– Пять тысяч лет назад, – сказал Нишен, – великий Вей научил людей сеять рис и строить каналы. Тогда болота Харайна превратились в поля, а озера Харайна – в водохранилища, и вымерли тысячи злаков, которые росли на болотах, и даже климат стал другой. С тех пор люди не зависят от природы, а зависят от каналов, а каналы – это государство.
И господин Айцар хочет сделать то же самое, только не через каналы, а через механизмы. Его машины тоже не зависят от природы, но они принадлежат не государству, а ему самому. И когда он победит, мы вымрем, как вымерли барасинги, когда болота Харайна превратились в поля.
А он победит, если чиновники будут по-прежнему враждовать друг с другом, а столица – поощрять эту вражду. Вы знаете, что наместник ненавидит своего дядю? Но предрассудки мешают аравану Нараю протянуть руку врагу своего врага…
Шаваш доел дыньку, и теперь медленно полоскал руки холодной, пахнущей мятой водой в мельхиоровой плошке.
– А сейчас, – продолжал Нишен, – господину Айцару уже мало, что его оставляют в живых. Он нашел себе какую-то дрянь, отца Лиида, и вот этот монах не стесняется хвалить воров и ругать чиновников!
– Но ведь отец Сетакет, – вкрадчиво проговорил Шаваш, – тоже частенько бывает у господина аравана…
Нишен вздрогнул и опустил глаза.
– Вам и это не нравится? – спросил Шаваш.
Нишен вдруг едва заметно кивнул.
– Ведь это под влиянием желтого монаха господин араван принимал у себя Кархтара?
Нишен подскочил как ужаленный:
– Араван Нарай никогда не имел никаких сношений с бунтовщиками! Это выдумки сработаны топором, и сработаны они в мастерской Айцара!
«Ну-ну, – подумал про себя Шаваш, – что-то поведает инспектору Кархтар»…
Краем глаза Шаваш заметил, как качнул головой гостеприимец Аннувата. Солидный сорокалетний господин поднимался по лестнице, уверенно загребая ступеньки хроменькой, в тюрьме перешибленной ногой. Подбородок его утопал в воротниках, расшитых не по чину, и белое их кружево оттеняло раннюю седину.
Компания на левой лавке загомонила еще усерднее. Шаваш не беспокоился: наверху Снета тоже ждали.
Нишена не интересовали ни шаги за спиной, ни еда на тарелке.
– Моя родная провинция, Веана, – сказал Нишен, – была завоевана триста лет назад и с тех пор она приносит в казну меньше, чем забирает оттуда. А до того там жили впроголодь. Ветер и вода разрушали почву, не укрытую водой, и нельзя было из года в год сажать те же злаки, а половину выращенного приходилось скармливать лошадям, без которых никак не удобрить и не обработать тощие поля.
Люди жили впроголодь – однако ж жили! Но государь Иршахчан запретил общинникам держать лошадей, как он запретил им иметь оружие. Лошади и оружие – привилегии чиновников. Лучше содержать провинцию на дотации, нежели изменить законам. Два века назад понимали, что лучше поступиться выгодой, чем властью. А кому мы продаем власть сейчас?
Шаваш кивнул, глядя на пряный веанский соус в расписной плошке. Так вот зачем господин Нишен явился сюда и вот почему сидит как на иголках! Травка… Травка с мелкими желтыми цветочками, травка волчья метелка, которую издавна курили в Иниссе и Веане и которую не так просто истребить, как крестьянских лошадей… В бледных, чуть расширенных зрачках господина Нишена плавала тоска по отдыху где-то в дальних покоях ткацкой харчевни…
Наверху что-то заверещало и хрупнуло. Холст на стене затрепетал. Гостеприимец Аннувата возмущенно затряс головой. Хозяин, любовно кутавший расписной чайник, побелел, осторожно поставил чайник на полку и бросился вверх по лестнице.
Господин Нишен озадаченно вздрогнул.
– Да вы совсем ничего не ели, – ласково сказал Шаваш.
Нишен улыбнулся.
– Да за разговором, понимаете ли…
– Вполне понимаю, – кивнул Шаваш, – даже поговорка такая есть: отбило аппетит, как волчьей метелкой…
Нишен нервно обернулся. По лестнице спускался Снет. Один из спутников придерживал его, несильно закрутив толстую, как ошейник, золотую цепочку с талисманом. Кружевной воротник был оторван и заляпан красным; на мякоти подбородка проступил старый розовый шов. Снет увидел обернувшегося Нишена. Губы его мелко задрожали, глаза закатились, – и, потеряв сознание, он обвис на руках внимательных спутников.
Нишен сидел не шевелясь, что-то обдумывая.
– Благодарю вас за прекрасный обед и поучительную беседу, – сказал Шаваш и откланялся.
Шаваш глазом не моргнул, узнав о судьбе Кархтара, хотя, выплыви эта история наружу, его карьера бы кончилась вместе с карьерой Нана, с треском и бесповоротно, А шансов выплыть у нее было не так уж мало.
Найденная у Снета записка гласила: «Берегитесь столичного инспектора – ни намека о наших планах и встречах. Отложите все. Не держите, умоляю, при себе его подарков и не говорите о важных вещах в комнатах, где он был».
От кого она – было ясно. Только что минула годовщина того, как Снета помиловал желтый монах, и Снет навещал отца Лиида, хотя монастырь в эти дни почти недоступен мирянам.
А дочь убитого торговца и арестовывать не было надобности.
Весь квартал маслодельцев наслушался пьяных исповедей бывшей казенной проститутки, которой предложили спасти хорошего человека. Ну какое, в самом деле, доброе сердце откажется порадеть о справедливости, заступиться за оклеветанного?
Господин Снет, заново обвиненный в убийстве, бился в истерике и падал на колени, кричал, что не перенесет тюрьмы во второй раз, что не надо палок, что подпишет он все, что угодно, но он же не убивал.
– Не убивал, не убивал, – спросите у аравана Нарая…
– А девица?
– Я защищался ложным оправданием от ложного обвинения.
– И кто же хотел тебя извести?..
– Господин Айцар.
– Почему?
– Мы… соперничали.
– Соперничали в чем? В любви, что ли? Или в незаконном обогащении?
– Незаконным было обогащение Айцара! Я же следил, чтобы в городе не появлялось незаконных торговцев маслом, и чтоб цена не опускалась ниже справедливой цены. А господин Айцар, нажившись на ограблении крестьян, и не без колдовства к тому же, ставил маслобойки и брал за масло дешевле. Я так и говорил, что масло это заколдовано и воспрещал им торговать.
Нан скривился.
– Но ведь теперь ты сам торгуешь маслом?
– Да! Меня не восстановили в чине и навек опозорили. И я дал себе слово сквитаться с Айцаром. Я сделал вид, что мне неизвестно, кто меня погубил. Я нажил состояние, но с одной целью – войти в доверие к другим богачам. В Харайне все не так, как в столице, господин инспектор. В столице имущие сидят тихо, как мыши, и ждут, кто первый до них доберется: ночной вор или судья. А в Харайне имущие хотят отложиться от столицы и взять власть в свои руки, чтоб им никто не мешал грабить народ! Оттого-то Айцар и прикармливает людей.
– Кормит, значит, народ, чтоб потом прирезать, – уточнил Нан.
– Как свинью к празднику!
– Кто участвует в заговоре?
– Господин Лич, господин Нишак, господин Нахшаник, господин Весен… – заторопился Снет.
– Что именно хотят заговорщики?
Шалый весенний шмель метался по кабинету, да слегка поскрипывал грифель: Шаваш притянул к себе лист и начал писать. Сквозь имена заговорщиков на гербовой бумаге проступила бледная казенная печать. Имена пахли миллионами и казнями.
А рассказывал Снет вещи необыкновенные.
Год назад, по словам Снета, в городе Харайне завелся кружок, и все состоятельные люди города навещали кружок и слушали там отца Лиида. Был этот кружок устроен весьма хитро. Собирались и толковали, что, мол, цена товара должна зависеть не от справедливости чиновника, а от глупости покупателя, которую в этом кружке именовали «рыночным спросом». И что хорошо бы отменить справедливые цены и переделы земли, чтобы чиновник не имел силы над хозяйством, а прибыльщики скупили бы земли и людей в рабство: ведь чем продажа труда отличается от продажи свободы?
Рассуждали, что человек станет хозяином самого себя не раньше, чем станет хозяином своему имуществу, и тогда во всем Хаврайне будет столько же каменных зданий, сколько в остальной империи, а штанов шить и руды добывать будут втрое больше. А зачем, спрашивается, человеку втрое больше штанов? Он что, втрое счастливее от этого станет?
– Этот отец Лиид, – продолжал Снет, – был у Айцара вроде наживки, потому что многие заметили, что люди кружка имеют между собой доверие и самые выгодные сделки, и все потянулись в кружок, потому что мешок желания не имеет дна. А когда человек увязал в этих разговорах, тут уже начиналась другая беседа, для четырех глаз и двух ртов: о том, что надоело платить столице налоги, что законная династия пресеклась со смертью Харсомы, и что надо отделиться от империи и устроить в Харайне правительство богачей. И вот, когда Айцар заводил такой разговор, собеседнику было уже некуда податься, потому что давно и его жизнь, и его доходы зависели от кружка. Во-первых, уклончивого быстро разоряли, а имущество, знаете ли, дороже чем жизнь. А во-вторых, у Айцара к тому времени было множество страшных бумаг про собеседника, так что все было устроено очень толково. Люди и пожаловаться боялись – а вдруг наскочишь на заговорщика?
– Думаю, – прибавил Снет, – что покойному судье-таки пожаловались. Из-за этого его и убили.
– И я должен поверить, – задумчиво сказал Нан, – что всю эту фантастическую программу выдумал такой трезвый человек, как господин Айцар, а остальные деловые люди его поддержали. И предпочли тюрьме за незаконное обогащение – виселицу за государственную измену?
Голос Снета стал торжествующим.
– В том-то и дело! Делал заговор – Айцар, а устроено все так хитро, что в случае чего главным лицом окажется желтый монах, отец Лиид – он у них заместо попугая.
– С каких пор желтые монахи мешаются в мирские дела?
Снет потер руки.
– А вот с тех пор, как все в империи пошло кувырком, и мешаются. И очень глупо делают! И у вас, господин инспектор, есть доказательство – записка от отца Лиида к Айцару. Хорошенькая записка, а?
– Почему эта записка оказалась у тебя? Значит, тебе настолько доверяли?
Снет замялся на миг.
– Это отец Лиид встретился мне на смертном пути и спас меня; ровно восемь лет назад. Я и отправился третьего дня на богомолье. Отец Лиид и подумать не мог, что я не передам записки, а больше ему было не с кем, монастырь-то закрыт.
– И почему же ты ослушался святого отца?
– Это, конечно, грех. Но это был мой единственный шанс отомстить. Кто может поверить без доказательств в измену Айцара и заговор желтого монаха?
– И что же ты сделал – для мести?
Снет вздохнул и сказал совершенно убитым голосом:
– Я сначала потребовал назад все то, что у меня было конфисковано.
Нан расхохотался.
– Иными словами, ты решил отомстить не Айцару, а его мошне? Знаешь, как называется такая месть в судебных книгах?
– Я… я все равно собирался представить записку властям! И лишь хотел, чтоб доказательства вины Айцара были еще наглядней!
Инспектор спросил:
– И почему же люди имущие слушали отца Лиида? Он, что, мыслил практичнее их?
Снет сделал круглые глаза и почти зашептал:
– На кого опереться человеку имущему? Бедняк ненавидит его, чиновник обирает его. Отец Лиид обещал мятежникам, что сын Ира будет на их стороне.
Инспектор заворочался в кресле.
– А кочевники? – спросил Нан. – Что кочевники?
– Были у Айцара связи с кочевниками?
– Конечно!
– Какие именно?
– Э-э… не знаю.
– А другое – знаешь?
Снет забегал глазами.
– Вот сейчас, – сказал Нан, – мне был изложен некий проект. В основе этого проекта была – скажем так – священность и неприкосновенность частной собственности. И вот вопрос: многое ли после горцев останется неприкосновенной собственности – частной ли, государственной ли? Ведь звать горцев, чтоб осуществить такое дело – это все равно, что выдумать новую маслобойку, а вместо клещевины засыпать в нее железную руду. И уж если Айцару помогают горцы, то ему никак не нужен сын Ира, а если ему поможет сын Ира, то горцы ему только помеха. Что ж ты врешь, собака?
Снет повесил голову и заерзал на скамье.
– Ах, господин инспектор, – сказал он. – Айцар стоит шесть миллионов, столько, сколько все подати Харайна за три года. Даже если часть отдать в казну, все равно многое останется тем, кто его арестует. И я так понимаю, что вам хотелось бы его арестовать и хотелось бы доложить, что судью убили от Айцара. Так отчего же вы мной недовольны и что же вы хотите?
– Я хочу, – загремел Нан, и по лицу его пошли красные пятна, – изобличить твое вранье! Как человек, погубленный Айцаром, мог войти в его доверие? Как тебе могло стать известно о заговоре? Либо ты был одним из главных изменников, либо ты все сочинил. Такие, как Айцар, существуют лишь потому, что не покушаются на власть – а ты рассказываешь басни о мятеже! И чтоб подкрепить их, припутываешь то желтых монахов, то кочевников, что вообще исключает друг друга! Да ты, дрянь, понимаешь ли, что если б желтый монах участвовал в заговоре против императора – то это было б большим потрясением основ, чем сам заговор?
Что ты тычешь мне в нос запиской, которая ни в одном архиве значиться не может и не будет! Увести его! – махнул рукой Нан, – и пусть хорошенько подумает, о чем ему говорить завтра.
Снета вывели, а инспектор откинулся в кресле и закрыл руками лицо.
– Ну, – наконец спросил он своего секретаря, – что вы об этом думаете?
– Снет видел меня с господином Нишеном и решил, что мы действуем по приказу аравана. Я думаю, что он наврал половину, только не знаю, какую: про монастырь или про горцев.
– Про горцев, – ответил инспектор, вынимая из рукава бумагу. – Сегодня утром Айцар передал мне список военачальников, ждущих лишь приказа Вашхога, чтобы присоединиться к горцам.
Шаваш кивнул. После распоряжения накормить солдат Айцара снотворным он как раз и ждал вещей в таком роде.
– Легко и приятно, – сказал Нан, – иметь общие интересы с господином Айцаром. Потому что если бы Айцар не затеял переворота, то, узнав об измене племянника, он сделал бы из нее великое предприятие. А теперь победа горцев для него страшнее, чем арест. Отправляйтесь к Айцару да поторопите обещанный им отряд Канасии. О Снете Айцару, естественно, не рассказывать.
– А чем объяснить Айцару, что вы не пожаловали сами?
– Скажите, что меня потребовал вечером в монастырь настоятель.
Шаваш искоса взглянул на Нана. Отчего это Нан уверен, что настоятель или отец Лиид захочет его слушать? И даже если вы слушает, что тогда?
Иметь законы, карающие желтого монаха за преступление, было так же нелепо, как иметь законы, воспрещающие красть солнце и плавать по каналам в телегах. Нан сказал Снету правду: если заговор действительно был, то упоминание о нем причинило бы существующему порядку больше вреда, нежели сам заговор. Шаваш вдруг с беспокойством подумал, что империя защищена от желтых монахов не более, чем от землетрясений или эпидемий; а между тем времена наступают столь смутные, что даже желтый монах прельстился размышлять о мироустройстве: и да же не один, судя по смущению господина Нишена.
Нан хотел спросить что-то еще, но потом молча поклонился недвижному, вырезанному из белой, как бараний жир, яшмы, небесному судье Бужве, и направился к выходу. У самого порога Нан все-таки обернулся.
– Слушайте, Шаваш, а вы как относитесь к изложенной программе?
Шаваш пожал плечами.
– Я сегодня начитался про то, как при справедливом мироустройстве на душу населения должно быть в сто раз больше зерна. А теперь услышал, что при справедливом мироустройстве на душу населения должно выплавляться в сто раз больше меди. Признаться, – усмехнулся Шаваш, – первый идеал народу как-то понятней.
Роджерс не удивился и волнения не выказал, увидев в покоях Келли господина Нана. Он поклонился инспектору, сел на резной деревянный табурет, аккуратно расправил складки платья и с вежливой предупредительностью наклонил голову.
– Когда вы последний раз виделись с Айцаром, мистер Роджерс?
– Точно не помню. Приблизительно неделю назад.
– То есть до праздника?
– Получается так.
– И с тех пор никак с ним не встречались и вестями не обменивались?