– Ойген? – к прекрасно выспавшемуся за ночь и обретшему обычную жизнерадостность Монброну повернулся... Повернулся...
Он не особо высок, однако статен – такая осанка обычно называется «кавалергардской», будто шомпол проглотил – в обычной рабочей одежде, которую ночью заботливо сложили у койки. Светло-русые, а отнюдь не белые волосы. Худощав, но невероятно жилист, будто из веревок скручен. Ну да, Ойген Реннер.
Взгляд. Вот, что пригвоздило пронырливого, в общем-то спокойного и жизнелюбивого Робера Монброна к порогу. На вас когда-нибудь смотрел Юлий Цезарь во всем величии? А Наполеон? А король Филипп Красивый? На тебя глядят, как на мошку. Крысу. Как на ничто. Как на вещь.
– Ойген, ты чего? – ахнул Монброн, остановившись.
– Шлем Зигфрида Нидерландского, – небрежно сказал Ойген, отбрасывая на стол слегка покореженный, расцвеченный сбитой эмалью и золотой чеканкой шишак. – Откуда он у тебя?
– Н-нашел, – выдавил Монброн, роняя из кулака кайзеровские монетки. – Ойген, да что с тобой? Позвать кого?
– Соблагоизволь назваться, – с величественностью византийского императора проронил Ойген, не глядя на Робера.
– Мы же знакомы, – окончательно растерявшись, выдавил слегка напуганный Монброн. – Помнишь, в Вормсе? Подсобный рабочий и все такое...
«А вдруг он сошел с ума? – мелькнула у Робера мысль, – надо бы поосторожнее... Ладно, представлюсь по-светски».
– Робер де Монброн, Иль-де-Франс, город Париж. Ойген, вспомни, я же...
Робер не договорил. Ойген Реннер, простой парень из австрийской деревни куртуазно поклонился, услышав благородное имя, и назвался:
– Хаген из Тронье, Бургундия. Если я могу... ооо...
– Джерри, мистер Роу, у него опять судороги! Помогите! Тим, отошли за доктором в Кюртен! Давай же!
Ойген упал, тело начали бить конвульсии. Рот извергал мутную пену и слова на непонятном языке.
Надо сказать, что именно в тот момент Робер Монброн очень испугался. Он всегда боялся сумасшедших.
Первым на помощь прибежал лорд Вулси.
Спустя два часа британец тоже начал полагать себя умалишенным.
Этого просто не могло быть!
Сказок не бывает!
* * *
Увы, сказки бывают, и далеко не всегда добрые. Пока двое трудяг бегали в деревню Кюртен за доктором для внезапно и тяжело заболевшего Реннера, случилась еще одна неприятность, да такая, что видавший виды Уолтер Роу только руками развел и понял: концессии пришел окончательный и закономерный карачун.
Трое из подсобных рабочих не подошли к хозяевам за жалованьем. Их позвали, но в шатре, стоявшем ближе всего к воде, оставалось тихо. Кто-то отправился проверить (и разбудить – наверное, просто приняли лишку вчера), и вылетел из небольшой палатки с задыхающимся криком.
– Scheisdreck! Mein Wirt, ist sie die Toten!! Alles die Toten![3]
– Ч-чего? – Вытаращился Вулси, а Робер разинул рот и мелко перекрестился. – Быстро покажи, где!
Собралась вся компания и большая часть работяг. Окружили, перешептываясь, палатку. Вперед протолкался шуцман-полицейский, прибежавший из соседнего поселка, но толку от него было чуть. Седоусый ветеран франко-прусской войны, не видевший в своей жизни ничего страшнее утопленников и не разбиравший дел сложнее злодейской покражи поросенка из хлева фрау Гисслер, что живет в последнем доме по дороге на Вормс... И все-таки представитель официальной власти не помешает – его свидетельство будет ценно перед большим начальством.
– Мамочки, – только и выдавил напуганный Робер, заглянув внутрь через плечо насупленного и откровенно растерявшегося мистера Роу. – Их убили, да? Убили? Правда?
– Если ты, молокосос, немедля не заткнешь пасть, – тихо рыкнул археолог, – я лично тебя придушу, а труп вышвырну в реку. Вон отсюда! А вы, милорд, подойдите. Что скажешь, Джералд?
Лорд Вулси посмотрел искоса, будто дрозд на букашку, медленно покачал головой и прохрипел:
– Я, конечно, не врач... Но, бесспорно, это насильственная смерть. И все равно... Кто мог сделать такое? В лагере полно народу. Мы почти до утра не спали, услышали бы крик или борьбу...
– Крик-то мы как раз и слышали, – мрачно произнес Роу. – Этот мальчишка, Реннер. Он?
– Бред, – шепотом ответил Вулси. – Когда мы его нашли, не было никаких следов крови. И чтобы в одиночку сделать
Германская империя, побережье Рейна
27-28 марта 1912 года
– Сударь, разве мне стоит объяснять вам, человеку, бесспорно, образованному, что сталкиваясь со столь тяжким преступлением, полиция обязана провести следствие до конца, не взирая на удобства или неудобства даже самых высокопоставленных и уважаемых лиц. Я просто обязан так поступить, Mein Herr Вулси. С меня будут требовать отчета имперские власти... Я государственный чиновник, существуют правила, предписания. Скажите спасибо, что мы никого из вас не задержали.
– Но господин офицер, все документы в порядке, концессия зарегистрирована в министерстве, в Берлине, посмотрите на подпись статс-секретаря Штрауба! Мы...
– Разговор окончен, сударь. Вы останетесь в Германии, пока расследование не придет к выводу о вашей вине или невиновности. Разумеется, при благоприятном исходе, мы извинимся за доставленные временные трудности и вынужденное бездействие вашего предприятия. Итак, надеюсь, в Вормсе я всегда смогу вас отыскать. Если же вы покинете город – будет отдан приказ о розыске и задержании. Не осложняйте себе положения, оно и без дополнительных эксцессов весьма двусмысленно.
...Если бы Брокгауз и Эфрон добавили в свою знаменитую энциклопедию статью «Бюрократ» и поместили рядом дагерротипный или фотографический снимок означенного существа, то лучшего образца, чем нынешний гость лорда Вулси, издателям было бы не найти. Прямо-таки архетипическая личность.
Темно-синяя полицейская шинель с шитьем по рукавам и вороту идеально подогнана по тощей фигуре, сглаживая ее недостатки; фуражка-кепи с сияющим козырьком, тончайшие лайковые перчатки и лучезарные сапоги, отражающие реальность не хуже самого дорогого зеркала. Тяжелый «полицай-револьвер» на ремне, в начищенной кобуре. Венчает это сооружение маленькая крысиная голова, уши оттопырены, нос похож на вытянутый указательный палец, узкие и явно подкрашенные губки украшаются тоненькими, ниточкой, тараканьими усишками, а идеальный прямой пробор делит темные жидкие волосы на две гладеньких прилизанных полусферы. Воняет бриллиантином, сапожным салом и приторной кельнской водой, причем в равных пропорциях. Картину довершают чудовищно-непроизносимая фамилия «Киссенбарт» и характер потомственного бюрократа в двадцатом поколении: «Без надлежащей инструкции, разрешения, директивы или предписания никому нельзя даже дышать и потреблять пищу!»
Короче говоря, полицейское управление Вормса отправило на место кошмарного преступления своего лучшего сотрудника. Неизвестно, являлся ли обер-фольген[4] умным или прилежным следователем, но вот приехавший к полудню доктор...
Местный доктор являл полную противоположность обер-фольгену Киссенбарту. Лорд Вулси полагал, что в лагерь прибудет эдакий седенький худощавый старичок с бородкой, саквояжиком и в потертом сюртуке, измученный непременной подагрой и тихим алкоголизмом. Однако его светлость изволили серьезно ошибиться.
Доктору Курту Шпилеру оказалось немногим более двадцати семи лет, он прошлым годом закончил медицинский факультет Гейдельберга, купил небольшую практику в деревне, и, разумеется, ужасно скучал, не зная, как растрачивать энергию молодости в глухой прирейнской провинции – в студенческом Гейдельберге жилось куда веселее. Жаждущие врачебной помощи чахоточные крестьяне, полнокровные бюргерши, страдающие коликами пивовары или вечно беременные жены мелких помещиков смертно надоели, как надоедает любая монотонная работа.
Шпилер примчался на скрипучей двуколке, оказался человеком англоговорящим, образованным и аккуратно одетым, чем немедля заработал симпатии всей, озабоченной утренними происшествиями, компании. Приволок с собой целых два саквояжика с медицинскими инструментами собственного изобретения. Выслушал сбивчивый рассказ концессионеров о событиях. Сказал, что мертвецы подождут, а врачу следует прежде всего позаботиться о живых людях. Засим доктор Шпилер побежал в господскую палатку, к отягощенному безумием Ойгену Реннеру, и сразу заставил Монброна вскипятить воды для мытья рук.
Реннер, пребывавший в странной полудреме, – то просыпался, то снова проваливался в глубочайшее забытье – к появлению энергичного господина Шпилера отнесся вполне безучастно.
А потом завертелось. Явился неприятный следователь Киссенбарт в сопровождении полудюжины конной полиции и тихого, как мышка, серенького помощника в наимельчайшем чиновничьем звании. Обер-фольген устроил громогласное расследование, потратил два часа на изучение места преступления (как положено, с лупой и блокнотиком для записей) допросил всех, до кого мог дотянуться, и закончил свою малоосмысленную, но суматошно-бодрую деятельность только к семи пополудни, когда начало смеркаться.
Вывод господина обер-фольгена потряс даже изрядно повидавшего жизнь Уолтера Роу. Оказывается в лагере орудовал человек, больной маниакальным сумасшествием. Ни больше ни меньше.
– Вы ведь помните дело о Джеке Потрошителе у вас, в Англии, несколько лет назад? – нудел Киссенбарт, попутно скрипя металлическим пером по бумаге протокола – к заполнению официальных документов он, похоже, относился с ревностью монаха-флагелланта, истязающего плоть. – Ну тот, убийца, резавший публичных девиц в районе Уайт-Чипелл? В газетах об этом много писали. И лондонский случай вошел во все учебники криминалистики. Очень похожая стилистика преступления, очень... Господин Вулси, вы не замечали у ваших рабочих или сотрудников... странностей? Ну, там, мучительство над животными, привычка к жестокости с людьми, содомские склонности?
Тимоти громко фыркнул, Роу едва не сплюнул, а Робер зажал рот ладонью, чтобы не захихикать. Лорд Вулси напыжился, весьма искусно разыгрывая оскорбленные чувства, и величественно изрек:
– Когда я нанимаю поденщиков на работу, меня менее всего интересуют их, как вы, герр Киссенбарт, выразились, содомские склонности. А прочего не замечалось. Клянусь честью и титулом.
– Зря-зря, – мелко улыбнулся фольген, – наблюдательность всегда помогает в жизни. Итак, тела перевезут в Вормс, для вскрытия. Немедленно. Надеюсь, повозки вы предоставите.
Слово «надеюсь» звучало недвусмысленным приказом.
– Вскрытием могу заняться и я, господин судебный следователь, – не оборачиваясь, откликнулся доктор, по-прежнему сидевший у постели Реннера. – У меня в Кюртене прекрасная амбулатория с резекционным залом. Заверенный нотариусом и сельским шуцманом отчет я немедленно вышлю в город.
– Вы, простите за невежливую откровенность, молоды и неопытны, – с высокомерной снисходительностью заявил Киссенбарт, захлопывая толстую папку бурой свиной кожи и отправляя оную во чрево портфеля с вытисненным над замочком имперским орлом. – И меня не оставляет мысль об убийце-сумасшедшем. Странно, господа, что никто и ничего не слышал, кроме... Напомню: мастер смены сообщил при допросе, будто один из молодых рабочих ночью едва не утонул. Любопытно, что понадобилось поденщику на месте вашего раскопа? После полуночи, в темноте? Да, и почему я с ним не беседовал?
– Вот он, – Тимоти указал на бессознательного Реннера. – Верно, парень упал в яму и почти захлебнулся. Мы все вместе его оттуда вытаскивали и не заметили ничего подозрительного. Его одежда, понятно, оказалась испачкана в глине, а не в крови. А крови на месте преступления было – сами видели! – словно на чикагских бойнях.
– И все-таки, – непреклонно начал Киссенбарт, – я хотел бы...
– Ах, господин офицер, оставьте! – отмахнулся доктор Шпилер. – Молодой человек очень болен. Вероятно, тяжелейший приступ эпилепсии. И каталепсия вдобавок... Ничего не пойму. Сейчас вы от него ничего не добьетесь.
– Придет в себя – пускай явится в полицейское управление Вормса, – строго приказал обер-фольген, поднимаясь. – Вот именное предписание, вручите. Итак господа, время к вечеру, я возвращаюсь в город. Уверен, вы исполните мои предписания с пунктуальной точностью. Необходимые бумаги я оставил на столе. Честь имею.
– ...Уникальная сволочь, – выразил общее мнение о Киссенбарте Джералд Вулси после отбытия полиции и господина чиновника. – Тупой, самоуверенный тевтонский шакал.
– Будьте аккуратнее в словах, милорд, – усмехнулся доктор. – Я ведь тоже немец. Однако вы правы насчет тупости – сего выдающегося таланта у господина обер-фольгена не отнимешь. Версию он выдвинул абсурдную. Я осмотрел повреждения трупов и могу сказать, что... это прозвучит несколько странно, но человек, да еще и массовый маниакальный убийца, всегда убивающий жертвы поодиночке, не смог бы сделать такого. Я читал некоторые исследования по данной тематике и не могу ошибаться.
На доктора уставилось четыре пары заинтересованных глаз. А тот размеренно и авторитетно продолжал:
– По курсу судебной медицины в Гейдельберге мне зачли высший балл, это действительно интересный предмет – в процессе изучения понимаешь, до какой звериной жестокости иногда может дойти человеческая натура. Троих ваших поденщиков убил не человек, это раз. Все произошло настолько быстро, что несчастные даже не успели закричать и позвать на помощь. Или не смогли сами схватиться за ножи. Это два. Тот, кто вырвал людям сердца, обладал невероятной, нечеловеческой силой – грудная клетка, признаться, очень крепкое изобретение природы, поверьте мне, как практикующему врачу, частенько занимающемуся хирургией. Разломать ребра, как корзиночку из ивовых прутьев, невозможно никакому силачу. Это три. Не заметно, чтобы убийца пользовался металлическими инструментами, только какие-то острые изогнутые крюки, наверняка когти – шрамы говорят об этом с полной ясностью. Видимо, действовал хищный зверь. Вот мой вывод.