Все. Но немного.
— Что сидишь? — спросил Токарев.
Иван оглянулся — из оперов он остался один.
— Сижу, — сказал Иван.
— Емко выражаешься! — одобрил Токарев. — Надеюсь, с отцом Серафимом будешь чуть поразговорчивее…
— Это когда? На исповеди?
— Это на внеплановой беседе, — сказал Токарев. — Ты пилюльку съешь, а то несет вчерашним от тебя, даже отсюда чувствую. Ты, кстати, как себя ощущаешь?
— Райское наслаждение испытываю…
— Вот так? Ну тогда двигай к Шестикрылому. Он даже накачку не проводил, для тебя силы берег.
Иван встал и повернулся к выходу.
— Ты состав группы не меняешь? — спросил вдогонку Токарев.
— С каких таких? — не оборачиваясь, поинтересовался Иван.
— Мало ли… Я хотел тебе подбросить еще одного бойца, вместо Фомы…
Иван почувствовал, как желваки каменеют. Чертов Тэтэшник! Нет чтобы просто спросить, кого вместо убитого Свечина берет в группу Иван. С закавыками, не напрямую. А Иван тоже хорош, не подумал о замене. Даже в голову не пришло. Выход и состав группы отдельно, а смерть Фомы — отдельно. И не пересекается.
— Хорошо, — сказал Иван. — Подбрось.
— И не спросишь кого?
— А чего спрашивать? Все опытные, при деле. Фома по внутреннему расписанию числится… числился вторым запасным водителем. Значит, твой кадр — водитель, помимо всего прочего. В рейд гонят обычно тех, кто не особо нужен или надоел. И, поскольку ты не распоследний чиновник, то твоего бойца я должен более-менее знать, в рейд с незнакомыми я не хожу. Так?
— Так.
Иван стоял в проходе зала, глядя на дверь, и разговаривал будто бы с самим собой:
— Анджея Квятковского ты со мной пошлешь, шляхтича с хрен знает какого века в летописях.
— Молодец. Смекалистый парень…
Иван повернулся на каблуках, быстро подошел к Токареву и взмахнул рукой. Тот вздрогнул, но перехватывать или блокировать движение не стал, только чуть прищурился. Иван руку остановил, поправил своему начальнику воротник рубашки.
— Знаешь, Никита Сергеевич, о чем я мечтаю долгими зимними ночами?
— Скажи.
— Я мечтаю о том, чтобы хоть раз ошибиться в своих предположениях. Один маленький, крохотный разок. Что бы ни вещал нам иезуит, но свобода воли основывается на том, что каждый из нас предсказуем до противного. Хоть раз попытайся придумать что оригинальное… — Иван застегнул верхнюю пуговицу на рубашке Токарева и пошел к выходу.
— Как Фома? — тихо спросил Токарев.
Иван хлопнул дверью так, что задрожали стекла в окнах.
Опера, маячившие в коридоре, оценили и грохот, и выражение лица Александрова, поэтому никто с расспросами лезть не стал, проводили взглядами. Молча. Потом, может, и обсуждали, но Иван этого не видел.
Иван поднялся на третий этаж, остановился перед дверью с табличкой, отпечатанной на лазерном принтере: «Отец Серафим».
— Входи, — сказал отец Серафим, как только Иван постучал в дверь.
Иван вошел.
Книжные стеллажи занимали три стены небольшой комнаты, у четвертой, возле окна, стоял диван, на котором отец Серафим чаще всего и ночевал. Ходили слухи, что спит он два-три часа в сутки, не больше.
— Присаживайся, — отец Серафим указал рукой на стул возле письменного стола. — Я уже заканчиваю.
Пока Иван сел, священник несколько раз коснулся клавиатуры, потом поводил мышкой, пощелкал и задвинул клавиатуру под крышку стола.
— Слышал, ты в рейд сегодня? — сказал отец Серафим.
— Я тоже слышал. Еще с прошлой недели. И, если не ошибаюсь, на графике и ваша виза стоит. Может, сразу к делу?
— А ты меня не учи, раб Божий, — священник посмотрел на Ивана поверх очков. — Я, видишь ли, имею степень психолога, помимо всего прочего, посему могу строить коварные замыслы, ставить каверзные вопросы и гонять по тестам кого и когда мне вздумается. Понятно?
— Понятно, — кивнул Иван.
— Слышал, ты в рейд сегодня?
— Так точно, в рейд! — отчеканил Иван. — Контрольное посещение поселка Денница на побережье Красного моря. Группа в составе пяти человек. Старший группы — специальный агент Ордена Охранителей Иван Александров…
— Он же — Ванька Сашкин, он же — Ванька Каин, он же человек, который делает глупости, не задумываясь, — закончил отец Серафим. — Слишком много для одного специального агента, не находишь?
— Это вы о чем? — безразличным тоном спросил Иван.
— Это я о твоем поведении… — вздохнул отец Серафим. — Опечален безмерно и вопрошаю — что затаил ты, Иван Александров?
— Ничего я не таил. Ничего такого, чего не скажу вам на исповеди сегодня в шестнадцать ноль-ноль.
— Вот, кстати, об исповеди, Ваня… — Отец Серафим снял очки, посмотрел на стекла, подышал на них, протер кусочком замши и положил в пластиковый футляр. — О ней я, господин специальный агент…
— Что-то не так? — спросил Иван, надеясь, что голос звучит ровно и естественно. — Я…
— Все не так, Ваня, — вздохнул отец Серафим. — Абсолютно все не так… ты мне ничего не хочешь рассказать?
— Знаете, святой отец, — сказал Иван, — меня вчера вопрошал Макферсон, так я его, естественно, послал. Вас-то я, конечно, не пошлю, но чувства испытаю сильные и противоречивые. Не вводите в соблазн…
— Вот, значит, как… — протянул отец Серафим. — Значит, мы видим сейчас человека глубоко страдающего, мучительно переживающего гибель друга, а черствые чиновники от дознавания и от религии лезут своими небрежными перстами в разверстые душевные раны Ивана Александрова, куда лезть, в общем-то, и не должны. Приблизительно так?
Иван не ответил.
Смотрел на полированную столешницу, изучал рисунок древесных волокон, пытаясь пройти взглядом этот запутанный лабиринт.
— Трепло ты, Ваня, — ласково сказал отец Серафим. — Трусливое трепло!
А вот тот изгиб похож на Джека Хаммера в профиль. Добавить бакенбарды и трубку — просто портрет! А следующий завиток — вылитый локон Машеньки Марковой из информационной службы. А тот, что дальше…
— На меня смотри! — потребовал отец Серафим. — Глазки не прячь и не отводи. Нравится пялиться на пятна — я тебя по Роршаху погоняю, но за выводы — не обессудь.
— Вам хочется кого-нибудь отругать? — спросил Иван. — Выразиться вслух, выпустить пар… Что-то на службе не ладится?
Глаза у священника ярко-голубые, немного наивные. Сколько народу на этом погорело, а сколько еще погорит!
— Ладно, не хочешь по-хорошему — будем по-плохому, — отец Серафим хлопнул ладонью по столу. — Возвращаясь к исповеди в шестнадцать ноль-ноль. Ты, Ваня, туда лучше не ходи, не стану я тебя исповедовать.
— Что значит — не станете? Перед выходом на задание — обязаны…
— Обязан, — кивнул Серафим. — Но не буду тебя исповедовать, нет смысла. Ты ведь все равно врать станешь.
Вот тут честный опер должен был вспылить, стукнуть кулаком по столу, вскочить, пообещать обратиться наверх, упомянуть, что окопались в штабе крысы тыловые, и тому подобное.
Честный опер именно так бы и поступил. Иван вместо этого только вздохнул. Значит, подумал Иван, не честный.
— Ты что собираешься делать до инструктажа и совещания? — спросил отец Серафим.
— Работа с документацией, личная подготовка Анджея Квятковского, идущего в первый раз, обед, инструктаж, исповедь, которую вы не собираетесь принимать. Потом — арсенал и склады, потом выезд.
— Все?
— Все.
— Подумай хорошо, может, чего не назвал? — Отец Серафим прикусил нижнюю губу, словно в азарте, прикидывая и даже волнуясь, вспомнит опер что-то важное или нет?
Иван подумал — ничего в голову не приходило.
— Все, — сказал Иван.
— Вот и я говорю — плохо, — покачал головой отец Серафим. — В исповеди что главное?
— Что?
— Главное, что ты понимаешь свои грехи, осознаешь, что это грехи, говоришь о грехах своих исповеднику и Богу, а потом получаешь отпущение. Согласен?
— Согласен.
Только не отводить взгляда от этих голубых пронзительных глаз. Иначе собьешься, потупишь взор и будешь совсем как нашкодивший школьник.
— И ты готов рассказать все?
Иван не успел ответить — ладонь священника звонку шлепнула по столу.
— Не лги, бестолочь, не умножай грехов своих! Не дурак ведь вроде, а туда же. Одна ложь тянет за собой другую, один грех — другой. Остановись уже на достигнутом, Иван. И послушай умного человека, раз уж свои мозги не работают. Внимательно послушай и молча, чтобы снова не соврать сгоряча. У тебя вчера погиб друг — близкий друг, — ладонь снова хлопнула по столу, будто подчеркивая важность сказанного. — Умер без покаяния и отпущения грехов. Умер после того, как убил неспровоцированно человека в воскресенье. Что должен сделать его ближайший друг?
Священник посмотрел в глаза Ивана печально и вздохнул.
— Друг должен был прибежать ко мне спрашивать, что теперь будет с душой Фомы Свечина, как можно ему помочь, молебны заказывать, панихиды… А что делает близкий друг Фомы Свечина? Что? Очень важная работа с документацией, подготовка Квятковского, жизненно необходимый обед, инструктаж… Не дергайся! Я тебя переспрашивал, ты не ответил. Молчи и не умножай греха! — Теперь уже обе ладони хлопнули по столешнице, а в голосе священника зазвучала даже не злость — ярость, отточенная как клинок. — Ты не испугался за друга? Ты в ужасе сейчас должен метаться, просить, уговаривать, доказывать! Если уж и возиться с документаций, то с рапортом об освобождении от рейда, в связи с необходимостью молебнов, поста и еще Бог знает чего… Твой друг на муки вечные ушел, а ты обедаешь по расписанию? А вчера водку жрал с Токаревым? Что случилось, Иван? Как это у тебя так выходит, Ванька Каин?
— Я… — Иван сглотнул комок. — Я не сторож брату моему…
— Вот, значит, как… — Отец Серафим откинулся на спинку кресла. — Значит, не сторож…
— Я могу идти? — спросил Иван.
— Сидеть! — приказал отец Серафим.
— А чего сидеть? Что-то изменится? Вы примете мою исповедь? Если я сейчас упаду на колени и начну целовать вашу обувь — допустите до исповеди? Вы ведь уже все решили, святой отец. Что там вы заметили и как психолог пришли к выводу?
— Да. Пришел к выводу, — отец Серафим выдвинул ящик стола, достал тарелку, накрытую салфеткой, и поставил перед Иваном. — Перекусить не хочешь?
Священник еще не убрал салфетку, но Иван знал, что под ней. Ничего другого там быть не могло.
— Хлебушек с солью, — извиняющимся тоном произнес отец Серафим. — Ты уж извини, без изысков, но хлебушек отменный, в монастыре православном пекут монашки, с благословением хлебушек…
Священник отломил кусочек от ломтя, макнул в кучку соли на тарелке и отправил в рот.
— Свежий. Ты угощайся. Понравится — попрошу, чтобы и тебе передавали.
Иван протянул руку к тарелке. Убрал. Во рту появился вкус желчи.
— Я не хочу… — сказал Иван. — После вчерашнего — ничего не лезет. Поминали. Вы кушайте, а я пойду…
— Куда?
— Документация — обучение — обед — инструктаж — выезд… — быстро перечислил Иван, стараясь не смотреть ни на хлеб, ни в глаза отца Серафима.
— Ты понимаешь, что в рейде может случиться все что угодно? — спросил священник.
— Понимаю.
— Можешь и умереть…
— Могу.
— Без отпущения грехов и покаяния…
Иван молча кивнул.
— Это — без вариантов ад. Понимаешь? Даже если я ошибаюсь в том, что произошло между Фомой Свечиным и Иваном Александровым. Даже если я ошибаюсь… Ты ведь знаешь, что происходит с нашими, если они, упаси Бог, попадают туда без покаяния?..
— Слышал, — тихо ответил Иван.
— И все-таки…
— Я пойду?
Отец Серафим закрыл лицо руками и несколько секунд помолчал, словно собираясь с силами.
— Ты же понимаешь, что я не могу тебя исповедовать, если ты не скажешь всего…
— А если я скажу — чисто гипотетически — вы отпустите мне этот грех? — Иван спросил обычным тоном, но сердце в груди замерло.
— Нет, — сказал отец Серафим. — Не смогу. Даже если бы попытался, ничего бы не получилось. Я стал бы не меньшим грешником, чем ты. Чисто гипотетически.
— Ну… тогда и говорить, в принципе, не о чем… — Иван встал. — Группу к шестнадцати я на исповедь пришлю… Анджей и Марко пойдут к отцу Стефану, а Юрасик и Коваленок — к вам.
— Хорошо… — сказал отец Серафим.
— Я у вас уже исповедовался, имейте в виду, — чуть улыбнулся Иван. — Своим я так и скажу… такой грех мне простится, надеюсь…
Священник вздохнул, но не ответил. Только когда Иван уже подошел к двери, отец Серафим кашлянул и постучал карандашом по столу:
— Это… ты не очень хорошо выглядишь…
— Что?
— Говорю, ты, кажется, приболел… сходи к медикам, скажи, что… ну понимаешь…
— Типа, не пойти в рейд по состоянию здоровья? — спросил Иван.
— Да.
— И что скажут люди? Моя группа? И что придется делать вам, святой отец? Я же признаю, что не все у меня слава Богу, вернее, все не слава Богу… Что боюсь я рисковать, и получится, что вы просто обязаны будете меня взять и тщательно опросить, а если я начну упорствовать, то вышибить меня из Ордена и Святой земли, отправить по месту жительства… И так далее и тому подобное… А так… Я говорю, что не заслужил ваших подозрений, вы мне не верите, но ничего не можете поделать… Все довольны, все смеются. А, кроме того, в рейдах редко что происходит. Скукота, плохое питание, ночевки под открытым небом и встречи с неприятными, но, в общем, безобидными людьми. Всего неделя, из них — два дня туда, два дня оттуда. На непосредственное общение с обитателями Денницы всего три дня. И это в самом худшем случае.
— Храни тебя Господь, — сказал отец Серафим и поднял руку, чтобы благословить, но Иван быстро вышел, аккуратно прикрыв дверь.
В коридоре остановился, перевел дыхание.
Такие вот дела. Ничего не сказано и все обсуждено. Пойти налево по коридору, заглянуть к медикам и пожаловаться на головную боль и тремор. Давление сейчас будет не так чтобы очень правильным, после вчерашнего. И можно будет получить освобождение. А потом взять отпуск за этот год, да и за прошлый, одновременно. Выйдет почти три месяца, махнуть отсюда подальше, в родные места. Никто там его не ждет, но это и неважно.
Рыбалка, покормить комаров на берегу реки, поупражняться с молодой и незатейливой дамой… или лучше — с затейливой.
А там, глядишь, все рассосется… само собой.
Иван повернул направо и прошел по коридору до лестницы, потом взлетел на четвертый этаж и постучал кулаком в дверь кабинета Токарева.
— А ТэТэ ушел, — сообщил выглянувший из соседнего кабинета зам Токарева. — Минут пятнадцать. Зашел и вышел.
Иван повернулся, чтобы уйти, но остановился:
— Слышь, Морковкин, а куда он ушел?
— Я не Морковкин — Морковин, сколько раз повторять? — дежурно обиделся Морковин. — А Токарев в тире. Сказал, что настроение, как раз чтобы прострелить кого-нибудь. Хотя бы бумажку.
— Что бы мы без бумажек делали, — вздохнул Иван. — Как бы жили?
Тир был в подвале.
Иван сбежал по центральной лестнице, набрал код на бронированной двери и вошел в тир. Вернее, в предбанник.
Дежурный поднял голову от журнала, узнал Ивана и вернулся к кроссворду.
— ТэТэ здесь?
За приоткрытой дверью в глубине комнаты загрохотало, лупили два «умиротворителя» в автоматическом режиме. Настроение у Токарева было не слишком веселым.
— У тебя есть лист бумаги и ручка? — спросил Иван.
Дежурный молча вытащил бумагу и ручку, положил на край стола. Неловко нагнувшись, Иван написал рапорт, поставил число и подпись.
— Ручку потом отдам!
Дежурный отмахнулся.
За это время Токарев успел дважды перезарядиться и дважды расстрелять магазины.
— Привет! — сказал Иван, входя в тир.
Токарев искоса глянул на Ивана, кивнул.
Иван надел наушники, висевшие на огневом рубеже, достал из кобуры свой «умиротворитель», снял с предохранителя.
— Что сказал Шестикрылый? — спросил Токарев, поднимая пистолеты.
— Сказал, что у меня нездоровый вид, посоветовал сходить к медикам…
Токарев опустил пистолеты, посмотрел на Ивана.