— А у нас тут, кстати, умирающий, — пояснил Иван. — Вчера подстрелили, вывезти не получается… Врача в поселке нет, только на той стороне…
— Ну? — спросил Круль. — И что?
— А тутошний Старший Администратор предложил, как я понимаю, очень выгодный обмен, — Иван посмотрел на Мовчана, тот отвернулся. — Я так понимаю, подписание договора в обмен на жизнь?
Мовчан кивнул.
— И в чем проблема? — Круль подошел к раненому, проверил пульс на шее, покачал головой. — Самое время…
— Ты действительно не понимаешь?
— Что не понимаю? Я все понимаю. Я понимаю, что у христиан нет врача, что у солдат нет врача, не обеспечили. Что тут не понимать? Все понятно. Я понимаю, что парня ранили, и ранили совершенно конкретно. И я понимаю, что есть возможность его спасти. И я действительно не понимаю, отчего это никто не бежит спасать ему жизнь? Все ведь просто — взять на руки, отнести осторожно…
— Жизнь в обмен на что? — спросил Мовчан. — Я по запаху понимаю, что ты из предавшихся?
— Именно.
— Так на что менять жизнь? На душу?
Мовчан говорил спокойно, но в голосе его было что-то такое, что заставило Ивана взглянуть на кобуру капитана.
— Это по-человечески? Это — по-человечески? Ведь можно спасти жизнь…
— Можно. Подпись на договоре, и его никто не обманет. Все будет в лучшем виде, я вам могу гарантировать. — Круль выглядел на самом деле удивленным, искренне не понимающим, почему все так взволнованы. — Одна подпись…
— И бессмертная душа, — сказал Иван. — Вам же нужна реклама? Нужна ведь. Представь себе, все узнают, что ваши пошли на такое, спасли жизнь просто так, без обмена на душу…
— Ты плохой рекламщик, Ваня! Если потенциальный клиент поймет, что может получить от нас нечто, не расплатившись душой, то у него появится соблазн. Очень большой соблазн. Он будет просить, ползать, целовать ноги или плакать, биться в истерике… Он будет предлагать деньги, квартиру, машину… Но мы не клиника, не ломбард, не страховое общество. Мы — преисподняя. Вся наша деятельность направлена на сбор душ. Понятно?
— Но один раз? Один раз… Ведь он и ваших защищал, не допускал убийства, погрома… Неужели нельзя сделать исключение. Одно-единственное?
— Одно-единственное? — нехорошо усмехнулся Круль. — То есть мы, сволочи, уперлись в своей корысти и жестокости и не хотим — можем, но не хотим совершить один-единственный хороший поступок. И это потому, ясное дело, что Дьявол такой плохой, а Господь и слуги Его — хорошие. Так?
— Так! — выкрикнул Иван, раненый застонал, и Иван понизил голос: — Так.
— Встречный вопрос, только ответь честно. Честно. — Круль еще раз проверил пульс у раненого, взял со столика ампулу, отломил конец, набрал в шприц бесцветную жидкость и ввел в капельницу. — Ответь, Иван Александров. Вот я сейчас все брошу, вломлюсь в больницу, ткну свой документ или пистолет, заставлю оказать помощь… Совершу благой поступок. После этого отправлюсь в церковь и потребую благословения. Мне его дадут? Или некрещеный, который совершает замечательные поступки, спасает умирающих, выносит детей из огня, он получит место в раю? В порядке исключения? Не отвечаешь? Тогда я скажу — у нас там большой участок отведен для некрещеных. Дети и те… Умер сразу после рождения, не был крещен — в ад. Без исключений, между прочим. У кого нам учиться делать исключения? У вас? У слуг Божьих? Нечему мне у вас учиться, нечему…
Иван молчал. Нечего было возразить предавшемуся, все точно он сказал. Все очень точно. Не подкопаешься.
— Я сказал… — тихо пробормотал Мовчан. — Я Сережке сказал, предложил…
— И что?
— Он отказался. Одна из пуль ему нательный крестик в грудь вогнала, там где-то крестик, возле сердца… Сережка сказал, что не хочет подписывать договор… — Мовчан сел на табурет и обхватил голову руками. — Не хочет, не хочет…
— Товарищ капитан! — окликнул Мовчана от порога палатки санитар. — Там местные… Снова предлагают. Настаивают. Говорят, раз из-за них, ради них, то отец Василий сделает. Сможет…
— Уйди отсюда! — закричал капитан. — Уйди, не береди душу…
Санитар исчез.
— О чем это он? — спросил Иван.
— О чуде, тля, о траханом, долбаном чуде в исполнении отца Василия. Наш батюшка последние три месяца повадился чудеса совершать. Двоих спас при смерти, одного, если верить селянам, вообще оживил.
Иван недоверчиво улыбнулся.
— Лыбишься, тля? — спросил Мовчан. — И я вот так же недоверчиво лыбился, когда узнал. Без балды — не поверил. Потом даже сходил, посмотрел, шрамы потрогал, как Фома Неверующий…
Иван вздрогнул. Не вовремя капитан напомнил.
— Все точно вроде бы. Шрамы есть, на вид — не меньше месяца — что я, шрамов не видел? А не верю я в чудеса. Мне еще в детстве батюшка наш говорил, что чудес не бывает.
— Продвинутый у вас был батюшка, — сказал Иван.
— Да, продвинутый. Он как-то все это объяснял, но я не запомнил. Запомнил только про чудеса.
Иван посмотрел на Круля, тот молчал.
— Все просто, нужно отнести Серегу в церковь, там батюшка наложит руки…
— Руки наложит? — переспросил со странным выражением Круль. — В церкви, значит, может, а здесь — нет? Он все чудеса в церкви совершал?
— В церкви.
Круль обернулся к Квятковскому, маячившему возле входа в палатку:
— Слышал, пан шляхтич?
— Слышал, — ответил Квятковский.
— А не пойдет ли ясновельможный пан к машине, не съездит ли в церковь и не доставит ли со всем уважением и вежливостью пана священника к раненому, чтобы тот либо чудо совершил, либо отпустил грехи умирающему?
— Я схожу, — кивнул Квятковский.
— И я надеюсь, что ясновельможный пан будет настойчив, если святой отец не сможет по какой-нибудь причине прийти сюда.
— Пан будет очень настойчив, — сказал Квятковский и вышел из палатки.
Через минуту взревел мотор «Рейдера».
— Минут через десять, — сказал Круль. — Десять минут мы продержимся.
Он снова ввел что-то в капельницу.
— Ты-то что беспокоишься? — спросил Иван.
— Я-то? Ты бы некрещеному ребенку воды бы дал? Или некрещеного вынес бы из огня? Напоминаю, что ты сам чуть не погиб, спасая даже не некрещеных — предавшихся спасая, чуть не погиб. Дальше объяснять?
Мовчан встал с табурета.
— Подниму своих, — сказал он. — Если твои приволокут отца Василия… А им придется его тащить, батюшка уже месяца три из церкви не выходит. Если потащат силой, то люди могут сорваться. А у них и ружья есть, и пулеметик я пару раз ночью слышал. Может быть жарко.
Капитан вышел.
— Думаешь, с чудом получится? — спросил Иван.
— Откуда я знаю? Я, брат, не теоретик. Так, нахватался из инструкций и лекций высокого начальства… Да и какая разница тебе? Спасет жизнь святой отец. Спасет — ладно, не спасет, так хоть о душе позаботится. Так ведь у вас? — спросил Круль и сам себе ответил: — Так.
Иван посмотрел на часы.
— Да не дергайся ты, расслабься. Ты этого парня никогда прежде не видел. Не увидишь никогда больше. Что изменится в твоей насыщенной жизни? Ответ — ничего не изменится. Если бы позавчера в баре погибли все туристы, ты бы долго переживал? Ты те четыре сотни часто вспоминаешь?
— Часто, — ответил Иван. — Снятся по ночам.
— Да? А на вид — спокойный, уравновешенный жеребец из Конюшни Соломона. Нельзя так комплексовать, Ваня. Поверь — нельзя.
— Лучше помолчи, — попросил Иван, Круль посмотрел на него и замолчал.
Сидел молча возле койки, время от времени проверяя пульс.
Иван хотел посмотреть на часы, но приказал себе не психовать. От того, что он будет пялиться на циферблат, машина не будет ехать скорее, а ребята не станут тащить батюшку волоком.
Тут уже ничего не ускоришь. Можно только сидеть и ждать. И надеяться, что священник успеет.
Снаружи палатки слышались голоса, кто-то ругался на чем свет стоит, завелся двигатель БТР, загремело, упав, ведро. Его кто-то пнул, снова послышалась ругань.
— Капитан не шутит, — сказал Круль. — Неужели и вправду готов стрелять в мирное население?
— Согласно инструкции и Акту Двенадцати, каждый человек, независимо от веры, имеет право на защиту своей жизни и имущества, — процитировал Иван. — И, соответственно, огрести тоже может каждый, что ваш, что наш. Потом могут возникнуть проблемы с отпущением грехов, но капитан, кажется, не совсем в том состоянии.
— Совсем не в том. То есть абсолютно. В таком состоянии так легко делать глупости. Сколько народу из ваших стало нашими в таком вот состоянии… Но чу, идут. Я бы даже сказал — бегут и ведут, — Круль встал. — Я, пожалуй, выйду. Пусть палатка проветрится от серы, на всякий случай.
Круль успел вовремя отойти в сторону, в палатку влетел отец Василий. Так, будто его кто-то толкнул. Или дал пинка.
— Курва пердолена, — сказал Анджей, входя следом.
— Не хотел? — спросил Иван.
— Абсолютно. Еле вытащили. Он попытался проклинать, но Юрасик показал автомат и посоветовал… — Анджей поставил на свободную кровать картонный ящик.
— Я ничего не буду делать! — заявил священник и скрестил руки на груди.
— Мне сказали, что вы совершали чудеса? — сказал Иван. — Или врали?
— Не врали, — капитан вошел в палатку и сел на табурет. — Не врали. Зачем всем врать? Всем врать незачем. Ведь вы спасли жизнь Магде и Питеру? Спасли ведь?
Священник не ответил.
— И Иржи вернули с того света. Его отец всех потом угощал на радостях. С чего ему врать?
— Я не знаю, с чего ему врать, — процедил сквозь зубы отец Василий. — Но, даже если он сказал правду, я это делал в храме, на освященной земле…
— Наложением рук, — напомнил капитан. — Не тяните, святой отец.
В палатке теперь пахло странной смесью лекарств, серы и ладана.
Квятковский подошел к пологу, откинул его наверх и закрепил. Потом подошел к окну в стенке напротив входа, поднял клапан и тоже закрепил.
Ветерок с моря ворвался в палатку и потащил запахи к выходу.
— У меня с собой ничего нет…
— Мы все взяли, — сказал Квятковский. — И на вашем месте я бы все делал быстрее. Люди слышали ваши крики…
— Так он еще и кричал? — удивился Иван. — С каких это пор священник отказывается прийти к постели умирающего? Пусть вы не можете спасти ему жизнь, но душу-то вы обязаны…
— Хорошо, — сказал священник. — Ладно. Я сделаю.
Ветер усилился, концы бинтов, свисающие с кровати, шевелились будто живые.
Странно, подумал Иван, глядя, как священник готовится к работе. Что-то сейчас происходит странное, что-то неправильное. Что-то мешает воспринять все происходящее, не дает признать его реальность.
На пороге появился Марко, замер, словно принюхиваясь.
— Что? — спросил Иван.
— Круль просил передать, чтобы поторопились. Или чтобы батюшка вышел и всех успокоил, сказал бы, что ничего страшного не случилось. Люди собираются, пока человек пятьдесят, но толпа растет. И сдается мне, что люди пришли не с пустыми руками.
— Батюшка, скорее, — попросил Иван. — Раненому совсем плохо.
Священник не ответил.
— И еще Круль просил передать… — Марко посмотрел на батюшку. — Просил принюхаться. На всякий случай. Поработать носом.
Стоп. Иван закрыл глаза. Точно. Вот это ему и мешало.
Ветер врывался в палатку, уносил запахи. Все еще пахло медикаментами, но запаха ладана уже не было. А запах серы… Запах серы все еще остался в палатке. А этого быть не могло. Если запах ладана принес с собой святой отец, а запах серы — Круль, то… Круль ушел раньше, сквозняк должен был вначале вынести именно запах серы. Одежда священника пропиталась ладаном, запах мог сохраниться, но не сохранился. Но остался запах серы, явственный и сильный.
Иван открыл глаза.
Марко стоял на входе и удивленно смотрел на святого отца. Квятковский смотрел на священника с ненавистью, а капитан смотрел на Ивана, словно ожидая пояснений.
— Не торопитесь, святой отец, — сказал Иван. — Не нужно.
Священник замер неподвижно, руки повисли вдоль тела.
— Чудо, значит? — спросил Иван. — Наложением рук?
Священник повернулся к нему, губы раздвинулись в презрительную усмешку.
— Вы все еще настаиваете на отпущении? — спросил отец Василий. — Или хотите чуда?
— Сволочь, — сказал Иван. — Ты три месяца…
— Три месяца, — кивнул священник. — Я спас три жизни. Этого мало?
Иван положил руку на кобуру, лицо священника чуть побледнело, но взгляд остался таким же твердым и вызывающим.
— Я очень долго мучился… Я хотел помогать людям, в этом назначение церкви — помогать людям. А мог только молиться… День за днем — молиться-молиться-молиться… Каждый день. Каждый час. Каждую минуту я мог молиться, но не получил ответа ни разу. Молчание Бога! Это называется Молчание Бога. Это загадка! Это великая загадка! Раньше, до встречи, все было понятно. Он молчит, чтобы проверить нас, дать нам возможность не знать, но верить. Верить. Для того и молчал Господь, — священник говорил спокойно и невыразительно, словно пересказывал заученный текст. — Но после Возвращения… Все и так знают, что Он есть, можно увидеть ангелов его или бесов, посетить ад, в конце концов… Почему Он молчит? Почему не приходит на помощь, когда больше не к кому обратиться? Я долго думал… Очень долго. И не мог ничего понять. К нам вернулся не жестокий Бог Ветхого Завета, легко заливающий огнем и серой целые города и обрекающий ради испытания Иова на муки, к нам вернулся не сердобольный Бог Нового Завета, воскрешающий мертвых, вознаграждающий веру, готовый к самопожертвованию. Не они вернулись, не один из них. К нам пришел равнодушный Бог. Холодный, рассудительный, отстраненный. Он даже не дал нам еще одного Завета. Он просто пришел, явился людям, сделал Землю плоской, а небеса твердыми. И все. Все!
За палаткой кричали. Уже явно не пятьдесят человек собрались толпой перед постом — сотни. Слышались крики детей, женские вопли. Бахнул выстрел.
Мовчан сорвался с табурета и вылетел из палатки.
Марко вышел следом. Потом Квятковский.
— Вы не хотите все объяснить толпе? — спросил Иван.
— Что? Что объяснить? Что три месяца назад я подписал договор? Что три месяца назад я перестал молиться впустую? Что теперь я могу спасать им жизни? Что лишил вечной жизни нескольких из них? Что маленькая Мария Францева, умершая сразу после крещения, попала не в рай, как надеялась улыбающаяся сквозь слезы мать, а в ад? Это им объяснить? Отцу Иржи сказать, какой ценой я вернул на этот свет его Иржика? Полагаете, что они успокоятся? Возбужденная толпа легко переходит с одного объекта на другой. Сейчас вы готовитесь защищаться от них, а тогда вам придется выбирать — отдать меня на растерзание или защищать меня от самосуда. Боюсь, что и в том и в другом случае выход будет один — стрелять. И в том и в другом случае их души, их бессмертные души пострадают, — на лице священника появилось новое выражение, на этот раз — злорадная улыбка. — И так и так — будет плохо. Будет плохо.
— Ничего, — сказал Круль, входя в палатку. — Прорвемся.
Круль схватил святого отца за руку, резко завернул ее за спину. Отец Василий вскрикнул.
— Прогуляемся, преступивший! — Круль двинулся к выходу, толкая перед собой бывшего священника.
— Оставь меня! — крикнул преступивший. — Не смей! Именем Дьявола был подписан договор, и ничего ты не можешь мне сделать.
— Могу. Именно — могу, — засмеялся Круль, выволакивая бывшего священника под солнце. — Нужно внимательно читать пункты, написанные мелким шрифтом. Пойдем, Ваня. Там могут понадобиться все.
Иван вышел следом.
Перед постом собрались почти все жители христианской части поселка. Женщины, дети, старики — все. Они кричали. Они требовали отпустить святого отца. Цепочка солдат перед толпой особо внушительной не выглядела. Да и солдаты, вооруженные, в касках и бронежилетах, не выглядели невозмутимыми воинами. В их глазах легко читались страх и неуверенность.
Они привыкли защищать этих людей. И были не готовы в них стрелять.
— Назад! — крикнул Мовчан в мегафон. — Приказываю отойти за разграничительную линию. В противном случае я буду вынужден применить силу.