Идем вдоль берега реки. Жарко. Над головой вьются мухи, в траве поскрипывают какие-то местные кузнечики. Замечаем пару антилоп, спустившихся к водопою. Почуяв нас, животные уносятся в заросли на другом берегу. Нефедов снимает с плеча М-16.
— Зверье здесь пуганное, — сообщает мне профессор. — Значит, людей много. Мне все равно. Мне — плевать. Я хочу к Телли. Хочу видеть и обнимать ее, хочу жить с ней в хижине на берегу горной реки, засыпать и просыпаться вместе. Все остальное — ерунда. Проклятый конь, проклятый Темуджин!
— Стой! — обрывает мои безрадостные мысли Нефедов. — Кто-то едет! Мы прячемся в зарослях колючего можжевельника, садимся на корточки, чтобы кустарник скрыл нас. «Кто-то» не просто едет — скачет, причем, судя по сотрясанию почвы, к нам приближается не менее двух десятков всадников.
Они выносятся на прибрежный луг из-за деревьев широким веером и Нефедов невольно вскрикивает. Я понимаю изумление профессора. Мне самому хочется присвистнуть и выдать пару нецензурных междометий.
А вдоль берега во весь опор несутся, звеня доспехами и оружием, бородатые всадники в сверкающих гребенчатых шлемах. Бронзовые панцири, красные плащи, стеганые защитные попоны на лошадях; в руках всадники сжимают длинные копья, овальные щиты заброшены за спины.
Я не особо силен в истории, но по форме шлемов, по доспехам, по оружию догадываюсь — эти люди изображают воинов античного мира. Изображают, потому что мы явно попали на съемки фильма. Ну, а как еще объяснить происходящее?
— Гетайры, — шепчет Нефедов. — Настоящие гетайры Александра Великого…
— Чего? — я выпрямляюсь. А какой смысл таиться от киношников — Проклятая долина Неш оказалась обжитым местом. Даже фильмы снимают. Интересно, из какой страны киногруппа? Может, наши?
— Спрячься! — делает страшные глаза Нефедов. — Куда ты. Стой, дурак!
Я выбираюсь из зарослей, машу всадникам.
— Ой, идиот! Что ж ты делаешь! — рычит профессор, следом за мной покидая можжевеловое укрытие.
— Сам ты идиот. Чего нам от них прятаться? Сейчас режиссер…
Дротик, вонзившийся в землю у моих ног, не дает договорить. Гетайры, как их назвал Нефедов, на всем скаку перестраиваются и мчатся к нам, опустив копья. Они что-то орут, но топот копыт и звон доспехов заглушают крики.
— Бежим! — Нефедов тащит меня к зарослям, но еще один дротик, пущенный умелой рукой, вонзается в его рюкзак и толкает профессора на землю.
— Они офигели, что ли? — я помогаю Нефедову подняться, потом вытягиваю руку в приветственном жесте. — Эй, придурки! Вы че творите?! Наберут в массовку дебилов…
— Какая, к черту, массовка! — рычит мой спутник, лихорадочно дергая затвор М-16. — Ты что, не видишь — это НАСТОЯЩИЕ гетайры, тяжелая конница армии Александра Македонского!
— Но откуда… Так не бывает!
— Стреляй! Они же убьют нас!
У Нефедова совершенно дикие, сумасшедшие глаза. Именно взгляд профессора, а не его слова убеждают меня, что дело и вправду дрянь. Все же мы с этим человеком побывали в разных переделках и назвать Нефедова трусом я не могу никак. А сейчас он испугался, его натурально трясет от ужаса.
Сбрасываю на землю рюкзак, изготавливаюсь к стрельбе. Гетайры, завывая и улюлюкая, несутся на нас, бросая дротики. Вокруг все уже утыкано ими. Зрелище великолепное и внушительное: сверкают на солнце наконечники копий, блестят доспехи, развиваются красные плащи, храпят кони, ветер уносит в сторону облако пыли.
Первым начинает стрелять Нефедов. М-16 отрывисто гавкает другой, третий. Один из коней спотыкается, всадник через голову летит на землю, но ловко группируется, совершает несколько кувырков и вскакивает на ноги. Похоже, этих парней неплохо подготовили к подобным ситуациям. Я опускаюсь на одно колено, чтобы был упор для локтя, прицеливаюсь. У М-16 есть планка Пикатинни, чтобы крепить оптику, но в вещах кашгарцев мы не нашли ни одного оптического прицела. В общем-то он сейчас мне и ни к чему — нас отделяет от гетайров метров десять и это расстояние с каждой секундой уменьшается.
Выбираю первую жертву. Прицел у М-16 диоптрический, почти такой же, как у ТОЗовских «мелкашек». В него виден всадник с искаженным от злости лицом. Я тяну спусковой крючок, но не до конца. Я медлю.
Потому что не верю, что стреляю во врага. Не могу поверить. Это сон. Бред. Розыгрыш, в конце концов.
М-16 Нефедова умолкает. Профессор что-то говорит, странно булькая. Я кидаю на него быстрый взгляд — и холодею.
Нефедов убит. Пронзен насквозь дротиком. Оружие было брошено с такой силой, что пробило грудь, вышло из спины и вонзилось в землю. Профессор еще не умер — он силится встать, ухватившись руками за дротик. Из распяленного в немом крике рта толчками идет кровь, очень яркая, алая; она залила уже всю бороду.
Я начинаю стрелять сразу, уже особо не целясь, тем более что расстояние такое, что даже слепой не промахнется. Первой же очередью валю пятерых всадников — М-16 клинит. Передергиваю затвор и выбиваю из седел еще пару человек.
Они уже совсем близко. Несутся пестрой орущей лавиной, Демонстрируя полное пренебрежение к смерти. Нормальные люди попытались бы уйти с линии огня, как-то избежать губительных пуль. Даю третью очередь. Патроны в магазине заканчиваются. Надо перезарядить винтовку, а на это требуется время. Вскакиваю, бросаюсь к кустам, проклиная свое неверие. Если бы я открыл огонь сразу, Нефедов был бы жив.
Удар. Меня бросает на землю. Ощущение такое, словно я попал под таран. Боли нет — просто очень неудобно лежать. Видимо шок. Пробую пошевелиться — не могу. Почему-то отнялись ноги я их совсем не чувствую. Накатывает слабость, перед глазами все кружится. Вижу свою растопыренную руку, упертую в землю. Она вся в крови. Кровь течет по рукаву. Рядом с рукой появляется конское копыто. Кто-то переворачивает меня на спину. Вижу того самого всадника, в которого собирался выстрелить в самом начале. Он все так же скалится. Короткий меч в руке. Замах, блеск стали — и омерзительный хруст моей плоти, рассекаемой клинком.
Вот теперь больно. Очень. Жжет, как будто в тело вонзили раскаленный вертел. Спасительное забытье накатывает, как девятый вал. Последняя мысль, сверкнувшая в затухающем сознании: «Меня убили…».
Старая Хоакхин-эмген, служившая Оэлун, когда та была еще совсем юной, а теперь вновь вернувшаяся к своей госпоже, проснулась до рассвета. Чуткий старческий сон прервался видением — за дальней сопкой, нахлестывая коней, торопятся к куреню Темуджина люди. Много людей. Три или даже четыре сотни. Словно ждали они, когда Темуджин с братьями отправится в поход, оставив мать и жену без охраны… За матерью ехали… За женой Темуджина.
Служанка поднялась, накинула вытертый халат, сунула ноги в разношенные короткие ичиги[12]. Откинув входной полог, Хоакхин некоторое время всматривалась в темную даль, нюхала воздух, следила за полетом серебряных облаков, торопящихся закрыть луну…
— Не к добру Темуджин перебрался в этот Берги-ерги, — прошептала старуха. — Злое место.
Она поспешила к ложу своей госпожи, на ходу подвязывая халат высоко под грудью.
— Матушка! Вставай! На беду Темуджин отправился в поход, нет нам теперь защиты. Скачут, скачут к нам гости незваные! Не иначе как это тайджиуты. Не успокоится никак Таргитай-Кирилтух.
Едва Оэлун осознала слова служанки, как начала действовать. Годы лишений приучили ее, что решения нужно принимать мгновенно, а выполнять решенное еще быстрее.
Оэлун отдавала распоряжения — что из скарба наиболее ценно и что нужно приторочить к седлам. Борте, Хоакхин и вторая жена Есугея-багатура Сочихэл, мать Бельгутея, помогали ей. Дозорный вернулся на рассвете.
— Меркиты! Три сотни меркитов! — закричал он еще издали. — Прямо сюда идут! Быстро уходить надо!
У Оэлун сжалось сердце. Она поняла, что неспроста объявились здесь соплеменники ее давнишнего жениха. Едва слава о возрождении Есугеева улуса дошла до ушей Ике-Чиледу, как семена мести дали всходы.
— Я останусь, — сказала Оэлун, гордо вскинув голову. — Меркиты едут за мной. Всех остальных они убьют. Уходите быстрей!
— Нет, матушка, — горячо заговорила Борте. — Тебе надо ехать. Какой позор для нас, если ты достанешься нечестивым меркитам.
— Я останусь, — повторила Оэлун.
— Матушка! — Борте взяла свекровь за руку, заглянула в глаза. — Тогда и я останусь с вами. Что скажу я Темуджину, если не смогу уберечь его мать. Либо буду с вами, либо вместе с вами приму смерть.
— Хатун[13], - обратилась тогда Оэлун к безучастно стоящей в стороне Сочихэл, — садись в возок, места там хватит всем.
Женщина усмехнулась, развязала платок и косы ее, уже присоленные сединой, рассыпались по плечам.
— Я могла бы сказать, что благодарна тебе — ведь ты вспомнила обо мне, когда другие забыли. Я могла бы сесть в возок и ехать вместе с вами. Но я останусь. Вечно была я второй и не имела ни голоса, ни права. Сына моего Бектера убили. Место мое — самое последнее, у входа. Что держит меня у Борджигинов? Я остаюсь.
— Хатун… — начала было Борте, но Оэлун перебила невестку:
— Оставь ее. Она — выбрала. Я уже слышу топот меркитских копыт.
…Всадники появились около полудня. Два десятка рослых меркитов, держа луки наготове, окружили курень.
— Эй, старуха! — грубо крикнул один из них Хоакхин. — Кто ты и где твой господин?
— Я служанка в курене Темуджина, — опустив глаза, степенно ответила женщина.
— Где твой хозяин и его братья?
— Ушли они…
— Смотри, старуха, ложь укорачивает жизнь, — крикнул предводитель меркитов. — А где ж его красавица жена?
Борте вышла навстречу меркитам.
— Что нужно вам, воины?
— Вот так прибыток! Сама Борте. Брат будет доволен! — захохотал предводитель меркитов. — Эй, старуха, я бы зарубил тебя, но дарю жизнь затем, чтобы ты сказала Темуджину: я, Тохтоа-беки, владыка удууд-меркитов, забрал твою женщину, как отец твой забрал Оэлун у брата моего Ике-Чиледу. — Он обернулся к своим воинам. — Эй, кому будет греть постель жена Темуджина? Чилгрэ-боко, ты вроде не так давно овдовел? Бери эту унгиратку себе!
Просыпаюсь от того, что кто-то теребит меня за плечо, сопит в ухо, жестким языком облизывает щеку. Открываю глаза — собака. Обычная дворняга с шерстью песчаного цвета. Она отскакивает от меня и убегает, вывалив розовый язык и постоянно оглядываясь.
Солнце стоит довольно высоко. Утро. Щебечут птицы, журчит перекатах вода, легкий ветерок качает верхушки можжевельника.
Нефедов лежит в стороне, в нескольких метрах от меня. Бросаюсь к нему. Крови нет. Профессор спокойно спит, чему-то улыбаясь во сне. Живой.
Чертовщина какая-то! Я отчетливо помню события вчерашнего дня. Безумных гетайров, дротики. Пронзенного насквозь Нефедова. Кровищу. И собственную смерть. Меня сперва ударили копьем, а потом добили мечом.
Но я весь целый! На мне — ни царапины! Проверяю оружие. Все патроны на месте, М-16 чистая, ни в стволе, ни на затворе нет пороховой гари.
Нагибаюсь, трясу Нефедова.
— Игнат! Вставай!
Он просыпается, несколько мгновений непонимающе хлопает глазами, потом хватается за грудь. Мы смотрим друг на друга. И, как по команде, хватаем рюкзаки и бежим вдоль реки обратно к скалам. Молча. Потому что нам обоим очень страшно.
Забившись в укромную расщелину, надежно защищенную густым кустарником, не садимся даже, а падаем на землю.
— Может, мы с ума сошли? — шепчет Нефедов.
— Оба сразу?
— Ну, а как тогда? В смысле — как объяснить? А? Я пожимаю плечами.
— Может, газ какой. Галлюцинации…
— Ничего себе галлюцинации! — он бьет себя ладонь в грудь. — Вот сюда мне вошло! Я помню! А ты? Тебя тоже… — Нефедов сглатывает, — убили?..
— Да.
— Как?
— Насмерть!
Дела-а… Может, попробуем подняться? Я задираю голову и смотрю на отвесную каменную стену, уходящую в голубое небо.
— Ты ж сам говорил, что без снаряжения…
— Тогда чего делать?
Хороший вопрос. Я пытаюсь найти на него ответ с того момента, как очнулся целый и невредимый там, у реки. Где-то читал, что вообще существуют два извечных вопроса русской интеллигенции. Первый — «Кто виноват?», а второй как раз — «Что делать?». Нам, с одной стороны, проще, чем русской интеллигенции, ответ на первый мы знаем. Но от этого не легче.
— Слушай, — Нефедов понижает голос, наклоняется ко мне. — А может, ничего этого… — он обводит рукой вокруг себя, — вообще нет? Может, подмешал нам жрец какую-то дрянь в еду — и привет. Лежим мы сейчас в Пещере предков и смотрим красивые, занимательные сны, принесенные в жертву какому-нибудь махандскому богу.
— Да уж, красивые, — меня передергивает. — А зачем ему это надо?
— Ну, мало ли. Ты — пророк Пилилак. Может, они не хотели, чтобы ты уходил?
Я задумываюсь. Версия, выдвинутая профессором, вполне имеет право на жизнь. Стоп, а Телли? Разве можно любить человека, находясь в бреду? И тут же приходит следующая мысль, еще более абсурдная: а может, вообще все, что случилось со мной за последние месяцы — иллюзия? Некий гигантский фантом? Наследство, конь, разрыв с Надей, Бики, сумка, милиция, беседа со следователем КГБ, отчисление, армия, Афган — все это не по-настоящему?
— У меня сейчас мозги закипят, — жалуюсь я Нефедову.
— Ты сильно удивишься, но у меня тоже, — хмурится профессор.
Время идет. Мы вяло завтракаем, увязываем рюкзаки — молчим, погруженные в собственные мысли. Наконец я не выдерживаю:
— Давай так: мы сейчас потихонечку выбираемся из этой щели и по краешку движемся вдоль гор. Обойдем всю долину по периметру. Не может быть, чтобы нигде нельзя было выбраться наверх!
— Увы, джентльмены, — раздается над нашими головами сипловатый голос. — Из этот долина нет выход.
Я бросаю рюкзак, хватаюсь за оружие. Нефедов каким-то чудом успевает взять свою М-16 раньше и теперь водит стволом поверху, пытаясь разглядеть говорившего.
— Ноу, джентльмены, — сипит голос. — Не надо оружье! Я есть мирный человек. Я есть майор британской королевской армия.
Первое как-то плохо вяжется со вторым, но я опускаю М-16.
— Покажись, — требует Нефедов.
— Момент, — сверху сыпется песок, раздается характерный скрип камня под подошвами подкованных ботинок, и в метре над нами из-за скалы появляется голова, украшенная седыми бакенбардами с пышными подусниками.
— Позвольте представиться, — человек церемонно снимает шляпу. — Джеймс Бейкоп.
Эту фразу он произносит практически без акцента, но вообще по-русски майор говорит так себе — жует слова, неправильно склоняет, путает окончания. Нефедов внимательно разглядывает нашего нового знакомого. Я тоже молчу. Пауза затягивается.
— О, я понимать ваше недоверие. Вы удивляться, да? Я видел вчера бинокуляр ваш борьба, — майор смеется. — Ви успеть стрелять. Немногие тут успеть стрелять первый раз. Обычно просто погибать.
— Смешно ему, — шипит Нефедов. Свою винтовку он так и не опустил.
Джеймс Бейкоп тем временем продолжает говорить. Чувствуется, что он давно ни с кем не общался:
— Если ви хотеть, то идти туда, норд-ост, йес? Я вас там встречать, приглашать мой дом. Кушать бекон, пить джин, чай, говорить.
— Пойдем, что ли? — спрашиваю я у Нефедова.
Профессор хмурит брови. Он не верит этому английскому майору. Тогда я спрашиваю начистоту:
— А если там засада? Имейте в виду, мы будем стрелять сразу, и положим всех.
Бейкоп хохочет, от души, до слез. Отсмеявшись, он наклоняется и доверительным тоном сообщает:
— Джентльмены, в этом нет никакой необходимость. В хроноспазм все человек бессмертен…