Человек с мягкими чертами лица сказал:
— Если мы…
Рядом с ним смуглый Свободный из пустыни огрызнулся:
— Замолчи, глупец! Это похитители воды. Это те, которых, как мы думали, уничтожили.
— Это старая история, — сказал пленник с мягкими чертами лица.
— Джакуруту — это больше, чем история, — сказал Муриз. Он еще раз жестом подал знак своему сыну.
— Я представил Ассана Тарика. Я — арифа в этом месте, твой единственный судья. Моего сына тоже научат обнаруживать демонов. Старые пути — самые лучшие.
— Вот почему нас привели в самую глубь пустыни, — запротестовал человек с мягкими чертами. — Мы выбрали старый путь, блуждая в…
— С оплаченным руководством по выживанию, — сказал Муриз, указывая в строну более смуглых пленников. — Вы бы купили себе путь на небеса? -Муриз взглянул снизу вверх на своего сына.
— Ассан, ты готов?
— Я очень долго думал в ту ночь, когда пришли враги и убили наших людей, — сказал Ассан. Голос выдавал его внутреннее напряжение. — Они должны нам воду.
— Твой отец дает тебе шестерых из них, — сказал Муриз. — Их вода наша. Их тени — наши, твои телохранители навечно. Их тени будут предупреждать тебя о демонах. Они будут твоими рабами, когда ты перейдешь в мир алам ал-митал. Что ты на это скажешь, мой сын?
— Я благодарю своего отца, — сказал Ассан. Он шагнул к нему. — Я принимаю мужественность испытания среди Отверженных. Эта вода — наша вода.
Когда он закончил речь, то направился к пленникам. Начав слева, он схватил мужчину за волосы и вонзил криснож под подбородок прямо в мозги. Это было так искусно проделано, что пролилось минимум крови. Только человек из города Свободных с мягкими чертами лица отчаянно запротестовал, пронзительно крича, когда молодой человек схватил его за волосы. Остальные плюнули на Ассана Тарика, придерживаясь старых традиций, говоря при этом: «Видишь, как мало я ценю свою воду, когда ее отнимают звери!?
Когда с этим было покончено, Муриз тут же хлопнул в ладоши. Пришли помощники и начали убирать тела, вытаскивая в помещение для умерших, где из них должны были взять воду.
Муриз поднялся, посмотрел на сына, который стоял, тяжело дыша, наблюдая, как помощники вытаскивают тела.
— Теперь ты — мужчина, — сказал Муриз. — Вода наших врагов накормит рабов. И, мой сын…
Ассан Тарик быстро повернулся и взглянул на отца. Губы молодого человека были плотно сжаты, уголки рта оттянуты назад, потому что он пытался улыбнуться.
— Проповедник об этом ничего не должен знать, — сказал Муриз.
— Я понял, отец.
— Ты все хорошо сделал, — сказал Муриз. — Те, кто натыкается на Шулох, не должны жить.
— Как скажешь, отец.
— Теперь тебе можно доверять важные дела, — сказал Муриз. — Я горжусь тобой.
Глава 13
Искушенное в жизни человечество может стать примитивным. Что это обозначает на самом деле — то, что образ жизни человечества меняется. Меняются старые ценности, они все больше связываются с новыми, заслоненными растительностью и животными. Это новое существование требует знаний, которые постоянно совершенствуются, тех словесных и взаимосвязанных между собой событий, которые, как правило, имеют отношение к природе. Это требует меры по отношению к силе инерции внутри таких природных систем. Когда человечество добьется таких знаний и такого отношения, это будет называться «примитивным». Обратное положение, разумеется, равноценно: примитивные могут стать искушенными, но при этом не причиняя странного психологического вреда.
Харк ал-Ада.
Комментарий Лито.
— Но как мы можем быть уверены? — спросила Ганима. — Это очень опасно.
— Мы это раньше проверяли, — сказал Лито.
— Это не может быть тем же самым теперь. Что если…
— Это единственный путь, открытый нам, — сказал Лито. — Ты согласна со мной в том, что мы не можем воспользоваться спайсом?
Ганима вздохнула. Ей не нравилась резкость и настойчивость этих слов, но она знала о необходимости, которая давила на ее брата. Она также знала об опасной причине своего нежелания. Они вынуждены были обратиться к Алии, чтобы узнать опасность того внутреннего мира.
— Ну? — спросил Лито.
Она снова вздохнула.
Они сидели, скрестив ноги, в одном из уединенных мест, в пещере, где часто их отец и мать наблюдали, как солнце садилось в пустыню. Это было спустя два часа после вечерней трапезы, время, когда близнецы должны были упражнять свое тело и ум.
— Я попробую один, если ты отказываешься мне помочь, — сказал Лито. Ганима отвернулась и посмотрела на мокрые стены пещеры. Лито продолжал обозревать пустыню.
Они некоторое время говорили на языке таком древнем, что даже его название было неизвестно. Это язык дал их мыслям уединение, в связи с чем никто из разумных существ не мог проникнуть в них. Даже Алия, которая избегала сложностей своего внутреннего мира, испытывала недостаток умственных связующих звеньев, которые позволили бы ей извлечь больший смысл из обычного слова.
Лито глубоко вздохнул, вбирая в себя специфический запах съетчей Свободных, который накопился в этой нише, куда не доходил ветер. Шелестящий шум съетча и его влажный жаркий воздух не попадал сюда, и они оба от этого ощущали облечение.
— Я согласна, что мы нуждаемся в руководстве, — сказала Ганима. — Но если мы…
— Гани! Нам нужно нечто большее, чем руководство. Нам нужна защита.
— Возможно, защиты никакой нет. — Она посмотрела брату прямо в глаза, и сама же увидела в его глазах свой собственный взгляд, похожий на настороженную бдительность хищника. Его глаза противоречили безмятежности его лица.
— Мы должны избежать одержимости, — сказал Лито. Он использовал специальный речевой оборот из древнего языка.
Ганима более подробно пояснила его утверждение.
— Мохв'овиум д'ми хиш паш мох'м ка, — проинтонировала она. — Захват моей души — это захват тысячи душ.
— Даже гораздо больше, — добавил он.
— Зная угрозы, как ты настаиваешь. — Она произнесла это как подтверждение, а не как вопрос.
— Вабум'к вабунат! — сказал он. — Поднимаясь, ты поднимаешься!
Ом почувствовал, что его выбор — очевидная необходимость. Это должно быть сделано лучшим образом. Они должны ввергнуть прошлое в настоящее и способствовать его раскручиванию в их будущем.
— Мурият, — продолжала она, ее голос был глухим. — Это должно быть сделано с душой.
— Конечно. — Он взмахнул рукой, показывая этим жестом, что он полностью согласен. — Тогда мы посоветуемся, как это делали наши родители. Ганима промолчала. Инстинктивно она посмотрела на юг, на огромный открытый эрг, в котором показался грязно-зеленый островок дюн в последних лучах уходящего солнца. В этом направлении ушел ее отец в пустыню, когда последний раз его видели.
Лито посмотрел вниз со скалы на зеленый оазис съетча. Все погрузилось в сумерки, но он знал все эти формы и краски: цветы медного, золотистого, красного, желто-рыжего и красно-коричневого оттенков были распространены до самых скал. За скалами тянулись мерзкая полоса умершей арракисской жизни, убитой чужими растениями и огромным количеством воды, теперь служащей препятствием для пустыни.
Немного времени спустя Ганима сказала:
— Я — готова. Давай начнем. — Да, будь все проклято! — Он протянул руку и дотронулся до ее руки, чтобы смягчить свое восклицание, сказав: — Пожалуйста, Гани… Спой ту песню. Она помогает мне более легко достигнуть этого.
Ганима приблизилась к нему, левой рукой обвила его вокруг талии. Два раза глубоко вздохнула, прокашлялась и начала петь песню, которую ее мать так часто пела их отцу:
Вот я возвращаю дары, которые ты даешь,
Я лью сладкую воду на тебя.
В этом безветренном месте должна преобладать жизнь.
Моя любовь, ты должен жить во дворце,
Твои враги проваляться в пустоту.
Мы идем вместе по дороге,
Которую моя любовь проложила для тебя.
Я укажу дорогу,
Потому что моя любовь — это твой дворец…
Ее голос растворился в молчании пустыни, и Лито чувствовал, как он постепенно погружается, куда-то падает, становясь отцом, чьи воспоминания распространились, как покров в генах его немедленного прошлого.
— На это короткое время я должен стать Полом, — сказал он сам себе. -Рядом со мной не Гани, а моя возлюбленная Чани, чей мудрый совет спасал нас обоих много раз.
В свою очередь, Ганима на некоторое время поддалась воспоминаниям своей матери. Как совершенно легко это можно было сделать женщине, и в тоже время для нее это представляло большую опасность. Голосом, который сразу стал сильным, Ганима сказала:
— Посмотри туда, милый!
Поднялась Первая Луна, и на фоне ее холодного света они увидели дугу оранжевого огня, поднимающуюся в пространство. Транспорт, который доставил леди Джессику, возвращался к основному кораблю на орбите.
Воспоминания нахлынули на Лито, внутри него как будто ударили в колокола. Теперь он был другим Лито — Герцогом Джессики. Необходимость подвинула эти воспоминания в строну, но перед этим он почувствовал пронизывающую любовь и боль.
— Я должен быть Полом, — напомнил он себе.
Трансформация в нем произошла мгновенно, как будто Лито был экраном, на котором отражался его отец. Он чувствовал одновременно свою собственную плоть и плоть своего отца, и эти различия угрожали истощить его силы.
— Помоги мне, отец, — прошептал он. Короткое волнение прошло, и теперь в его сознании появился другой отпечаток, заставивший его собственное «я» стать посторонним наблюдателем.
— Мое последнее видение еще не пришло, чтобы уйти, — сказал он, и это был голос Пола. Он повернулся к Ганиме. — Ты знаешь, что я видел.
Она дотронулась до его щеки правой рукой.
— Ты шел в пустыню, чтобы умереть, любимый? Это то, что ты сделал?
— Так могло бы быть, но это видение… Неужели оно не может стать весомой причиной, чтобы остаться в живых?
— Но слепым? — спросила она.
— Даже так.
— Куда же ты мог пойти?
Он тяжело, нервозно вздохнул.
— Джакуруту.
— Любимый! — Слезы хлынули из ее глаз.
— Муад Диб, герой, должен быть полностью уничтожен, — сказал он. -Иначе этот ребенок не сможет вытащить нас из этого хаоса.
— Золотая Тропа, — сказала она. — Это дурное видение.
— Это единственное возможное видение.
— Алия потерпела провал, тогда…
— Совершенно верно. Ты видишь повторение этого.
— Хвоя мать вернулась слишком поздно. — Она кивнула, и на детском лице Ганимы появилось мудрое выражение Чани. — Может ли быть, что другого видения не будет? Возможно, если…
— Нет, любимая. Нет. Все-таки этот ребенок не может смотреть в будущее и возвращаться невредимым.
Снова его тело вздрогнуло от прерывистого дыхания, и Лито наблюдатель почувствовал глубокое желание своего отца прожить еще раз во плоти, принимать жизненные решения, и какой отчаянной была необходимость исправить ошибки прошлого!
— Отец! — крикнул Лито, и это было так, как будто эхо отдалось в его собственном черепе.
Это было глубочайшее желание, которое Лито потом почувствовал: медленное удаление внутреннего присутствия его отца, высвобождение его собственного сознания и разума.
— Любимый, — шептал рядом с ним голос Чани, и удаление было замедлено. — Что случилось?
— Не уходи, пока, — сказал Лито, и это был его собственный голос, неуверенный, но все-таки его. Затем: — Чани, ты должна сказать нам, как мы избежим… что случилось с Алией?
Это был Пол внутри, который отвечал ему, хотя слова его он слышал внутренним слухом. Голос говорил медленно, с длинными паузами:
— Нет никакой уверенности. Ты… видела. Что почти всегда… случалось… со мной.
— Но Алия…
— Проклятый Барон владеет ею! — Лито почувствовал жгучую сухость в горле. Есть ли он… имею ли я…
— Он — в тебе… но… я… мы не можем… иногда мы чувствуем… друг друга, но ты…
— Ты не можешь читать мои мысли? — спросил Лито. — Знала бы ты, если бы… он…
— Иногда я могу чувствовать твои мысли… но я… мы… живем только через… через… отражение… в… в твоем сознании. Твоя память создает нас. Опасность… это определенная память. И… те из нас… те из нас, которые любят власть… и собираются ее… любой ценой… те могут быть более точными.
— Более сильными? — прошептал Лито.
— Более сильными.
— Я знаю твое видение, — сказал Лито.
— Прежде чем позволить ему овладеть мной, я стану тобой.
— Только не это!
Лито кивнул, чувствуя огромное желания своего отца уйти, признавая последовательность неудач. Одержимость в любой степени сводила одержимого к Мерзости. Признание же давало ему обновленное чувство силы и наполняла его собственное тело огромным, острым и глубоким осознанием прошлых ошибок, как собственных, так и своих предшественников. И только лишь неуверенность ослабляла — это он сейчас чувствовал. Например, искушение бороться со страхом внутри него. Плоть обладала способностью трансформировать меланж в видение будущего. С помощью спайса он мог вдыхать будущее, разрушать завесы времени. Он чувствовал, что перед соблазном трудно устоять, он в отчаянии сжимал руки и погружался в знание прана-бинду. Его плоть отрицала соблазн. Его плоть впитала в себя глубокие знания, приобретенные кровью Пола. Те, кто искал будущее, надеялись получить крупный выигрыш в завтрашних состязаниях. Вместо этого они попадали в ловушку отведенного для жизни времени, где был известен каждый стук сердца и каждый вопль физической и душевной боли. Последнее время Пола показало опасный выход из ловушки, и Лито знал теперь, что у него не было другого выбора, как последовать этим путем.
— Радость жизни, ее красота — все тесно связано фактически с тем, что жизнь может удивить тебя, — сказал он.
Нежный голос прошептал ему на ухо: «Я всегда знала эту красоту». Лито повернул голову, посмотрел в глаза Ганимы, которые сияли в ярком лунном свете. Он увидел, что Чани смотрит на него.
— Мама, — сказал он, — ты должна уйти.
— Ах, искушение! — сказала она и поцеловала его.
Лито оттолкнул ее.
— Ты бы взяла жизнь своей дочери? — вопрошающе потребовал он.
— Это так легко… так до глупости легко, — сказала она.
Лито, чувствуя, что паника начинает охватывать его, вспомнил, какие усилия воли потребовались духу его отца, чтобы победить его плоть. Неужели Ганима потерялась в этом мире наблюдателя, где он наблюдал и слушал, изучая то, что требовалось знать от его отца?
— Я буду презирать тебя, мать, — сказал он.
— Другие не будут презирать меня, — сказала она. — Будь моим возлюбленным.
— Если я это сделаю… ты знаешь, чем вы оба станете, — сказал он. -Мой отец будет презирать тебя.
— Никогда!
— Я буду!
Звук вырвался из его горла против его желания, и он содержал все прежние повышенные тона Голоса, которым Пол научился у своей матери-колдуньи.
— Не говори так, — простонала она.
— Я буду презирать тебя!
— Пожалуйста… пожалуйста, не говори этого.
Лито потер горло, чувствуя, что мышцы стали снова его собственными.
— Он будет презирать тебя. Он отвернется от тебя. Он снова уйдет в пустыню.
— Нет… нет…
Она покачала головой из стороны в сторону.
— Ты должна уйти, мама, — сказал он.
— Нет… нет… — Но голос утратил свою первоначальную силу.
Лито наблюдал за лицом сестры. Дергались ее мышцы! Ее лицо менялось от эмоций, которые отражали беспорядок и суету внутри ее самой.
— Уйди, — прошептал он. — Уйди.
— Не-е-е-ет…
Он схватил ее за руку, ощутил дрожь, которая пульсировала сквозь ее мышцы. Она извивалась, старалась высвободится, но он крепко держал ее руку и шептал:
— Уходи… уходи…
И все это время Лито ругал себя за то, что втянул Гани в эту игру в родителей, в которой когда-то они очень часто играли, но раньше она успешнее сопротивлялась вселяющимся. Это правда, что женщина была намного слабее, чтобы противостоять этому внутреннему натиску, осознал он. В основе этого лежал страх Бене Джессерит. Шли часы, а тело Ганимы все еще дрожало и извивалось от внутренней борьбы, но теперь голос его сестры присоединился к его убеждениям. Он слышал, как она разговаривала с этим образом внутри ее, дополняла его.