Ферессон нетерпеливо отмахнулся:
— Где-нибудь болит? Кости не сломаны?
— Я-то не пострадала, а вот все остальное…
Шарлота стерла с лица струйку крови и белую пыль. Через щеку у нее тянулся порез, светлые волосы слиплись, розовый свитер разорвался.
— Ящик! Вы спасли ящик?!
— Целы безделушки, целы, — успокоил ее Доус, так и не отойдя от машины ни на дюйм.
Шарлота прижалась к Ферессону, дрожа от испуга и отчаяния.
— Посмотри! Посмотри сюда!
Она подняла руку, покрытую толстым слоем пыли. Пыль быстро темнела и вскоре стала чернее сажи.
Изорванный свитер на девушке съежился, юбка растрескалась и сморщенной шелухой отваливалась от тела.
— Быстрее в машину, — приказал Ферессон. — На заднем сиденье — плед… из нашего поселения.
Закутавшись в плотную шерстяную ткань. Шарлота забилась в угол салона.
Капли алой крови падали с ее щеки на голубые и желтые полосы пледа. Сев за руль, Ферессон раскурил сигарету и вставил ее между трясущимися губами девушки.
— Спасибо, — едва слышно поблагодарила она. — Аллен, как нам теперь жить, что делать?
Ферессон ласково смахнул потемневшую пыль с волос девушки.
— Поедем и покажем ему оригиналы. Вид новых предметов обычно стимулирует их. Бог даст, и ваш оживет.
— Он не просто болен, — пришло в голову Шарлоте. — Он умер, Аллен. Верь мне, я точно знаю!
— Да брось ты, не так уж он и стар, еще оклемается, — запротестовал было Унтермейер, но все они уже понимали: конец неизбежен.
— Он размножается? — спросил Доус.
Шарлота опустила глаза.
— Если бы он только мог… Я сама осматривала яйца По всему видно, что некоторые разбиты изнутри, но ни один детеныш не выжил… — и она запнулась.
Ферессон завел мотор и с силой хлопнул дверцей. Дверца закрылась неплотно. Видимо, металл покоробился и потерял форму.
Ерунда, пустяк, незначительный дефект при дублировании, но по спине Ферессона побежал ручеек холодного пота.
Даже его сияющий лаком, роскошный «бьюик» оказался «пудингом». Значит, и Билтонг в Питсбургском поселении износился.
Раньше или позже то, что случилось в Чикаго, произойдет повсюду.
* * *
Вокруг парка рядами выстроились автомобили, немые и неподвижные.
С трудом найдя место для стоянки, Ферессон заглушил мотор и сунул ключи в карман.
— Может, останешься в машине? — обратился он к Шарлоте.
— Не волнуйся, я не пропаду. — Она улыбнулась уголками рта.
Подбирая одежду для Шарлоты, Ферессон потратил немало времени. Сейчас на ней были мужская спортивная сорочка и широкие брюки из рассыпающегося магазина готового платья. Поначалу Ферессон проехал мимо, но, заметив на тротуаре роющихся в товарах людей, решил: найденная здесь одежда на два-три дня сгодится. И действительно, в дальнем углу он обнаружил кипу мужских рубашек из грубого полотна и дамских брюк. Ткань казалась прочной, и сколько ни вертел Ферессон одежду в руках, дефектов не обнаружил.
Что это — свежие копии? Или, хоть это и маловероятно, оригиналы, используемые владельцем магазина для копирования?
Это скоро выяснится.
Во все еще торгующей обувной лавке Ферессон приобрел пару домашних туфель на низком каблуке. Довершил наряд девушки его собственный пояс.
Найденный в магазине рассыпался, когда он застегивал на Шарлоте пряжку.
Со стальной коробкой в руках первым из машины вылез Унтермейер и направился в центр парка. За ним последовали остальные. Вскоре они оказались среди угрюмо молчащих людей. Казалось, в парке собралась добрая половина жителей поселения, и у каждого нашлось что-нибудь для копирования: заботливо хранимые веками оригиналы или копии с минимальными несоответствиями. Безумная надежда и страх превратили лица людей в застывшие маски.
— Смотрите, вон там, в рощице, — воскликнул слегка отставший Доус, — мертвые яйца.
Среди разбросанных кусков скорлупы на краю парка валялись серо-коричневые шары размером с баскетбольный мяч.
Унтермейер поддел ногой ближайшее яйцо. Оно с хрустом развалилось, пустое и хрупкое.
— Какая-то зверюга высосала, — определил он. — Так-то вот, допрыгались, скоро и занавес опустят. Думаю, сегодня к вечеру собаки доберутся сюда, а он до того опустился, что даже собственные яйца защитить не может.
В толпе нарастало возбуждение. Повсюду, куда ни глянь — налитые кровью глаза, перекошенные злобой лица, сжимающие домашнюю утварь руки, побелевшие костяшки пальцев. Люди стояли так уже давно, ожидание тяготило их.
— А это еще что такое? — Унтермейер присел у дерева на корточки перед предметом неопределенной формы и провел пальцами по оплавленной металлической поверхности. — Гм. Ну и уродина, то ли телевизор, то ли…
— Это — сенокосилка, — угрюмо пояснил стоящий поблизости человек с обрезком водопроводной трубы в руках.
— Давно он ее отпечатал?
— Четыре дня назад. — Человек с остервенением пнул косилку. — Старая совсем износилась, вот я и выкатил общественный оригинал из склепа и, почитай, целый день проторчал в очереди. И полюбуйтесь, что получил! — Он презрительно сплюнул. — Даже и не поймешь, что это такое! Она гроша ломаного не стоит, так что я бросил ее здесь — не тащить же хлам домой.
Его жена запричитала во весь голос:
— Как нам теперь быть? Старая на ладан дышит, новая тоже никуда не годится! Что же теперь, прикажете…
— Заткнись! — оборвал ее муж. — Подождем еще немного, глядишь, ему и надоест валять дурака. — Его лицо угрожающе исказилось, губы побелели. — А коли нет… — Он поднял над головой кусок трубы.
По толпе пронесся невнятный гул. Шарлота, поежившись, продвинулась вперед.
— Он, конечно, не виноват, но… — Она горестно покачала головой. — Нам-то от этого не легче! Если бы он только снова начал копировать нормальные вещи…
— Да куда ему! — Унтермейер скривился. — Вы только посмотрите на него!
— Он остановился, загораживая проход остальным. — Разве этот кусок дерьма способен на что-нибудь?
Билтонг умирал. Огромный, толстый, липкий, он распластался посреди парка — глыба древней пожелтевшей протоплазмы. Его псевдоподии ссохлись и замерли на побуревшей траве. Под лучами тусклого солнца из клеток Билтонга испарялась влага, от чего все его тело медленно оседало. От ворочающегося в луже слизи Билтонга исходило мерзкое зловоние разлагающейся органики.
Вокруг жужжащим роем вились мухи.
— Господи! — вырвалось у Шарлоты. — До чего он безобразен!
По центральному хребту Билтонга прокатилась слабая судорога. Плотное ядро нервных тканей запульсировало в агонии, желтая протоплазма вспучилась и опала, по всему телу пошли расширяющиеся круги. Темно-желтые волокна на глазах распадались, превращаясь в известковые гранулы. Старость, разложение и… страдания.
Перед умирающим Билтонгом на бетонной платформе кучей лежали оригиналы.
Рядом — незавершенные копии: шары не правильной формы из черного пепла, смешанного с влагой тела Билтонга — сырья, из которого он трудолюбиво лепил вещи. Билтонг прервал работу и из последних сил цеплялся за угасающую жизнь.
— Бедолага, — пробормотал Ферессон. — Вряд ли он теперь долго протянет.
— Он сидит так вот уже шесть часов кряду, — фыркнула Ферессону в самое ухо пожилая дама. — Представляете, сидит себе и в ус не дует! Наверное, надеется, что мы приползем на коленях и будем умалять его!
Доус свирепо повернулся к ней.
— Разве вы не видите, что он умирает? Ради Бога, оставьте его в покое!
Люди вокруг недовольно заворчали, в сторону Доуса повернулись десятки мрачных лиц.
— Легче на поворотах, парень, — вполголоса бросил Доусу Унтермейер. — Этим ребятам позарез нужны копии, а кое-кто с утра торчит за жратвой.
Время поджимало. Ферессон принял из рук Унтермейера и рывком распахнул стальной ящик. Бережно, один за другим, извлек оригиналы — серебряную зажигалку «Ронсон», бинокулярный микроскоп «Бош энд Ломб» с великолепной оптикой из горного хрусталя, высококачественную фотокассету «Пикерин» и сверкающий хрустальный бокал «Стьюбен».
При виде таких сокровищ по толпе пробежал изумленный шепот. Лицо Ферессона озарила мрачная улыбка удовлетворения. В этом поселении не было таких оригиналов, а лишь несовершенные копии с дефектных дубликатов. С драгоценной ношей Ферессон направился к Билтонгу. Дорогу ему преградили разгневанные люди, но разглядев, что у него в руках, расступились.
— Отменные у тебя оригинальчики! — завистливо покосился ближайший мужчина. — Может, расскажешь, где стибрил?
Ферессон промолчал. Разложив на бетонной платформе оригиналы, он смотрел на умирающего Билтонга.
Вначале Билтонг не шевелился, хотя и заметил новые оригиналы. Затем твердые волокна внутри желтой массы завибрировали и слились размытыми пятнами. Вся глыба протоплазмы содрогнулась, и передняя часть Билтонга с хлюпаньем разошлась. Из образовавшегося отверстия толчками потекли зловонные жирные пузыри. Псевдоподия дернулась, вытянулась в скользкой траве и, поколебавшись, коснулась хрустального бокала.
Билтонг сгреб кучу черного пепла, пропитал ее жидким выделением из переднего отверстия. Образовалась тусклая сфера — нелепая пародия на бокал. Билтонг отступил, замер, собираясь с силами, и снова попытался скопировать хрустальный бокал. Внезапно все его тело свело судорогой; впевдоподия безвольно упала, затем дернулась в одну, в другую сторону и втянулась внутрь Билтонга.
— Не выгорело, — прохрипел Унтермейер. — Слишком поздно.
Немеющими пальцами Ферессон засунул оригиналы в стальной ящик.
— Да, все кончено, — неохотно признался он. — Ваш Билтонг безнадежно болен, и оригиналами тут уж не поможешь.
Потерявшая дар речи Шарлота отошла от платформы. Унтермейер последовал за ней мимо негодующих жителей поселения.
— Подождите минуточку, — крикнул им вслед Доус. — У меня тоже есть, что ему предложить.
Ферессон устало ждал. Доус снял с плеча холщовую сумку, с минуту покопался и извлек какой-то предмет, завернутый в старую газету. Под газетой оказалась грубая деревянная кружка. Присев на корточки, Доус поставил кружку перед Билтонгом.
Шарлота подошла к ним и фыркнула:
— Какой в нем прок? — Она вяло ткнула грубый деревянный предмет носком туфли. — Такое барахло ты и сам запросто скопируешь.
Ферессон вздрогнул. Доус поймал его взгляд, и секунду они пристально смотрели друг на друга: Доус — едва заметно улыбаясь, Ферессон — сосредоточенно наморщив лоб.
— Правильно, — промолвил Доус, — я ее сделал своими руками.
Ферессон схватил и недоверчиво оглядел кружку.
— Ты сам ее сделал?.. Но из чего? И как? Не понимаю! Каким оригиналом ты пользовался?
— Мы рубим деревья. — Доус вытащил из-за пояса и протянул Ферессону тускло блестевшую в лучах солнца железяку. — Это… Осторожней, не порежься!
В руках Ферессона оказался нож — такой же грубый, как кружка, кованый, изогнутый, с ручкой из проволоки.
— Ты и этот нож сделал? — Ферессон был ошеломлен. — Не верю! С чего ты начал? Ведь тебе потребовались инструменты, а их тоже нужно как-то сделать. Невероятно! — Истерически выкрикнул он. — Это невозможно!
Шарлота скорчила презрительную гримасу.
— Разве таким ножом что разрежешь? Вот у меня в кухне были ножи так ножи — из лучшей шведской нержавеющей стали. — Она вздохнула. — Сейчас от них осталась всего лишь пригоршня черного пепла, да и тот, поди, уже развеял ветер.
В голове Ферессона пронеслись десятки вопросов.
— Эта кружка, этот нож… Выходит, ты не один? А одежда, что на тебе…
Ткань ты тоже сам соткал?
— Пошли. — Доус взял кружку и нож и твердым шагом двинулся прочь. — Чем раньше мы отсюда выберемся, тем лучше.
Люди покидали парк. Они сдались и, едва волоча ноги, направились к осыпающимся магазинам в поисках пищи. Заурчали, зафыркали немногочисленные, еще способные двигаться автомобили и неторопливо покатили восвояси.
— Они обезумели. Все рушится… — Казалось, Унтермейер не замечал крупные капли пота, катящиеся по его щекам. — Через час-другой здесь ничего не останется. Ни пищи, ни жилья!
Унтермейер взглянул на «бьюик», тут же отвел глаза в сторону и взволнованно облизал губы.
Мощный пыльный автомобиль привлек внимание не только Унтермейера.
Вокруг машины медленно собиралась группа коренастых мужчин. Подобно жадным недоверчивым подросткам, они сосредоточенно ковыряли радиатор, рассматривали капот, трогали фары и туго накаченные шины. В руках мужчины сжимали нехитрое оружие: обрезки водопроводных труб, камни, куски стальной арматуры от разрушенных зданий.
— Они догадались, что машина нездешняя, — сказал Доус, — и теперь так просто не отступят.
— Хочешь, я возьму тебя с собой в Питсбург, — обратился Ферессон к Шарлоте. — Для начала зарегистрирую тебя как жену, а там видно будет.
— А как же Бен? — робко спросила Шарлота.
— Не могу же я и на нем жениться. — Ферессон ускорил шаг. — Я, конечно, подвезу его туда, но остаться ему вряд ли позволят. Приток иммигрантов у нас, знаешь ли, строго ограничен законом. Вот через месячишко власти, глядишь, осмыслят опасность положения и тогда, может быть…
— Эй, вы, проваливайте, пока целы! — Унтермейер тяжело двинулся на мужчин. Поколебавшись, те неохотно расступились. — Проводи ее, да будь начеку! — предупредил Унтермейер Ферессона и подошел к автомобилю.
Взяв Шарлоту под руки, Ферессон и Доус благополучно миновали окружившую «бьюик» толпу. Ферессон вручил толстяку ключи. Унтермейер рывком распахнул переднюю дверцу, усадил Шарлоту на сиденье рядом с водительским.
Толпа пришла в движение.
Огромным кулачищем Унтермейер опрокинул самого бойкого нападающего, кряхтя пролез мимо Шарлоты и плюхнулся на водительское сиденье. Заурчал мотор. Унтермейер включил первую скорость и что было сил надавил на акселератор. Двигатель взревел, из-под колес брызнула щебенка, и автомобиль рванулся с места. Послышались ругань, проклятия. Из толпы вылетел булыжник и вдребезги разнес лобовое стекло. Люди отчаянно царапали краску, хватали открытую дверцу, вслепую тянули растопыренные пятерни к съежившимся внутри пассажирам.
Унтермейер захлопнул дверцу, прищемив кому-то пальцы.
Машина набирала скорость, и, кляня пришельцев последними словами, нападающие отскакивали в стороны. Огромный рыжеволосый детина, лежа на капоте, с упорством маньяка пытался нашарить за разбитым стеклом лицо водителя. Унтермейер резко крутанул руль вправо, рыжеволосый продержался еще секунду, отлетел, беззвучно шлепнулся на тротуар, да так и остался там лежать.
Автомобиль вильнул, накренился и скрылся за рядами осыпающихся зданий.
Визг тормозов замер вдали.
Ферессон стоял и, точно зачарованный, смотрел на опустевшую дорогу, пока не почувствовал на своем плече руку Доуса.
— Да, укатили… — Ферессон тяжело вздохнул. — Ну, хоть Шарлота в безопасности.
— Пошли, — шепнул ему на ухо Доус. — Впереди длинный путь. Надеюсь, башмаки у тебя крепкие.
Ферессон непонимающе заморгал.
— Идти? Пешком?.. Но куда?
— До ближайшего нашего лагеря — тридцать миль. Дойдем, не сомневайся. — Доус бодро зашагал на север. Поколебавшись, Ферессон последовал за ним. — Мне доводилось ходить этой дорогой прежде, пройду и еще.
За их спинами вновь собралась толпа. Люди надрывали глотки, истерично размахивали руками, сосредоточив на этот раз весь свой гнев на дряхлом беспомощном Билтонге. Потеряв автомобиль, они теперь жаждали хоть чьей-нибудь крови. И вот, подобно бурлящей воде, размывающей плотину, обезумевшая толпа хлынула к бетонной платформе.
Перед тем, как толпа обрушилась на него, Билтонг в последнем судорожном усилии пытался отпечатать себе оборонительный шит, но незавершенная оградительная стена из пепла рассыпалась под тяжестью тел в считанные секунды…
Глазам Ферессона предстала ужасная картина — картина, от которой к горлу подступила тошнота, а державшие металлический ящик пальцы безвольно разжались. Ферессон оцепенело поднял ящик и, выпрямившись, что было сил прижал к себе. Ему хотелось бежать, бежать очертя голову, куда угодно, лишь бы оказаться подальше от этого проклятого места. Прочь, в тишину и темноту, в зыбкие тени за поселением, в мертвую пустыню.