зашумело яркой листвой, глухо заскрипело прочными гладкими ветками, так напоминающими простертые к небу руки, и на тропинку передо мной медленно и плавно опустился длинный ярко-красный, с черными прожилками, лист. Он казался теплым и живым, с мягким, нежным краем и крошечной золотой искоркой-каплей на кончике черенка, словно этот листок был насильно оторван от ветки и потому принес с собой частичку смолы, моментально застывшей янтарным шариком. Бесценный дар сердца Холма…
– Неужели древо королей вручает тебе оружие? – тихо шепнула Ильен, разглядывая алый вытянутый лист, уютно устроившийся в моих ладонях. – Но зачем? Здесь тебе ничто не грозит, да и никто, если подумать, – ведь тебе покровительствует Проклятый Всадник…
– Не говори глупостей, сестренка. – Я бережно убрала длинный, почти с локоть, лист в небольшую кожаную сумку, где уже лежала моя тростниковая флейта, и взглянула на Ильен в упор. – Только дважды Габриэль предлагал мне свою защиту, и оба раза касались лишь краткого пребывания в его Самайне. С моей стороны было бы наивно считать, что он будет защищать меня везде и всюду.
– Он позволяет тебе называть его по имени. Больше никто не отважится на такое, не рискуя напороться на его гнев, как на лезвие клинка из холодного железа.
– Больше никто не пробовал увидеть в нем кого-то, помимо проклятого ши-дани, – ответила я, закрывая сумку и беря за руку младшую зимнюю сестру. – Держись за меня, Ильен, мы пойдем очень быстро.
Шаг по зыбкой, пружинящей под ногами как болотная топь, тропе. Резкий порыв ветра, сполохи ярких красок и сдавившая виски тишина. Еще шаг и еще.
Не мы так быстро идем по тропе к белоснежному костяному мосту через реку пролитой крови – сама Осенняя роща вихрем проносится мимо нас, выталкивая через пространство туда, к чему мы стремились.
Судорожно, резко сжалась рука Ильен, еще крепче вцепившись в мою ладонь, вдавились в кожу чуть загнутые звериные когти.
Я могу понять ее – трудно остаться спокойной, когда мимо тебя проносится пространство чужого времени, которое в любой момент может сбить с тропы, отбросить невесть куда, запутать в бесконечно огромном мире, имя которому западный Холм. Точно так же я цеплялась за Габриэля, когда он вел меня куда-то через холодный неприветливый Самайн одному ему известной дорогой, а по обе стороны от отмеченной белым снегом, серым льдом и черной землей тропы следовала за нами его свита – холод, снег, ветер и волки. Черных гончих он редко допускал к нашим прогулкам – знал, что прирученные существа, пришедшие из Сумерек, пугают меня и заставляют чувствовать себя неуютно и беспомощно. А в те моменты Габриэль искал не моего страха.
Костяной мост над Алой рекой блеснул впереди белизной изящных перил – как маяк, граница, за которой расползалось покрывало седого тумана, укрывающего безжизненные призрачные поля. Я остановилась – и Осенняя роща замерла вместе со мной. Вернулась живая, наполненная шелестом листвы и птичьим пением, тишина, утих резкий, ранящий кожу ветер, смолк шепот Холма, что сопровождал нас по дороге сюда.
Ильен наконец-то отпустила мою руку, сделала несколько шагов к реке – и вдруг жалобно заскулила, опускаясь на четвереньки и поджимая пушистый, сверкающий морозным инеем на солнце хвост.
Алая река высоко несла свои темно-красные воды, почти выйдя из берегов. Волны захлестывали белоснежные опоры моста, окрашивая их потеками крови, брызги высоко взлетали над поверхностью бурлящей реки, то и дело частой капелью осыпаясь на перила.
Ветер переменился, и я почуяла запах крови, солоноватый, терпкий. Запах смерти и тлена плыл на границе между Холмом и миром смертных – будто бы я находилась не в благословенном краю ши-дани, а на поле битвы…
– Фиорэ, нам нужен Проклятый Всадник и его Рог, – тихо простонала Ильен, все еще сидящая на земле и обнимающая себя когтистыми руками за плечи. – Если земли смертных так наполнены кровью – значит, грань между ними и Сумерками вновь истончилась настолько, что в любой момент прорвется, как давно созревший гнойный нарыв. Ты можешь попросить Всадника о помощи, тебе он не откажет…
– Он не поможет, Ильен… – Я шагнула к костяному мосту, замаранному брызгами крови. – Не поможет, потому что Рог, певший в его руках в ночь Самайна, сейчас находится в руках смертного мужа.
– Ты передала Рог смертному?! – Зимница вскочила на ноги, метнулась ко мне с искаженным едва сдерживаемой яростью лицом. – Оставила Холм без оружия?! Да чем ты заплатила, чтобы получить это?!
Корзиной яблок и глотком крови, – тихо ответила я, не двигаясь с места и не отводя взгляд. Лунно-желтые глаза Ильен сощурились, а потом выражение ее лица вдруг изменилось – из разозленного оно стало сочувствующим, почти печальным, словно зимница, живущая в стае себе подобных, а не обособленно, как я, знала намного больше о секретах, которые прятал от меня Габриэль.
– Значит, он все-таки решился использовать и тебя… – Снежная волчица бережно взяла мою ладонь, провела по ней кончиками пальцев, словно извиняясь за вспышку гнева. – Ты знаешь, что властитель Самайна стал Проклятым Всадником как раз после того, как получил Рог Изобилия с правом распоряжаться им по своему усмотрению, заплатив за это одиночеством среди себе подобных? До сих пор его это не волновало, но сейчас, как я понимаю, он все же решил расторгнуть этот договор с сердцем Холма. Только в руках смертного Рог может быть уничтожен, а как только это случится – Всадник будет свободен.
– Хочешь сказать, что он передал Рог для Кармайкла только для того, чтобы он его в конце концов уничтожил?
– Все намного проще, – вздохнула Ильен, отводя взгляд. – Песнь Рога забирает жизнь того, кто на нем играет, и если смертный сумеет доиграть ее до конца, то Рог расколется надвое в момент, когда сыграет финальную ноту. Твой Кармайкл победит Сумерки только ценой своей жизни, освободив тем самым короля Самайна от его обязательства перед Холмом.
Я медленно, очень медленно вдохнула – и так же неторопливо выдохнула внезапно ставший ледяным осенний воздух. Подняла взгляд в стремительно тускнеющую небесную синеву, где обрывками тумана возникали дождевые тучи. Холодок осознания того, что я натворила, передавая солнечному, искреннему человеку то, что убьет его без жалости и сожаления, заберет слишком многое и в результате оставит ни с чем, морозным обручем сдавил сердце. Я слишком доверилась королю Самайна, поверила в то, во что нельзя было верить… а расплачиваться за мою глупость придется тому, кто заслуживает лучшей доли.
– Ильен, я верну Рог в Холмы до того, как Кармайкл сыграет на нем свою первую и последнюю песнь.
– Я помогу тебе. – Зимница осторожно скользнула ладонью по моему плечу. – Я одолжу тебе свою магию наверху, в мире людей, чтобы ты провела нас через зеркальный переход озера Керрех. Так будет быстрее – мы найдем твоего смертного всего за несколько дней.
– Но сейчас не наш Сезон… – возразила я, делая первый шаг на едва подрагивающий под напором кровавых волн костяной мост и стараясь держаться подальше от перил, через которые иногда перелетали мелкие алые брызги.
– Ты забываешь, что в мире людей я – просто очень умная волчица. А на твоем платье до сих пор чувствуется сладкий солнечный запах твоего гостя. Мы найдем его по этому следу.
Я кивнула и ускорила шаг, стараясь перебраться через белый мост как можно быстрее.
Если Кармайкл пострадает из-за Рога, я никогда не прощу тебя, Габриэль.
– Никогда, слышишь…
Тихий шепот в никуда, еле слышный, как дребезжание тонкой струны, и при этом наполненный магией и силой…
За спиной у меня на границе Алой реки вдруг раненым зверем взвыл невесть откуда взявшийся снежный вихрь, на миг принявший очертания припавшего к земле волка, который пропал так же быстро, как и появился.
Здесь не твое время и место, король Самайна. Впрочем, как и в мире людей. Вряд ли ты сумеешь меня остановить…
Мир людей показался мне неправдоподобно мрачным и тихим. С низкого, затянутого серой пеленой облаков неба накрапывал мелкий дождь, и, несмотря на то что летний Сезон был в разгаре, ветер был по-осеннему холодным и промозглым. Ильен, в мире людей обратившаяся в крупную светло-серую волчицу, негромко чихнула, встряхнулась, как обычная собака, и посмотрела на меня.
– Ты нас точно правильно вывела, сестрица? – Голос зимней был приглушен, наполнен низкими рычащими нотами, но слова она тем не менее выговаривала четко и внятно. Главное, не забывать о том, что у людей говорящая волчица вызовет обоснованное удивление и скорей всего страх.
– Я не могла вывести неправильно, только если сам Холм не сбил меня с дороги, – отозвалась я, пряча каштановые косы, перевитые цветными лентами, под капюшон темно-красного плаща.
– Значит, мир людей уже успело накрыть тенью Сумерек. – Ильен недовольно фыркнула, стряхивая крупную каплю воды, упавшую ей на нос откуда-то с веток деревьев, и углубилась в мокрые заросли папоротника.
– А мысль о том, что у кого-то из летних сейчас дурное настроение и потому идет дождь, тебе в голову не пришла? – поинтересовалась я, подбирая подол длинного платья и следуя за зимней сестрой в густой пролесок. Ильен ничего не ответила, и я ускорила шаг, пытаясь успеть за легконогой волчицей и не потерять ее из виду.
Хорошо ей – бегать по лесу в звериной шкуре много легче, нежели в человеческом облике. По крайней мере не нужно беспокоиться о моментально промокших тонких туфлях, об отяжелевшем подоле, который так и норовит зацепиться за каждую низко растущую ветку, за каждый куст. Не раз и не два мне приходилось высвобождать одежду из цепких объятий лесной ежевики или дикого шиповника, невольно задумываясь о том, как легко было скользить сквозь расступающийся лес в ночь Бельтайна или же когда над землями людей властвовала осень.
Сейчас я мало чем отличаюсь от человека – сил во мне осталось ровно столько, чтобы сотворить с помощью Ильен зеркальный переход куда-нибудь поближе к Вортигерну, чтобы моя зимняя сестра могла взять след Кармайкла. А потом… честно говоря, страшно представить, что я делала бы без Ильен, которая гораздо лучше меня знает человеческие привычки и наклонности, несмотря на то что большую часть года бродит по земле в облике дикого зверя.
Тропинка вильнула, углубляясь в непривычно тихий и безмолвный лес. Даже шелест дождя здесь приглушался, становясь призрачным, каким-то неестественно-тихим и потусторонним, будто бы мы с Ильен так и не выбрались в земли людей, по ошибке попав во владения одного из летних ши-дани с дурным характером.
– Ты слышишь, Фиорэ? – Моя зимняя сестра остановилась посреди тропинки, оглядываясь в мою сторону. Я лишь покачала головой – покинув Холм, я утратила способность слышать сердцебиение любого живого существа в моих владениях, в отличие от Ильен, сохранившей большую часть своих звериных инстинктов.
– Нет, ничего.
– О том и речь. Тишина такая, что мне кажется, будто бы лес вымер, стал неживым, но при этом каким-то чуждым, неправильным. Таким, каким он быть не должен.
Звонкий, как весенняя капель, девичий смех раздался в притихшем лесу, разрезая густую тишину, словно лезвие остро отточенного ножа. Я вздрогнула, Ильен еле слышно зарычала, вздыбив шерсть на загривке и припадая к земле, а смех все звенел туго натянутой струной со всех сторон, зыбким эхом отражаясь от стволов деревьев. Безрадостный, бездушный звук, пугающий своей неестественностью.
– Это не весенние, – прорычала моя зимняя сестра, оглядываясь но сторонам. – Весенниц я бы почуяла раньше, чем они подобрались так близко.
– И не дриады, потому что духи леса не имеют собственного голоса.
Я ощутила теплый, солнечный привкус позднего осеннего меда на кончике языка, невесть откуда взявшийся в воздухе запах прелой листвы, жареных каштанов и яблочного вина. Словно далекая осень протянула мне руки из западного Холма, коснулась моих волос студеным ветром, обладающим именем и душой, окутала плечи прохладным туманным плащом, согрела озябшие пальцы жаром ночного костра, в котором сгорают беды ушедшего дня.
И я потянулась к этому кусочку моей осени, к этой янтарной драгоценности, к золотому солнечному лучику посреди стремительно спускавшихся на притихший лес сумерек – и пальцы мои коснулись гладкой поверхности ножа, что лежал в моей сумке. Я потянула его за длинную, тонкую рукоять с вплавленным в оголовье золотистым камнем, похожим на семечко с остреньким кончиком, – и в отполированном до зеркального блеска красноватом лезвии отразилась вначале клубящаяся у меня за спиной темно-серая туманная дымка, а затем и чуждое вытянутое лицо с черными провалами глаз, обрамленное тонкими хрупкими веточками вместо волос.
Взгляд сумеречной твари, пойманный в «зеркале» дареного ножа, вдруг прояснился, и древесная нимфа посмотрела на меня уже более заинтересованно. Любимая игра в гляделки, устоять перед которой этот вид нечисти не может. С тех пор, как раскрывшиеся Сумерки выпустили в мир людей этих хищных призраков, прячущихся от солнечного света в древесных стволах, камнях или под водой, они не желают отказывать себе в удовольствии поиграть с жертвой, которая каким-то образом ухитрилась заметить их подлинную сущность. Иллюзии прекрасных обнаженных дев, что танцуют на тенистых лесных полянах или же ведут призрачный хоровод на поверхности прудов и заводей, притягивают неосторожных людей туда, где скрываются нимфы, – и тогда от человека к утру не остается и следа. «Затанцуют» до смерти призрачные девы, затянут в свой круг, наполненный безумным голодом и странной жестокостью.