– Фиорэ? – Голос Рейалла был глубоким, сочным и очень низким. Чуть подрагивающим от скрытого напряжения. – Что ты сделала?
– Забрала… твою неуверенность.
Он недоверчиво посмотрел на меня, а потом скользнул окровавленными пальцами по судорожно сжатому кулаку, и он раскрылся наподобие цветка.
На моей ладони, испачканной кровью из незажившего пореза, лежал тусклый аметистовый шарик из подвески фаэриэ, утративший мерцавшую глубоко внутри искорку. Так просто – чуть-чуть поправить Условия приостановленного договора и связать Рея тем, за что он цеплялся сильнее всего во время заключения, – чувствами к прекрасной и пугающей Королеве Мечей. И пусть всепоглощающая преданность и слепое доверие превратились в обиду покинутого и преданного существа – эмоции оставались по-прежнему сильными и служили прутьями клетки, которую не сломать изнутри.
Я криво улыбнулась – и просто выбросила камешек в траву, покрытую вечерней росой. Подняла взгляд на темнеющее небо в рамке из зубчатых макушек елей, по которому медленно и величаво плыли облака, окрашенные в розовый и алый последними закатными лучами.
Поднявшийся ветер оказался неожиданно теплым и приятным. Он огладил мою щеку, окутал незримым шлейфом, согревающим как бережные объятия. Будто бы летний воздух стал живым оберегающим коконом, внутри которого я впервые со времени ухода из западного Холма почувствовала себя в полной безопасности.
Воздушная крепость, которая может стать дорогим сердцу домом – стоит только пожелать…
– Рей… это ты? Такой?
– Да.
И на этот раз голосом фаэриэ шепнул сам ветер, который сгустился вокруг моих порезов на руках плотным облачком, свернулся тугими кольцами, словно накладывая повязки.
– Когда-то я умел исцелять… Хочу попробовать снова.
Щекотно. Жарко, почти горячо.
Клубящиеся над руками облачка рассеиваются, ветер шаловливо скользнул за ворот рубашки, согревая кожу теплым порывом-дыханием.
Не оставляя на ладонях и следа от глубоких нанесенных порезов…
– Ты самый чудесный лекарь, – тихо шепнула я, прижимаясь к согревающей теплом живого тела груди фаэриэ.
Негромкий радостный смех рассыпался горстью мелкого бисера, звонкой весенней капелью, шелестом летнего дождя. Рейалл поднялся со мной на руках так плавно и легко, что мне почудилось, будто бы он взлетел на невидимых крыльях, приподнялся на ладонь над землей и мягко опустился на лесную дорогу, кажущуюся черной в наступивших летних сумерках.
– Я понесу тебя, маленькая ши-дани. – Шепот-шелест ветра в верхушках деревьев, эхо далекого голоса, отголоски уходящей в сторону грозы. – Впереди река, а погоня приближается в сопровождении тех, от кого отказались и Сумерки, и мир живых.
– А если они нас догонят?
В зрачках Рейалла дважды отразилась молния, невесть с чего прорезавшая кажущееся чистым темно-синее ночное небо.
– Тогда будем надеяться, что пойдет дождь…
Будем. Надеяться.
Тонкой, провисающей в воздухе нитью протянулся над лесом тоскливый переливчатый вой, оборвавшийся хриплым клекотом-кашлем на самой высокой ноте. Меня пробрал мороз по коже, несмотря на теплый ветер, кружащийся вокруг меня как преданный пес.
Те, от кого отказался и мир под солнцем, и изнанка тени.
Не-жить проклятая, неупокоенная. Загнившие на корню души, обросшие жутковатой, причудливой оболочкой, вызываемые в мир людей через добровольного проводника, угнездившегося в живом человеческом теле.
И наблюдающего за смертными через почерневший, затянутый гнилостным бельмом левый глаз волшебницы Гвендолин…
Лунная дорожка на поверхности широкой и глубокой реки с быстрым течением была прерывистой, яркой, рассыпающейся на отдельные блики-досочки. Как прогнивший до основания мост, который возвышался над водой черными огрызками когда-то прочных деревянных опор. Середина моста давно переломилась и рухнула в воду, остались только две наиболее прочные секции, соединенные с высоким илистым берегом, поросшим низким кустарником и жесткой осокой. И не переплыть эту реку никак – снесет течением невесть насколько, а если попадется водоворот, то и вовсе не выберешься, отправишься на дно развлекать русалок и речных духов в качестве свежего утопленника
– Должно быть, переправу перенесли ниже по течению, – неуверенно, негромко произнес фаэриэ, стоящий рядом со мной и рассматривающий остатки моста, натужно поскрипывающие каждый раз, когда порыв ветра ударялся о гнилые опоры. – Кажется, я слишком понадеялся на свои воспоминания об этой местности, забыв о том, что люди строят уже не так хорошо, как раньше.
– Деревянные мосты вообще стоят недолго, только если за ними не присматривают русалки, – вздохнула я, усаживаясь на берег и пристально наблюдая за рябью на лунной дорожке, за тем, как течение разрезает ее тонкими черными лезвиями, разбивает серебряное полотно на куски, пускает широкие трещины в отражении луны от берега до берега.
Нащупала в небольшом кожаном футляре, висящем на поясе, прохладные тростниковые трубочки резной флейты. Подняла взгляд на луну в небе, сияющую, как начищенная до блеска серебряная монетка, поймавшая лучик солнца на вычурную чеканку.
Весенние ши-дани разделяют лунные лучи на тончайшие спицы, пропуская свет через изумрудно-зеленое птичье перо, превращают их в серебряные нити, которые днем кажутся обыкновенным шелком, а ночью блестят, как подсвеченный изнутри хрусталь. Этими нитками вышиваются узоры-заклинания, узоры-обереги, скрепляются брачные узы, а еще говорят, что из лунных лучей суровые зимники куют волшебное оружие, которое прячут от посторонних глаз в глубине северного Алгорского холма. Так почему нельзя превратить лунную дорожку в настоящий мост, который выдержит двоих?
Можно. Если заручиться поддержкой тех, для кого течение реки становится продолжением рук, кто сам является водой и льдом, спит на дне глубоких омутов и выходит на берег вместе с половодьем.
Водяные духи, русалки, как их прозвали люди. Слабые, вынужденные жить вместе фаэриэ. Ставшие единым целым с рекой, что приютила их. Неспокойные, непостоянные создания…
Ветер зашумел в макушках деревьев, принес на своих крыльях безумный, безудержный вскрик-плач, переходящий в звонкий заливистый хохот. Меня передернуло, пальцы сжались на рукояти даренного Холмом ножа. Острый кончик янтарной капельки кольнул ладонь искоркой затаенной силы – болезненно, резко, недовольно. Я застыла, чувствуя, как приливной волной подкатывается к берегу внешне спокойной реки нежить, как эта волна несет с собой удушающий запах тлена, сгнившего савана и ледяной сырости затхлого подземелья, – а у меня нет сил, чтобы дотянуться до Осенней рощи, окунуть замерзшие ладони в благословенное золото солнечных лучей, щедро изливаемое даром древа королей.
Слишком много сил я потратила сегодня, слишком высокой ценой обошелся мне поворот времени для человеческого мага. Всей моей крови не хватит, чтобы оплатить здесь и сейчас еще одну милость беспокойного сердца западного Холма, а другой цены для красного лезвия с рисунком-прожилочками я не знала.
– Фиорэ, нам нужен дождь. – Фаэриэ опустился рядом со мной на колени, неровно остриженные волосы шелестящим водопадом соскользнули вперед, занавешивая узкое лицо с кажущимися бездонными глазами-провалами. Где он потерял плетеную ленту-обруч, что не давала волосам лезть в глаза? Кажется, еще днем она пересекала его лоб, удерживала темно-серые пряди, которые сейчас полоскались на ветру…
– Не могу, – шепот-признание. Я повторяла сказанные совсем недавно Реем слова и впервые была абсолютно уверена, что говорю правду. – Я исчерпала свою меру платы на крови. На сегодня – точно. Потом – не знаю.
– Значит, я вместо тебя станцую сегодня ночью со смертью. – Он улыбнулся, убирая волосы от лица, и вдруг сгреб меня в охапку, обнимая и крепко целуя в губы. Отчаянно. Горячо.
В прохладном ночном воздухе одуряюще пахло свежескошенной травой и водяными лилиями, послегрозовой свежестью, а еще почему-то железной окалиной. Тишина, спустившаяся на излучину реки, стала душной и тяжелой, словно кто-то накинул мне на голову плотное стеганое одеяло.
Рейалл отстранился, провел кончиками пальцев по моему лицу, медленно и неторопливо, несмотря на приближающуюся погоню. Словно старался запомнить это ощущение, прежде чем…
– Ты сказал «станцую»? – вдруг спохватилась я, вскакивая на ноги и глядя на лунную дорогу уже совсем по-другому.
Можно по ней перейти на ту сторону, можно! Только бы не забыться, только бы не сбиться с ритма и суметь навязать свой!
– Рей, помоги мне спуститься к воде! Я сделаю нам мост, на который не сможет ступить ни нежить, ни человек.
Мост для волшебных созданий из Холмов, по которому они могут провести лишь своего слугу или же того, с кем ши-дани связывают узы общего договора. Только бы успеть достучаться до водяных фей, до фаэриэ, живущих в глубине этой реки…
Теплая волна плеснула на узенькую илистую косу, заметенную тонкими, резко пахнущими рекой лентами водорослей и подгнившими листьями желтых кувшинок, окатила носки моих сапог. Я торопливо сбросила с плеч легкий походный плащ и принялась раздеваться, укладывая одежду и обувь на расстеленную плотную ткань под невозмутимым взглядом Рейалла.
– Мне тоже раздеться догола? – поинтересовался он, наблюдая за тем, как я увязываю вещи в походный узел, оставляя на себе только широкий кожаный пояс с ножнами и прочным кошельком, где я носила флейту.
– Только снять обувь. По лунной дороге можно пройти лишь босиком, в сапогах уйдешь под воду на первом же шаге.
Я сунула ему в руки получившийся тючок и шагнула вперед, к воде, чувствуя, как ступни щекочет ласковая речная волна, как песчинки, поднятые со дна, оседают на молочно-белой, незагорелой коже. Ветер шевельнул распущенные косы, скользнул по животу прохладным шелковым шлейфом, но я отогнала его ладонью, как верную собаку, лезущую под руку в самый неподходящий момент.
Тростниковая золоченая флейта, извлеченная из футляра на поясе, мягко засияла, подобно зыбкому болотному огоньку, стоило мне только поднести ее к губам и подарить ей звонкий, хрупкий голос своим дыханием. Мелодия-росток, мелодия-нить, хрустальная прозрачная веточка, тянущаяся к черному, усыпанному бриллиантами звезд небу. Она повисла над рекой тонкой струной, зазвенела, запела, начисто перекрывая даже разносящиеся над лесом вопли приближающейся нежити, учуявшей наконец-то желанную добычу.
Лунная ночь замерла, застыла, прислушиваясь к мелодии, услышать которую можно только внутри Алгорского холма, в сердце Осенней рощи, к мелодии, которая тише стука сердца, тише звона крошечной льдинки, разбившейся о выступивший из-под снега по весне камень. К мелодии, которая пронизывает тысячами волшебных поющих струн и становится частью окружающего мира, которая ведет за собой, заставляет плакать и смеяться от звенящей нежности, что сладкой дрожью прокатывается по всему телу от макушки до пяток, заполняет, как кристально чистая родниковая вода – расписной стеклянный сосуд.
Живи! Будь!
Я шагнула на лунную дорожку, и вода упруго прогнулась под моей ступней, окатила пальцы прохладной волной – но не расступилась, удерживая меня на хрупкой посеребренной поверхности, как на перекинутой через реку тонехонькой доске, что вибрирует от каждого шага. Серебряными кольцами разбежались круги по потревоженной поверхности, перекрещиваясь, перебивая друг друга. Они прокатывались по водной глади, тревожа русалок-фаэриэ, спящих в свитых из водорослей и кувшинок гнездышках на дне глубокой реки, таяли, как льдинки на весеннем солнце – только для того, чтобы вновь возникнуть от следующего шага.
Мелодия флейты летит над рекой, как птица, выпущенная из клетки, с шелестом разрезающая воздух могучими крыльями, она зовет за собой, теребит перетянутую струну внутри напряженно зажатого тела, требует не осторожно идти вперед, опасаясь за каждый шаг, а бежать, едва касаясь ступнями лунной дороги, что теперь казалась шире самой реки. Как степь, залитая серебром и украшенная жемчугами росы, осевшей на высокой траве.
И я уступаю этому зову, словно моя флейта обратилась в Рог Изобилия, поющую драгоценность, обломок золотого луча. Бегу по мерцающей дорожке, рассыпая вокруг сверкающие звезды-капельки, которые алмазной пылью оседают на моих волосах, холодят обнаженное тело легчайшими прикосновениями, одевают в мантию речной королевы, лунной танцовщицы, которой подпевает хор тонких, призрачных голосов, эхом раздающихся над лентой реки. Чьи-то пальцы касаются моих плеч – и взгляд тонет в насмешливых темно-синих глазах речной фаэриэ, что танцует рядом со мной.
Хрустальная дева, призрачная, изящная, нереально хрупкая, как будто кто-то чудесным колдовством придал сверкающей воде формы женского тела, выковал из нетающего снега тонкое, причудливое кружево не то крыльев, не то шлейфа. Она улыбается, уводя меня в танце лунной дороги на черную, непроглядную тьму водной глади, – но я по-прежнему ощущаю под ступнями мокрую луговую траву, упругую поверхность, а каждый всплеск мелодии лишь укрепляет причудливое плетение заклинания, удерживающего меня на воде.
Мир вокруг изменяется, словно я смотрю на него через частую золотую сеть.
Аметистовый вихрь, пронизанный взблесками молний, в двух шагах от меня неуверенно колеблется над лунной дорогой, медленно, неторопливо пересекает середину реки, но не торопится, словно ожидает меня, боится идти дальше. Я взмахиваю свободной рукой, с которой спускается полупрозрачное полотнище рукава-крыла волшебного платья из нежного белого шелка, – иди, не бойся – и он послушно отступает, но постоянно останавливается, ждет, пока я сделаю шаг к берегу.
К нему.
Комки тьмы, мечущиеся вдоль реки там, откуда мы начинали свой путь, гнилостно-багряные, нездоровые, неживые. Сквозь сетку я вижу бессмысленную, безудержную ярость, не находящую выхода, вижу попытки ступить на воду…
И чувствую, как нежить проваливается в прозрачную глубину реки, как силится доплыть до нас, вцепиться зубами в трепещущую жизнь, выпить ее до дна, как сырое яйцо, оставив после себя лишь хрупкую иссушенную скорлупу.
Грязь, которой не место в этом чистом потоке.
Флейта запела громче, злее, шелковое волшебное платье осыпалось мириадами жемчужных брызг, и в этот же момент течение раскололо реку надвое, обнажив влажное илистое дно с глубокими промоинами-омутами. Вода вспенилась по приказу хрустальной русалки-фаэриэ, вздыбилась белопенным горбом – и с грохотом обрушилась на берег, на узкую косу, где стояли двое – человек, утративший силу с последним лучом солнца, и проводник, через которого нежить изливалась в отвергнувший подобную гниль мир живых.
Лунная дорожка пошла рябью, изогнулась под моими ногами, рассыпалась на блики-монетки – и вдруг мир перевернулся, флейта захлебнулась свинцово-серой водой, а я вдруг поняла, что очутилась с обратной стороны отражения на зеркальной глади.
Истаяла золотая сетка, со всех сторон обступил холодный, давящий мрак, а я смотрела на фаэриэ, что склонялась надо мной по другую сторону водяного зеркала. Наблюдала за тем, как ее черты из хрустально-прозрачных становятся более плотными, более реальными, тогда как моя ладонь, в отчаянии прижатая к непроницаемому «стеклу», истаивает как мыльная пена.
Страх окатывает ледяной волной, пронизывает насквозь.
Имя – как спасительная соломинка, как тонкая аметистовая спица, пробившая водное зеркало.
Рейалл!!!
Та, другая, шипит, черты прекрасного лица искажаются, обнажая мелкие острые зубы, она резко оборачивается, глядя куда-то в сторону, – и вдруг осыпается частой капелью, хрустальными брызгами, ледяным крошевом, что усеивает застывшую поверхность воды.
Нырнувшее вглубь матово светящееся белым и голубым лезвие ножа вскрыло колдовское зеркало, как материнское чрево, и я ухватилась обеими руками за крепкое запястье, потянувшее меня наверх, к вольному ветру, к серебряному глазу луны, к напряженной тишине летней ночи. На берег реки, чистый, заросший душистой, терпко пахнущей травой, что кольнула острыми кончиками колени и ступни, когда фаэриэ положил меня на землю.