Без резких движений Жуков-младший взобрался обратно на спину Тарсуса. Выдохнул с облегчением. И услышал знакомое всем и каждому стрекотание. Вертолеты-беспилотники, или просто дроны, — непременный атрибут Москвы. Каждый житель столицы видит их сотню раз за день, не меньше. Размером в половину электрокара, дроны постоянно, как и дирижабли, кружат над городом. Но у дирижаблей маршрут запрограммирован, а беспилотники, управляемые операторами, могут спускаться к асфальту и подлетать к окнам. Потому-то мама всегда задергивала занавески — не хотела, чтобы подсматривали.
«Мама, я отомщу за тебя!» — поклялся Иван.
Беспилотник завис метрах в десяти от стены. Трепало волосы потоком воздуха от его лопастей. Динамики, встроенные в фюзеляж, загрохотали во всю мощь мембран: «Внимание! Вы подозреваетесь в нарушении общественного порядка. Также вы подозреваетесь в убийстве граждан Союза Демократических Республик. Также вы подозреваетесь в убийстве сотрудников органов внутренних дел при исполнении служебных обязанностей. Также вы…»
Кожистая складка — присоска — на правом локте Тарсуса с чмоком отлепилась от стены. Парней сильно накренило.
«…немедленно сдаться властям. У вас есть десять секунд, чтобы сделать это, после чего будет открыт огонь на поражение. Девять… Восемь…»
Тарсус натужно задышал. Лицо его побагровело, на висках выступили вены. Что-то пошло не так, организм его не слушался, присоска скукожилась, не раскрывалась и не липла к бетону.
«Шесть… Пять…»
Многоствольные пулеметы — по одному на пилонах по бортам беспилотника — с жужжанием провернулись. Автоматы заряжания подали ленты. Все, винтокрылая машина готова к бою.
«Три… Два…»
И тут полыхнуло.
Ударной волной Ивана вдавило в спину Тарсуса, а самого Тарсуса — животом и присосками в вертикаль. На миг стало жарко. И жар этот был таким сильным, что Жуков-младший забеспокоился, не загорелись ли волосы. К счастью, обошлось. Он обернулся. Обломки беспилотника разметало. Кус пластикового обтекателя ударил в ногу, оставив дымящийся мазок расплава. Десятки разных обломков — больше, меньше, с острыми кромками, коптящие и нет — врезались в стену тут и там, выше и ниже. А потом земное притяжение уронило все эти разрозненные уже части на проспект.
Из панцера внизу высунулись было патрульные, но, попав под горящий дождь, раздумали геройствовать.
А человек со шрамом стоял у входа в участок, за кормой панцера. Выжил, значит. Жаль, Тарсус не наподдал ему шариком из «трости». Во рту ублюдка дымилась сигарета. Неужто чада в участке не хватило? На плече его покоился ПЗРК[1] того самого образца, которым комплектовались оружейки милиции. Пусковая труба задралась. «Шрам» щурился, разглядывая в оптику прицела две фигурки на стене. Именно он сбил беспилотник за секунду-две до того, как оператор дрона открыл бы огонь на поражение.
Но зачем?!
Иван не знал. И отсутствие вариантов его беспокоило.
Глава 3 Подземная Москва
Новая весть от Серпня: «Объект ушел».
Едва не смахнув со стола коммуникатор, Бадоев вскочил с кресла. И нервы тут ни при чем. Просто надо размяться. К примеру, пройтись по кабинету туда и обратно раз двести. Чем не пробежка трусцой по стадиону? Говорят, во время марафона хорошо думается. А думать — полезно.
Чтобы инициировать арест министра иностранных дел, много не потребовалось: Гурген Аланович отправил личное сообщение Первому, присовокупив файлы, якобы подтверждающие его очень смелое предположение. Сведения эти были не то чтобы однозначны, но Первый тотчас выдал постановление на арест и поручил процедуру не кому-нибудь, а Гургенчику, как он ласково звал Бадоева. А вот Бадоев про себя называл Первого жертвой ядерной бомбардировки — насмотрелся на рожденных в лагерях вблизи воронок.
И тут возникает вопрос: зачем было сдавать не просто коллегу и соратника, но друга?
Ответов несколько. Во-первых, друзьями министры давно уже считались лишь номинально. После Революции прошло много лет, и потому соратники надоели один другому до изжоги. Во-вторых, Жучара повадился критиковать Министерство восстанавливаемых ресурсов. Особенно налегал на «несостоятельную демографическую политику в трудовых лагерях». Заковыристая формулировка. Небось неделю собой гордился, эту хрень придумав… Так что, прознав о темных делишках Жукова — безобидных, но все-таки, — Гурген Аланович без сожаления использовал шанс избавиться от товарища по бурной молодости.
Экстренное совещание министров прошло без участия Жучары. Его-то уведомить не удосужились. Итог: единогласное «да» аресту оборотня и врага народа. Причем вердикт вынесли, даже не дослушав до конца обвинение, зачитанное лично Первым. Мало того — группа захвата под руководством Григора Серпня уже готова была приступить к задержанию.
Но Первый велел не спешить. Точнее, попросил отсрочить силовые действия по отношению к бывшему министру. Не мог он — официально, по статусу — отдавать приказы Бадоеву. А вот неофициально — запросто. «Пусть Владлен выступит. Занятно говорит, интересно слушать», — сказал Первый, идиотски, как обычно, улыбнувшись и огладив лысину. Любил он поиграть с обреченной уже жертвой, посмотреть, как она корчит из себя нечто важное, трепыхается еще, будучи уже трупом не только политическим. Обожал он подобные развлечения.
И все бы ничего, но перед самым финальным аккордом Жучары его сынок возьми да прояви интерес к Лали: обниматься полез, спортсмен недоделанный. А та, дура, нет бы залепить пощечину — принялась кокетничать. И не то чтобы Гурген Аланович слишком строгих правил — всю сознательную жизнь в Москве, — но уж очень не ко времени случились любовные игрища. Его чуть кондрашка не хватил, когда он увидел это безобразие на сцене. На ужимки его любимой дочери пялились сотни людей, знавших, что Жучара и его семья обречены!..
В сердцах Бадоев грюкнул по столешнице кулаком. Затем продолжил променад от стены к стене.
Как он проморгал, что Лали и мальчишка сблизились?! Куда смотрел?! И главное — куда смотрела его личная служба безопасности?! Гурген Аланович сбавил шаг, припомнив вдруг, что в столе лежит целый ворох неразобранных донесений, написанных корявыми почерками дебилов, с трудом освоивших грамоту. Все, что касалось семьи, существовало лишь в единственном твердом экземпляре — и никакой «цифры», доступной умельцам-хакерам!..
Он вытащил папку. Два шага — и диван жалобно скрипнул. Даже в юности Гурген Аланович не отличался стройностью, а нынче и подавно. Пробежав глазами по чернильным строчкам, он в ярости отшвырнул все. Листки бумаги разлетелись по кабинету. Настроение окончательно испортилось, ведь придется собирать, такое никому не доверишь.
Кряхтя, Гурген Аланович опустился на пол.
…А тут еще Жучара позволил себе шуточку, крайне неуместную — мол, скоро породнимся, дружище. Первый рядом стоял, все слышал, все видел — и улыбался, жертва мирного атома, так… ну так… да хрен его знает как! Вот только Бадоева от той улыбки едва не прослабило. Юморок Жучары, поползновения его сынка — все это, если надо, послужит доказательством того, что Гурген Аланович Бадоев — тайный пособник врага народа. А вот этого никак нельзя было допустить.
Он представил свою дочь-красавицу в трудовом лагере где-нибудь на Колыме, и ему стало плохо.
Кому бы в голову пришло, что он, министр, может лишиться должности и жизни из-за прихоти девчонки?!
С отпрыском Жучары надо было что-то решать, тем самым защитив дочь, которая — дура! дура! — не просто влюбилась в сына врага народа, но еще при всем элитном обществе выказала свою привязанность.
У Гургена Алановича просто не оставалось выбора.
Если Жучару требовалось доставить живым — для дознания, то мальчишке однозначно грозила гибель при аресте. Нет пацана — нет его связи с Лали. А значит, цепочка, ведущая от опального министра к Бадоеву, порвется.
Для столь щекотливого поручения подходил лишь много раз проверенный человек — Григор Серпень.
Но все пошло наперекосяк!
Жукова-младшего не оказалось дома, а потом, когда он явился-таки, его упустили. «Крот», внедренный в группу Серпня, подтвердил, что командир лично ранил мальчишку, но тому просто нечеловечески повезло.
И вот когда сынок Жучары угодил в лапы к ментам и, казалось бы, ничто уже не могло помешать его устранению, все опять не сложилось. В том крошеве, бывшем милицейским участком, выжил только Серпень. И не просто выжил, но умудрился не засветиться перед камерами наблюдения. О чем это говорит? В идеале — о высоком профессионализме исполнителя. Или же…
Что-то тут нечисто.
Собранные листы Бадоев сунул в щель уничтожителя документов. Сел в кресло, задумчиво пододвинул к себе коммуникатор. Надо бы просмотреть кое-какие файлы. Отреагировав на его биометрию, девайс проснулся, выдал заставку — заснеженные вершины гор на рассвете. Старое фото. Тех хребтов давно уже нет, ледники испарились, подогретые ядерными взрывами.
Заныло в груди. Не могло там ныть, недавно поменял сердце на последнюю модель — лучше предыдущих образцов и во много раз надежнее того, что входит в базовую комплектацию человека. Из кармана сметанно-белого пиджака Гурген Аланович вытащил пластиковый цилиндрик с таблетками иммуностимулятора. Пару кругляков вытряхнул на ладонь, но в рот закинуть не успел.
Створки дверей с шипением разомкнулись.
Бадоев замер. Холодок пробежал по спине. Много лет изо дня в день — и по ночам снилось — он представлял, как однажды эти двери распахнутся и войдут вооруженные рабы, быть может, хортицкие хакеры, и его, Гургена Алановича, без суда и следствия…
— Привет, пап. Я за тобой. — В кабинет впорхнула Лали.
Бадоев шумно выдохнул и протолкнул таблетки в пищевод.
Лишь у жены и дочери свободный доступ в его вотчину. И Лали частенько этим пользовалась, хотя и знала, что отец не любит, когда к нему врываются без предупреждения.
Он собрался уже отчитать ее — стучать надо! — но заметил морщинки на лбу дочери. Толстую иссиня-черную косу Лали обернула вокруг головы, хотя предпочитала обычно более свободные прически. И губы ее были плотно сжаты.
— Свет моих очей, ты по делу? Мы договаривались? — Чуть нахмурившись, Гурген Аланович указал на диван с намеком, что в ногах, даже таких длинных, правды нет.
Дочь посещала рабочее место отца, потому что такова его воля — настанет день, и Бадоев передаст ей все дела. Звучит ведь: Лали Бадоева — министр восстанавливаемых ресурсов Союза Демократических Республик.
— Шашлыком пахнет. — Лали покачала головой и состроила осуждающую гримаску.
Гурген Аланович хлопнул себя по лбу.
— Да-да-да, совсем забыл, мы же договорились пообедать вместе. — О шашлыке, впрочем, он тоже забыл. — Свет моих очей, что-то случилось?
— Что?..
Пришлось повторить вопрос.
— Да так… — Чуть повернувшись, Лали уперлась бедром в стол. Взгляд ее рассеянно блуждал, надолго не задерживаясь на вазах и прочем декоре. — Просто Ванька Жуков не явился на экзамен. Это плохо, могут отчислить из МГУ.
Опять этот мальчишка! Лишь неимоверным усилием воли Гурген Аланович сохранил самообладание. Проглоченные таблетки едва не вернулись обратно вместе с потоком брани.
Не заметив буйства чувств на его лице, дочь продолжала:
— И коммуникатор Ванькин не в Сети. Может, случилось что?
— С коммуникатором? — выдавил из себя Бадоев подобие шутки. На большее сейчас он был не способен. — Да найдется твой Иван, не переживай. Я в его годы… — Наметившиеся слезы в карих глазах дочери заставили его изменить тактику: — Я приложу максимум усилий, чтобы выяснить, куда подевался твой дружок.
Забавно, но он сказал чистую правду.
— Свет моих очей, подожди немного, я сейчас. — Бадоев удалился, для того чтобы, как говорят женщины, «припудрить носик». Что-то «носик» в последнее время стал барахлить — пора бы заменить на что-нибудь более новое, современное. Посоветоваться с женой, обсудить размер — и заменить…
Вытерев руки о полотенце и закрыв за собой дверь, он вернулся в кабинет. И наморщил лоб, припоминая, выключил ли коммуникатор — экран горел, будто к нему только что прикасались.
От размышлений на эту тему его отвлекла дочь:
— Пап, ну чего ты застыл? Пойдем уже.
* * *
Лавочки под давно погасшими светильниками настойчиво приглашали путников присесть.
Будь Иван без Тарсуса, пожалуй, отдохнул бы чуток. Ведь они шли уже… сколько? Время тут, в кромешной мгле, текло особенно: вязко, плотно. Чтобы преодолеть его, сдвинуться чуть дальше к будущему, нужно было приложить значительные усилия.
Луч фонаря, выданного Тарсусом, выхватывал элементы местного пейзажа. Вот люстры на длинных ножках у закругленного потолка с портретами людей в забавных шапках, над которыми — загадочные символы, напоминающие герб Союза. Молот еще ладно, но это изогнутое… полумесяц, что ли?..
По одну сторону от Жукова-младшего — ряды мощных колонн, отделанных мрамором. По другую — стена, выложенная плиткой, с барельефами-веночками и барельефами-звездочками, меж которыми поблескивают золотом буквы. «Октябрьская», — прочел Иван.
Пару раз он резко нажал на привод динамо-машины, встроенной в рукоять фонаря. Вжикая, привод то проваливался в рукоять, то выскакивал из нее. Несколько таких вот «подкачиваний» — и диоды засветили ярче. До сегодняшнего дня Жуков-младший и не подозревал, что под Москвой есть разветвленная сеть подземелий, называемая «метро». Вот туда-то парни и спустились с заоблачных небоскребных высот — после того как покинули милицейский участок и едва не попали под огонь беспилотника. Тарсус сказал, что наверху им не светит, что дронов много, камеры везде, ментов столько, что по улице не пройти, не толкнув кого-нибудь в форме.
Впрочем, в подземке им тоже не очень-то светило. Если бы не фонари, прихваченные Тарсусом из тайника еще на поверхности, у входа в метро, беглецам пришлось бы пробираться на ощупь. На вопрос «Кто фонари тут спрятал?» Тарсус буркнул то ли в шутку, то ли всерьез: «Враги народа».
— А чего у тебя имя такое странное? — Иван покосился на фигуру в черном, шагающую чуть впереди и правее.
— Нормальное имя, девушкам нравится. — Ухмыльнувшись, Тарсус поднес ко рту трубочку очередного пакета с апельсиновым соком.
Откуда он извлекал эти пакеты — загадка, хотя Иван во все глаза следил за новым знакомцем. Казалось, пакеты возникали из пустоты, опорожнялись в бездонную глотку, падали под ноги, а потом вновь оказывались в ладони Тарсуса. Мистика, да и только.
— Та «подвеска», которая была на тебе… — начал Иван.
Тарсус привычно уже перебил:
— На крыше? Когда мы устроили пробежку?
— Скорее, когда ты спровоцировал меня.
— Невелика заслуга, даже хвастать нечем. Это было просто. Как и обогнать тебя. — Пустой пакет, описав дугу в воздухе, упал на рельсы. — Ты уже, наверное, сообразил тем, что у тебя вместо мозга: «подвеска» мне не нужна, я и так быстрее всех.
Иван изобразил на лице нечто максимально презрительное. Примерно так же он щурился и хмыкал, когда Давид обещал положить его на лопатки за пару секунд.
— Ты — быстрее всех? Ха!
— Точно. — Тарсус предпочел не заметить гримасы собеседника. — И очень хорошо, что ты осознаешь это. Лучше сразу уяснить: я тут самый крутой, меня надо слушаться — и тогда проблемы твои, малыш, сведутся к необходимому минимуму.
Малыш?! Жукова-младшего едва не разорвало от злости. Это кто тут малыш?! И все же он сумел совладать с собой. Нельзя поддаваться на провокации, уж больно хорошо у Тарсуса получается.
— И все-таки, — сцедил он сквозь сжатые зубы, — что это за трюк с прыжками в участке? Как ты сумел со мной вдобавок влезть на небоскреб?
Тарсус лишь ухмыльнулся в ответ, отчего «исклеванное» его лицо стало еще омерзительнее.
— Что вообще произошло в участке?! — Иван почувствовал, что опять начинает заводиться, кулаки непроизвольно сжались. — Зачем я тебе нужен?! Кто ты такой вообще?! Откуда ты знал, что мне нельзя возвращаться домой?! Почему не предупредил о засаде?!