Такие рекламные заголовки мерещились мне в душных нелепых снах.
И это был круг Второй.
«Ну, блин горелый! Если уж ты, оберст, такой неугомонный, – Антил рассердился не на шутку, – тогда бы лучше продумал, как вам с Хасанбеком это общее имущество для военных целей приладить, в смысле – душу призывать на службу. Или – белого зверя, как он величает. Для коммуникаций, например, приспособить. Или того лучше – для тактических действий единым боевым организмом. Ты только представь, какие боевые возможности открываются!»
«Наконец-то! Вот за идею – премного благодарен. Обязательно воспользуюсь. Тебя, родной, почаще колбасить надо, чтобы из твоего яда лечебную сыворотку извлекать. Ладно-ладно, мир! А за беспокойство – извиняй. Отдыхать уж точно не на этом свете будем. А на каком – я и сам запутался».
Я всё никак не мог выпрыгнуть из надуманной колеи.
За двумя кругами Войны с Собой следовали несколько кругов нескончаемой Войны с Внешним Миром. Круги локальных конфликтов, в которые меня бросала жизнь офицера спецназа и которые давно угасли. Далее – невыносимо трудный, с кровавым концом, путь группы «Эпсилон»… чем не круг захлестнувшей сердце петли, до сих пор мешавший биться в полную силу? Потом – круг, навязанный этими гнидами с насекомыми имя-фамилиями: Фэсх Оэн и Тэфт Оллу. Долбаный проект «Вечный Поход»! С него-то по-настоящему всё и началось. И бросило на такой круг – сердце паниковало и готовилось без парашюта выпрыгнуть из груди! – как путь Вселенской войны.
Мы пока ещё стояли на распутье и только планировали перенести свою ненависть и боевую злость на просторы чужой планеты Локос. Но кто поручится, что, пока мы здесь медлим – локосиане не рискнут высадиться на ничего не подозревающую Землю, где-нибудь в пра-прадавних веках, чтобы одним махом решить свои проблемы и прихлопнуть нас беспомощными зародышами?!
Эх, хрен бы вам в копилку, чтоб только думкою богатели!
Я неожиданно вспомнил глаза Амрины, и меня захлестнуло. Затенькало в затылке. Ну вот! Ещё один адов круг. Любовь… Причём сдвоенный. Война друг с другом и война с Космосом за друг друга. Эх, ты… нежный, но колючий цветок на моей кольчуге. Амри-и… Любимая! Где ты сейчас?..
– …Да распогодься ты, Дымыч! Нам только твоей хмари и хмури не хватает.
Я поднял голову. А-а-а, Упырь… По обыкновению, Данила Петрович подошёл неслышно и сейчас озабочено смотрел на меня. Его появление было избавлением: судя по всему, требовалось действие, а значит – прочь лишние мысли. Но, по инерции, я всё же спросил:
– А скажи-ка, свет Данила Петрович, как по твоему разумению, мы уже в аду иль только туда бредём?
– Забывчивый ты какой-то, Дымыч, я ж тебе недавно говорил – мы всё своё с детства носим с собой. И ад, и рай – всё внутри нас. И если что из них в тебе верх берёт и выплёскивается – то и жизнь вокруг тебя такой становится. – Он прошёлся взад-вперёд. Продолжил, комкая паузу. – А ты никак всерьёз веришь, что нас, после того, как ластами щёлкнем, на сковородках жарить будут? Это поповщина и чушь полная. Опиум для тёмных… Я как-то в лагерях успел несколько книжонок запретных прочесть. Была среди них прелюбопытная, философа Бердяева. Мне одна его мысль намертво в память врезалась: «Ад нужен не для того, чтобы злые получили воздаяние, а для того, чтобы человек не был изнасилован добром». Так-то вот. Оно и получается – всю жизнь лямку свою тянем, да по «нитке» чапаем. А «нитка-то бандюжится»,
* * *
Она совершила усилие над собой и приподнялась с травяного ковра. Села, попыталась опереться на сомлевшую левую руку. Рука не слушалась. Пришлось её растирать и пощипывать, пока не возникли невыносимый зуд и многократное одновременное покалывание. Больше у неё ничего не болело – тело попросту не ощущалось целиком. Мысли также не увязывались воедино.
Ветер баловался листвой, та отзывалась одобрительным шелестом. Расслабляющий шум леса, мелодичные вставки птичьего щебета. Под такую музыку можно было лежать бесконечно. Но только не в компании… мертвеца.
К тому же – убитого ТОБОЙ.
В висках стучало. Словно не в тему, звуча не по нотам, а как вздумается – вступила в игру неведомая ритм-машина. Она не отбивала нужный такт. Напротив – вносила резкий диссонанс, словно забивала символические гвозди в гроб Гармонии Мира. И этот болезненный стук вдалбливал в сознание одну-единственную монотонную мысль.
«ТЫ-У-БИ-ЛА-Е-ГО-ТЫ-У-БИ…»
Она УБИЛА живое существо!
Амрина непроизвольно бросила взгляд на свои ладони – красные кляксы тут же метнулись навстречу опасливо настороженной сетчатке глаз. Чужая кровь! На её коже. Во второй раз в жизни…
Первый раз, месяц назад – это была кровь земного штрафбатовца по кличке Жало. Но того убил ее любимый мужчина в состоянии аффекта, одним движением перерезав лежавшему на ней насильнику горло. Эта же, сегодняшняя кровь, – была на её собственной совести.
Она боялась смотреть на бездыханное тело. От него уже, казалось, пополз леденящий холодок смерти. Амрина выхватывала боковым зрением недвижимую тушу, темневшую справа от неё. И не хотела изменять ракурс взгляда – ни на йоту правее, чтобы не наткнуться взглядом, ни левее, чтобы не потерять убитого врага из виду.
«Был ли он врагом? Был ли он один? Сколько времени я пролежала?»
Амрина прислушалась. Никаких посторонних шумов. Только ветер, листва, птицы. И опять, и опять, в различной очерёдности и степени громкости: птицы, ветер, листва, ветер, листва, птицы, ветер, ветер… Она пристально осмотрела зелёное море впереди себя, попыталась проникнуть сквозь мозаику листьев – тщетно. Опустила взгляд на свои колени и… ДЁРНУЛАСЬ.
На её правом бедре лежала рука убитого.
Скрюченные пальцы сжимали ворох жухлой листвы. Взгляд Амрины заметался и против воли, как намагниченный, пополз вдоль по руке. Миновал плечо. Уткнулся в лицо – застывшую маску, искажённую гримасой недоумения и боли. А чуть ниже… на обнажённом участке шеи… между небритым подбородком и воротником…
Ритм-машина застучала чаще, громче и мучительнее. Безжалостно и последовательно пыталась продырявить виски.
…страшный глубокий разрез! Чуть выше кадыка. Красно-чёрный развал плоти. Засохший кровавый ручей, поверх которого поблёскивали свежие алые сгустки…
Амрина судорожно попробовала отвернуться, но… взгляд, словно натянутая прочная нить, привязанная к остекленевшим глазам покойника, к жуткому порезу, – не позволял шее двинуться с места. А может, сама шея окаменела, враз потеряв способность к каким-либо движениям?! Откуда-то снизу, из живота, поползла волна паники, мешая дышать, вытесняя собой воздух. Ещё одна отчаянная попытка и… нить взгляда порвалась. Голова дёрнулась влево. От резкого поворота в шее что-то хрустнуло. И тотчас же паническая волна сдвинула тело Амрины, перекатила его несколько раз по шелестящему ковру и подбросила вверх. Как распрямлённую пружину…
Вскочив на ноги, она лихорадочно осмотрелась по сторонам – никого. И тут лавина, поднимавшаяся из нутра, с самого его низа, – ринулась, продираясь по пищеводу наружу. Её вырвало. От одного вида неживого лица. От стеклянных глаз. От вида крови. Вида смерти. От памяти, как ЭТО было…
Накатила новая волна рвоты.
Организм исторг какие-то жалкие сгустки. Но волна на этом не иссякла. Рвотные спазмы корёжили, содрогали её тело, выворачивали нутро практически вхолостую – желудок был пуст. Она уже больше суток ничего не ела. Голодала…
Насилу дождавшись паузы между спазмами и боясь делать резкие движения, Амрина осторожно двинулась в сторону буйной растительности, которую недавно изучала и куда, по её разумению, ей и предстояло идти. Подальше от этой жуткой поляны!
Подальше! Шаг за шагом…
Однако, ноги её не слушались, а перед глазами стояла одна картина: вещмешок! Он сбросил его с плеч, перед самым нападением на лакомую, как ему казалось, жертву… Мешок валялся в траве, метрах в пяти от тела. И манил к себе, тянул, как магнит.
Она не могла ничего с собой поделать. Её подсознание сопротивлялось. Её желудок, даже измученный спазмами рвоты, жаждал пищи. Её мысли… Её мышцы… ЖРАТЬ!!!
Организму не потребовалось никакой команды, было достаточно и того, что ослаб волевой контроль. Амрина развернулась и медленно пошла назад к разметавшемуся среди трав телу. Всё внимание она сосредоточила на подавлении новых рвотных позывов. Да ещё – вся ушла в слух. Ей показалось, что где-то в глубине леса несколько раз треснула сухая ветка.
Когда, наконец-то, её пальцы вцепились в заплечный мешок, шум усилился. К нему добавился шелест веток и зовущий человеческий голос – заметно левее. Как раз там, куда она собиралась продвигаться. С низа живота опять поползла волна паники. В висках застучала, участилась ритм-машина. Скорей! Прочь с открытой поляны! Подальше от убитого! Это идут его товарищи! Они будут мстить!
Но организм отказывался уйти от объекта, в котором, вполне возможно, была долгожданная еда. Амрина нетерпеливым движением прикоснулась пальцами ко лбу и опешила… Повязка с девятилучевой пластиной – отсутствовала!
Как же она могла забыть! Ведь именно этой пластиной, когда враг повалил её наземь, она и вспорола ему горло.
Сорвала с головы повязку и… Напрочь позабыв в момент неожиданного нападения о своём оружии, висевшем за спиной. Вспомнила о «вампире» она, только когда ударилась, упав на него.
Амрина ринулась к убитому, уже не заботясь о тошноте и реакции организма. Тот, в свою очередь, уже полностью переключился на вещмешок – рука, вцепившаяся мёртвой хваткой в лямки, так и не разжалась. Пришлось волочь его по траве к покойнику.
Скомканная чёрная повязка, пропитанная кровью, лежала прямо в багровой подсохшей лужице. На траве. Слева от перерезанной шеи. На повязке, сплошь в бурых пятнах, кляксой с рваными краями покоилась серебристая пластина, шести сантиметров в диаметре. То, что издалека казалось рваными выступами, было девятью заострёнными лучами, напоминающими протуберанцы. Или же лепестки. Пистолет-пулемёт «вампир», любимое оружие её любимого мужчины, валялся в полуметре от повязки.
Неизвестные уже явственно приближались, перекрикиваясь между собой.
Амрина поспешно схватила повязку, с усилием выдрала ткань из подсохшей лужицы. Потом, одним уверенным движением, полоснула острыми лучами пластины по боку заплечного мешка. Вспорола. Нервно вытрясла содержимое на траву.
Разбираться в этой куче было некогда. Взгляд выхватывал лишь то, что успевал.
Несессер с принадлежностями. Блокнот. Патроны. Несколько осколочных гранат. Пистолет. Сменное бельё. И… неужели! Упаковка, в которой…
Её глаза блеснули, как у изголодавшейся волчицы.
СУХОЙ ПАЁК.
Всё! Ни секунды лишней; из несъедобного она взяла только блокнот и пистолет, рассовала их по боковым карманам комбинезона. Закинула на плечо свой пистолет-пулемёт. Упаковку с пищей прижала под мышкой и бросилась в лес.
В противоположную от приближающихся врагов сторону.
Голоса звучали уже совсем близко.
Амрина, распластавшись за стволом старой сосны, быстро пригребла прелой листвой бесценную упаковку. И, стащив с плеча враз потяжелевший пистолет-пулемёт, передёрнула затворную раму.
Глаза её напряжённо пожирали полосу кустов, темнеющую на той стороне поляны…
Хасанбек устало скользил взглядом по колышущимся спинам всадников. Степь, сколько могла, гасила удары тысяч подков, но взамен издавала непрерывный пульсирующий гул. Ржание уставших лошадей. Бряцанье доспехов. И угрюмое молчание гвардейцев, вычленяемое из общего шума острым слухом темника. Гвардия Великого Хана была измотана жарой и бесконечными переходами.
«Эль-литные войска».
Так величал Аль Эксей гвардейцев Чёрного тумена. И это, на языке его народа, означало: «лучшие из лучших». По всему выходило – много непонятных языков существовало на свете, а слов странных в них – в тысячи раз больше.
Но как ни называть, суть одна: в любой армии, если она для победы создана, а не для повального бегства и общей гибели, всегда самых лучших воинов сводят в одно подразделение. И задачи ему ставят непосильные для других. Захватить чужого полководца вместе с его ставкой, знаменем и обозом. Уберечь своего Повелителя от подобных действий врага. Выстоять в неравном бою, когда уже половина войска наладилась отступать. Принести тяжёлую победу, врезавшись в ряды неприятеля броневым ударом закованной в железо конницы. Одним словом, задачи им ставились – специальные. Вот и величал Аль Эксей этих воинов, специально назначенных для больших дел, СПЕЦНАЗОМ. Даже как-то сказал: «Хасан, а ведь ты тоже – спецназовец! Значит, у меня хорошая генетическая память». И улыбнулся, похлопав темника по нагрудным доспехам.
Хасанбек вспомнил своего анду и тут же поморщился вместо улыбки. Движение лицевых мышц вызвало боль.
Ему нездоровилось со вчерашнего вечера.
А сегодня в висках ломило так, что Хасанбек ещё с утра отказался от шлема. Приторочил его к седлу позади себя, да так и ехал простоволосым впереди второй походной колонны. Рядом с тысячником Мурадом.
Рысили молча. Подавленное состояние нойона, должно быть, передалось подчинённым. Только внимательные взгляды на своего темника. И никаких вопросов.
В ушах – шум ветерка, беззлобно трепавшего волосы гвардейцев, хвосты и гривы лошадей, бунчуки и знамена, плюмажи на шлемах. Шум в голове…
Ломота не проходила. Неугомонные думы безжалостно ворочались. Отзывались блуждающей давящей болью – то в затылке, то во лбу. О чём только не передумал темник за эти часы монотонной тряски или же полузабытья привалов.
Сегодня почему-то опять внезапно вспомнились давние слова Теб-Тенгри, главного шамана Орды, казнённого по приказу Повелителя. Уже столько лет бились они в памяти, раз за разом врываясь в сознание. И опять так некстати – ожили, зазвучали, заболели внутри.
«…Кроются в тебе, нойон, два зверя диковинных… Один зверь белого цвета. Его когти загнуты внутрь. Другой – сплошь чёрный. С глазами багровыми, как тлеющие угли. Не любят они друг друга, но мирятся до поры до времени».
Многое знал колдун зловещий, многое чуял. Многое рассказывал темнику, необъяснимым образом снискавшему его доверие. Рассказывал, что белый зверь – и есть душа воина, стремящаяся к Небу. А чёрный зверь – нутро, тяготеющее к тёмным силам и животному началу. Душа и Нутро…
С какого же мгновения обострилось это жестокое противостояние двух непримиримых начал? Не иначе, как после прохождения Облачных Врат. После того, как Чёрный тумен угодил на «небеса». До этого два зверя ещё как-то уживались внутри Хасанбека. И даже получалось поочерёдно выпускать их наружу. Если требовалась дремучая злобная сила, разящая врагов и делавшая тело неуязвимым – приструнивал Хасанбек белого зверя, чтобы не мешал. И наоборот, давал ему волю, если требовалось осмотреться и подумать.
А может, только казалось ему, что имел он власть над непримиримой парой? И Врата ни при чём?