И чем чаще стучит оно в голову и сердце, тем быстрее следует ожидать продолжения. Возможно, финала, который неизбежен. Разница заключается во времени. А время – категория вялая или стремительная, в зависимости от настроения человека, потому как им же изобретена.
Стало быть – в масштабах – значения тоже не имеет.
Пережитое, осознанное дало мне право больше не бояться смерти как таковой, ведь от наших желаний ничего не зависит, всё находится в руках тех, кто нас ведёт.
Когда молодые люди рассуждают о смерти, бравируя презрением к ней, они толком не соображают, о чём говорят. В их арсенале только мальчишеская пылкость и полное отсутствие жизненного опыта. Мол, жизнь – ничто.
Жизнь – всё! Но, однако же, есть вещи и подороже…
Противостояние с неведомым врагом реанимировало во мне мужскую, бойцовскую сущность и подстегнуло к обретению уверенности, что жизнь – не самое дорогое, честь дороже. Она и есть – твои убеждения, ответственность, звание человека.
Ты сдашься, а после этого рухнет мир. Каково?
Авторы глобальных изменений географии и психики на постсоветском пространстве способствовали формированию современного примата в массовом количестве, способного ради собственной корысти на всё. А уж слово «честь» – забудьте!
Люди, настоящие люди, всегда были, есть и будут.
Но мало их, очень они горды, самолюбивы, непреклонны, а, значит, разрозненны.
5
Вадим Штерн – один из немногих уцелевших друзей, мастер на все руки и великолепный поэт, принципиально не желающий издавать «за деньги» своих книжек, презирающий все современные журналы, особенно «гонтаревскую «Ниву», некоторые мои стихи уважал. Это было особенно лестно, потому что редко случалось.
Я ему постоянно талдычил об успехах на поэтическом олимпе, приносил свежие публикации, а он всё воспринимал как некую забаву расхрабрившегося юноши.
Вадим умел играть словами, но они были для него всего лишь игрой. В стихах иногда такое закручивал!.. Но истинного их значения, казалось мне иногда, и настоящей цены не знал. Отсюда – неуверенность, спрятанная под маской циника, нежелание издаваться, которое прикрывало боязнь нелицеприятных оценок читателей. Именно боязнь. Он-то больше всего подходил под моё определение «духовного провинциализма», но сказать ему об этом я не решался.
Однажды, будучи у него и рассказывая о чём-то, я невольно увлёкся и выдал несколько эпизодов, как бы из новой повести.
Он отреагировал немедленно.
– Наконец-то! Слушай, стариканище, а я всё ждал, когда ты начнёшь говорить.
– О чём? О новых задумках?
– Мне твои новые задумки всегда интересны, – ответил Вадим. – Но подозреваю, что это – не из их разряда.
Он внимательно поглядел на меня поверх очков и добавил.
– Про тебя здесь ходят очень разные слухи.
– С каких пор?
– Во-первых, они, с момента твоего приезда в столицу, и не прекращались. Во-вторых, слухи эти – один чуднее другого. Так что отличить вымысел от правды довольно-таки трудно. Поэтому я и хотел поговорить с тобой на эту тему.
Заметив мой недоверчивый взгляд, переспросил.
– Ты что, мне не веришь?
– Вад, да что ты! – воскликнул я. – Верю, потому что и я и все знают, что ты никогда не лжёшь. Я лишь удивлен, чему обязан таким вниманием к моей персоне.
– Говорить стали сразу после твоего отъезда, или, точнее говоря, бегства в Москву.
– Бегства?
– Конечно, ты ведь, в сущности, выкрал свой аттестат.
– Не отдавали, – ответил я угрюмо. – А я не хотел упустить шанс.
Вадим невозмутимо продолжил.
– В стенах провинциального института возрос человек, который сумел пройти творческий конкурс в святая-святых для любого начинающего литератора. Возрос готовый писатель. Вот тебе и первый повод для легенды.
Он приподнял фужер с шампанским (пил только «Советское» шампанское, от которого меня мутило), посмотрел на свет и сделал глоток.
– Потом ты поселился в Молдавии. Немного пожил, украл красивую девчонку и увёз её сюда в Казахстан.
– Господи! Бред какой, – вырвалось у меня. – Вадя, в самом деле, на моей шикарной молдавской свадьбе всё село гуляло. И никакого воровства.
– Это ладно, – сказал Вадим. – Это не самое главное. В восемьдесят девятом году ты погиб в автокатастрофе…
Опять о моей гибели! Порой мне даже начинало казаться, что я в самом деле погиб, а теперь только доживаю во снах.
– Мы с ребятами тебя помянули, но явился Новосёлов и заявил, что ты жив. Мы налили ему, и выпили ещё – за твою долгую жизнь.
Вадим горько добавил.
– Хорошо, что ты Юру в то время не видел!
– Кое-что слышал, – ответил я. – Да и видел чаще, чем вас. Он приезжал ко мне. Так что, Вад, я в курсе дел. Зато теперь он в полном порядке.
– Да, – ответил Вадим, – в порядке. Но он ли это? Вот в чём вопрос. Он стал совсем другим. И дело даже не в том, что протестантом…
– Все мы меняемся с годами. Юра всегда был сторонником протеста.
– Верно… Что-то я нить рассуждений потерял, – спохватился друг. – О чем говорилось? Ах, да, о тебе. Были разговоры о твоем участии в приднестровских событиях девяноста второго. Ты ввязался в эту совсем не нужную схватку и погиб в бою где-то под Дубоссарами.
– Ну, ерунда же, в конце концов! – не утерпел я. – Или тебе это нравится?
– Ты хотел услышать, я тебе рассказываю, – ответил Вадим. – Но последняя твоя гибель или, если угодно, превращение относится к событиям, которые и событиями не назовёшь: никто ничего не видел, но все знают. И знают такое!..
– Сие откуда ведомо?
– Из среды экстрасенсов, старче, от них, треклятых… У меня там есть пара хороших знакомых.
Он встал с кресла, подошел к компьютерному столу, подвигал «мышкой» и включил любимый рок.
– Слушай, старик, – спросил он, глядя в монитор, – что он вообще такое этот ваш горняцкий городок? Город мистический?
– Да, понимаешь, – начал было я отвечать, но Вадим не слушал.
– Что всё это значит, по большому счету? Мистика? – гневно продолжал он. – Чёрт возьми меня совсем! Мистичней всего в нашей жизни то, что земная атмосфера давит нам на плечи с ужасной силой, а мы живем и даже иногда улыбаемся. Старый, мне кажется, вся твоя жизнь, вся твоя судьба поэта – сплошная мистика.
– Вадя, Вадя! – сказал я горестно. Ты еще не всё знаешь… Не так давно я открыл газету «Литературная Россия» за июль месяц и наткнулся на статью старосты нашего курса Серёги Казначеева, она называется «Курсив наш». Это было у нас на курсе крылатой фразой, её автор – человек, с которым мы прожили в одной комнате весь первый курс – Коля Ерёмичев. Я обрадовался… Про многих ребят рассказывает Казначеев, но, что поразило более всего, мне он пожелал «…царствия небесного». Вот так! Вот тебе и мистика. А Санька Силуянов – друг детства, звонил недавно из Благовещенска моей маме и выражал соболезнование по поводу моей «преждевременной»… Старуху чуть удар не хватил. Откуда он мог взять факт моей гибели? Мистика… Какая мистика? Впечатление такое, что меня периодически хоронят с каким-то не понятным упорством.
– То, что ты говоришь, вполне уместно, но ничего не объясняет. Вся твоя судьба – мистика, хождение в неизведанное.
Чуть помолчал и добавил.
– И история собственной гибели, которую ты сам пишешь.
Я не пытался разубедить старого друга, не стал ему разъяснять истинных причин, я им дорожил. А рассказать, значит, впутать.
6
Жизнь в столице периодически преподносила мне некие сюрпризы, которые я, конечно, принимал, куда было деваться, но с определенной долей опаски. Назвать их «ясновидением» – самонадеянно, но всплески предчувствий в сознании происходить стали.
Дома или на работе, более чем за десять минут, догадывался, кто придёт и зачем.
Идя по улице, ясно представлял, кого встречу и о чём пойдёт разговор.
Наконец, я стал резко различать «живозапах» людей. Воспользуюсь этим термином великого фантаста Сергея Павлова, но точнее не обозначишь: живой запах человека сшибал в голову. Мутило. Но сквозь его тошнотворную пелену проскальзывали категории: друг, враг, ни то, ни другое…
Как-то в скопище людей мелькнул человек в блестящем и чёрном…
И я, подкоркой почувствовав опасность, не пошел на остановку.
А через десять минут в неё врезался внедорожник, управляемый в усмерть пьяным подонком. Шестеро погибших, в том числе и сам горе-водитель.
…Однажды я почувствовал лёгкое прикосновение к голове. Обернулся. Никого. Один дома. Эффект присутствия давал о себе знать и прежде, но я никогда не придавал ему особого значения.
Вновь прикосновение: лёгкое, но стремительно сжимающее мозги…
… быстро убегал от стаи разъяренных гусей. Но они догоняли, бежать мешала гармошка, на которой я только что играл и браво пел:
И каких бы не встретил врагов,
Бить всегда пограничник готов.
Навстречу – гуси. Чем я им так не понравился? Поклевали нещадно. Пришлось спасаться от этих страшных белых существ.
… висел на заборе. Перелазил, зацепился за штакетину длинным пальто и повис. Мир вниз головой тоже был интересен.
Подошел папа.
– Чего висим?
– Да так, пап, Светка пошла за мамой. Сейчас придут – снимут…
_________________________
Фрагменты, отрывки, эпизоды.
Это была страшная майская гроза. Молнии ветвились над посёлком целыми десятками. Артиллерийскими разрывами громыхал гром.
Я бежал по улице домой, спеша пока не начался ливень.
Успел открыть дверь. Ступил на порог, и в этот самый миг молния ударила меня в затылок. В глазах помутнело, но на ногах устоял.
Способности к паранормальному прилетели из детства…
О, мой бедный затылок!..
_________________________
Очнулся на полу.
Видения прекратились так, будто кто-то заступился за мою бедную голову.
А ведь в ней копались…
Мой мозг зондировали, определяя детские страхи.
Но более – не повторялось.
«Чёрная сотня, чёрная сотня», – стучало в висках.
В городке горняков они загнали меня в угол элементарно. Арест шефа, склонение Верой Авдеевной на свою сторону – это первые пункты плана. Но тогда они ещё не знали, что слова Йен – простые, почти беспомощные слова, которые мне и без того были ведомы – упали на благодатную почву.
Я предпочел тяготы и лишения.
Они точно знали, к кому я обращусь за помощью, и каким путем стану возвращаться.
Парк. Пятеро нелюдей. Появляется Андрей. Его участие не подразумевалось и не бралось в расчет никем. А он оказался из ордена Детей Света.
«Экстрасенс из столицы» говорила, что они хотели только «попугать». Но Андрей – единственный – располагал точной информацией, что они со мной могли сделать.
У них это называется Душевная Радость. После неё в мир выходит вполне благополучный человек, у которого твердые нравственные устои, крепкая семья, счастливые дети. Но то, что творят эти «благополучные», подстегаемые неведомо кем, мы узнаем отрывочно, из сводок криминальных новостей, да и то происшествия – из самых безобидных. От которых, впрочем, тоже у каждого нормального человека волосы встают дыбом.
«Душевная Радость, запомните это чудное словосочетание»…
Откуда это?
Я невольно вздрогнул.
Картинка пошла дальше.
Андрей не думал умирать, хотя всегда был к этому готов, и мысль о смерти, как и о самой жизни, была ему близка и понятна.
Его воспитал Свет, но родили люди.
Он знал, что Смерть – это единственное и главное действо в жизни, которое ещё не испорчено, не запачкано руками человека.
Отшвырнув меня на достаточное расстояние, Андрей шагнул навстречу судьбе.
Врагам бы неведомы чувства. Но, когда на их пути, вместо жалкого забитого существа встал Некто в сияющей одежде, они остановились и вопросительно посмотрели на него.
Он покачал головой. И тогда они напали.
Их Андрей одолел легко, его учили биться и побеждать в гуще врагов. Но вмешался Черный Сотник, который в схватках обычно участия не принимает, и пронзил его – нет, не простым, а Копьем Предназначения.
_________________________
Это было видение. Длилось несколько секунд, но запомнилось отчётливо.
Вопросов становилось чуть меньше. Но загадок бытия прибавлялось. Они не давали покоя.
Вечерами я размышлял, заносил на бумагу мысли, думая освободить голову, но всё равно она оставалась забитой до отказа.
Иногда я не мог заснуть, иногда мне было жаль тратить время на сон, иногда я боялся засыпать. Ибо сон – это маленькая смерть, такое микрозабытье, из которого можно не вернуться.
Я всё чаще думал о смерти. Причем, вполне равнодушно, подразумевая её осознанным реальным венцом жизни, который ожидает всех. А там меня встретят дорогие мне люди: бабушка Мотя, папа, дядя Паша, Ваня Головин, Вася Чубаров, Володя Морарь… Я благодарен им за то, что они были в моей жизни.
Но мысли о смерти рождали стремление жить. Жить, спешить, действовать и… всегда быть готовым умереть. Лучше – достойно, краше – без боли. Но такое невозможно. Потому что боль сопровождает нас всегда и везде. Разница лишь в том, насколько мы ей придаем значение.
«Как только приблизится буря, уверовавшие в благую весть, но не освятившиеся через послушание истине, откажутся от своих взглядов и пополнят ряды её врагов. Соединившись с миром и исполнившись его духом, они смотрят на вещи почти так же, как мир и, когда наступят испытания, они будут готовы избрать лёгкий путь. Одарённые, обаятельные люди, которые когда-то тоже радовались истине, всеми силами будут стараться прельстить других и ввести их в заблуждение. Такие люди станут злейшими врагами своих прежних братьев».
Елена Уайт «Великая борьба»
ВСТУПЛЕНИЕ 8
Боль сопровождает приход человека в этот мир.
И это – боль женщины, матери, – физическая боль на одну, которая в большинстве своем завершается радостью разрешения от бремени, первым криком новой жизни.
Уход человека из этого мира тоже сопровождает боль, боль на одного. А завершается огромной, долго не проходящей болью, которую, увы, в равных долях не поделишь на всех: знавших, любивших, привыкших.
Хочется верить, что для ушедшего последняя земная боль окончилась долгожданной вспышкой Света впереди, удивительной свободой и умиротворением – радостью разрешения от бремени жизни.
Мы – земные создания – не в силах прочувствовать этого, мы слишком окованы цепями земного притяжения: родные, близкие, друзья. Идя по жизни, мы лишь можем печальными вехами отмечать даты, разделяющие нашу жизнь на «до» и «после», что и означает жизнь нынешнюю и жизнь минувшую. И всегда минувшая кажется краше, полней, веселей.
«Что было в прошлом, всё прекрасно, а то, что хуже – впереди».
Это оттого, что протекала она рядом с теми, кого сегодня нет рядом.
Прошлое – мертво, а будущее не написано? Нет, – прошлое живёт в нас, а будущее – предопределено.
Мы пытаемся верить в существование более лучшего, совершенного мира, где не грабят в подворотнях, не убивают в подъездах; где друзья не предают. Но вера эта, как дар Божий, дана немногим. Потому попытки эти уверовать – слабое утешение. По крайней мере, пока мы смотрим в тот мир земными глазами. А мы смотрим земными глазами. Ибо человек создан для жизни на земле. Он приспособлен только к её условиям.
Земля – рассадник, трамплин, полигон, если угодно… Судьба человека доказывает это слишком красноречиво. Будто бы мы всё время силимся сбросить с себя эту материальную тюрьму – физическое тело. Но нам не удаётся. Что-то очень сильно связывает нас с этим миром. И очень мешает сделать осознанными попытки, в чём-то разобраться серьёзно. Вначале родители ограничивают, затем общество набрасывает сеть ловушек. А когда человек готов стать самостоятельным, пытается вникать в суть дела, обретает страсть к жизни, – его начинают бить утраты, из-за которых всё меркнет и слабеет. Мы живём, теряя близких и это – самая большая несправедливость. Но мы живём, любя и помня о том, что если раньше они были где-то по одному – конкретному – адресу, то теперь они – всюду и везде, но уже без нас. А мы – без них.