Произнося свою короткую речь, Серый Орел повесил шнурок мне на шею, и я с любопытством взглянул на металлический диск. Чем больше я смотрел на него, тем больше он изумлял меня своей необычностью. Темный, испещренный линиями металл был тяжел и странно зеркален. Если это был сплав, определить его было невозможно. На одной из сторон, как я успел заметить, была изображена свернувшаяся спиралью змея, на обратной — похожее одновременно на краба и на спрута безобразное чудовище. По окружности проступали полустертые иероглифы, вид которых не смог идентифицировать никто из моих друзей-археологов. Позднее, с разрешения Серого Орла, я показывал диск разным специалистам, но их заключения нисколько не способствовали разрешению загадки. Металл не поддавался лабораторному анализу и классификации; на кафедре химии Висконсинского университета его назвали амальгамой какого-то неизвестного элемента с супертяжелым атомным весом, тогда как кто-то из геологов предположил, что вещество чисто метеоритного происхождения. Не могу сказать, действительно ли я обязан своим рассудком и жизнью этому талисману, хотя Серый Орел твердо в этом убежден. Он получил свое сокровище обратно, и порой у меня возникает мысль, не в нем ли заключается причина его удивительного долголетия.
По возвращении в город я пытался продолжить собирание легенд, связанных с курганом, но столкнулся лишь с маловнятными толками и взаимоисключающими мнениями. Было приятно видеть, как пекутся горожане о моей безопасности, однако пришлось отвергнуть все их горячие уверения отменить поиски. Я показывал им талисман Серого Орла, но никто не видел и даже не слышал ни о чем подобном. Каждый озадаченно крутил головой и высказывался в том роде, что это, верно, старинная индейская реликвия, Хотя вполне вероятно, что предки старого вождя выкупили ее у какого-нибудь бродячего торговца.
Убедившись наконец, что отговорить меня от раскопок не удастся, добродушные бингерцы согласились помочь мне в подборе снаряжения. Большую часть инструментов я привез с собой, так как предполагал, что может понадобиться мне в первую очередь. Саперная лопатка и мачете для рубки кустарника; электрические фонари для подземных работ и моток веревки; бинокль, рулетка, походная аптечка и даже небольшой микроскоп — словом, со мной было все, что возможно уместить в туго набитом саквояже. К этому я добавил лишь неуклюжий кольт, навязанный мне шерифом, и лопату с киркой, которые могли существенно ускорить мою работу.
Новоприобретенные принадлежности я решил нести сам, связав их ремнем и перекинув через плечо, ибо вскоре обнаружил, что охотников сопровождать мою экспедицию не предвидится. Естественно, все будут наблюдать за мной в бинокли и подзорные трубы, но ступить хотя бы ярд в направлении одинокого холма не отважится никто. Выступление я наметил на утро и остаток дня провел за разговорами с горожанами, взиравшими на меня с благоговейным ужасом, словно на древнегреческого героя, идущего навстречу гибельной судьбе.
Когда наступило утро, облачное, хотя и не предвещающее неприятностей, все население Бингера высыпало на улицы, чтобы проводить меня в путь по продуваемой ветром, пыльной равнине. В бинокль был виден страж, привычно вышагивающий вдоль вершины холма; я решил не выпускать его из виду, насколько это было возможно при моем продвижении. В последнюю минуту смутное чувство тревоги заставило меня надеть поверх свитера талисман Серого Орла — так, чтобы его разглядел любой призрак или человек, если кому-то он небезразличен. Попрощавшись с Комптоном и его матерью, я быстрой походкой устремился к цели, несмотря на то, что левую руку оттягивал увесистый саквояж, а по плечу, подскакивая на ремне, поочередно ударяли то кирка, то лопата. В правой руке я держал бинокль и время от времени наводил его на фигуру стража на вершине. Миновав приблизительно треть пути, я смог уже рассмотреть выражение его лица: странно угрюмое и злобное, изборожденное шрамами. Костюм существа и его оружие были, бесспорно, продуктом цивилизации. Призрак неожиданно направился к противоположному концу плато и исчез из поля зрения. Когда десять минут спустя я достиг вершины, то никого уже там не обнаружил.
Не стоит пересказывать первые часы моего пребывания на кургане: они прошли в бесконечных замерах и поисках, выполненных со всей возможной тщательностью. Слишком правильные очертания, поразившие меня при приближении, теперь, казалось, излучали скрытую угрозу. На всем протяжении ровной, бескрайней равнины это было единственное возвышение, так что не приходилось сомневаться в его искусственном происхождении. Крутые склоны выглядели нетронутыми, лишенными следов человеческой деятельности; если это были остатки древней крепости, их, по всей видимости, давно занесло песком и землей. К вершине не вела ни одна тропинка, и мне с трудом удалось поднять наверх свое снаряжение. Открытое плато представляло собой более или менее правильный эллипс примерно 300 на 50 футов, сплошь поросший высокой травой и кустарником, которые делали невозможным всякое продвижение. Это открытие повергло меня в настоящий ужас, так как бесспорно доказывало, что "старый индеец", каким бы живым он ни казался в бинокль или подзорную трубу, на деле был не чем иным, как плодом массовой галлюцинации.
Я осмотрелся с тревогой и недоумением, бросив завистливый взгляд в сторону городка и множества черных точек, в которые превратились на расстоянии высыпавшие на околицу зеваки. Наведя на них бинокль, я увидел нетерпение, с каким они наблюдали за мною; чтобы подбодрить их, я снял с головы шляпу и помахал в воздухе ею, изображая оживление, которого не чувствовал на деле. Выбрав из груды инструментов кирку и лопату, я перенес их поближе к намеченному участку, после чего достал из саквояжа мачете и принялся расчищать кустарник. Это была изнурительная работа, вдобавок меня периодически продували холодные сквозняки, словно кто-то нарочно направлял их на вершину. Иногда мне начинало казаться, будто какая-то едва осязаемая сила пытается оттолкнуть меня: воздух заметно густел передо мной, и чьи-то невидимые руки перехватывали мои запястья. Расход сил значительно превосходил результаты работы, хотя мне и удалось расчистить площадку.
К полудню я вполне удостоверился, что ближе к северной оконечности кургана плато имеет вогнутое, чашеобразное углубление. Само по себе это обстоятельство еще ничего не значило, однако для начала раскопок низина была наиболее подходящим местом. Примерно тогда же я заметил еще одну особенность: талисман Серого Орла странно подпрыгивал и тяжелел, стоило мне отойти футов на семнадцать к юго-востоку от центра чаши. Его покачивания прекращались, когда я наклонялся к земле, и он повисал, словно притягиваемый вниз мощным магнитом. Такое необъяснимое поведение поразило меня настолько, что я, не откладывая, решил приступить к начальному этапу раскопок.
Срезав саперной лопаткой верхний слой дерна, я с удивлением отметил сравнительную тонкость местного, красноватого слоя. Цвет почвы объяснялся присутствием песчаника, из которого слагалась равнина, однако на кургане я обнаружил лишь полосу черного глинозема, менее чем в фут толщиной. Подобные породы встречаются на дне каньонов к югу и западу от Бингера и могли быть занесены сюда в доисторическую эпоху, когда курган был воздвигнут. Стоя на коленях и продолжая копать, я чувствовал, как сыромятный шнурок у меня на шее натягивается все сильнее и сильнее, как будто в земле и в самом деле был спрятан магнит. Все это выглядело очень странно, если не сказать больше, потому что еще в городе, рассматривая загадочный диск, я подносил его к динамику радиоприемника и убедился, что металл, из которого он сделан, совершенно немагничен. Удар о твердую поверхность высек искру из-под штыка лопаты; думая, что это обломок скалы, я принялся разгребать вскопанную землю. Вместо камней я с лихорадочным возбуждением извлек наружу облепленный комьями глины массивный цилиндр примерно в фут длиной и дюйма четыре в диаметре, к которому мой талисман притянулся, словно приклеенный. Под слоем грязи оказался узор из фигур и значков, похожих на иероглифы, — той же формы, что и рельеф на талисмане и пластинах из желтого металла на одежде призрака.
Присев на корточки, я тщательно обтер бока цилиндра о грубый вельвет моих брюк и с любопытством осмотрел узоры. Вдавленные линии оставались забиты землей, однако в рельефных выпуклостях безошибочно угадывался тот же зеркальный металл, из которого был сделан магический диск, висевший у меня на груди. Зловещий орнамент по-змеиному оплетал изображения неведомых чудовищ, выполненные с необычайным искусством. Я долго не мог определить, где верх, а где низ у цилиндра, бесцельно поворачивая его в руках, пока не заметил узкую щель у края. Раздумья над способом закупоривания оказались недолгими: я с удивлением обнаружил, что меньший конец попросту отвинчивается.
С трудом, но крышка наконец подалась, высвобождая из недр цилиндра странную смесь запахов. Единственным содержимым был увесистый свиток из пожелтевших, похожих на пергамент листков, исписанных зеленоватыми буквами. Какое-то мгновение я с трепетным восторгом представлял, что держу в руках карту и ключ к неизвестным мирам и пространствам, скрытым за стеной времени. Однако, отогнув край свитка, я с разочарованием обнаружил, что это рукопись, написанная на испанском, хотя и на очень архаичном. В золотистых лучах солнца я разглядывал заглавие и первую страницу, пытаясь разобрать вычурный, c непривычными знаками препинания слог древнего летописца. К какому веку может принадлежать моя находка? Новое открытие Конкисты? Первые же строки привели меня в чрезвычайное возбуждение, ибо вместо того, чтобы отвлечь меня от основных поисков, рукопись лишь подтверждала мои догадки.
Пожелтевший свиток начинался исчерпывающим заглавием, выведенным зеленоватыми готическими буквами, и призывал каждого к вере в правдивость невероятных откровений, о которых собирался поведать загадочный автор.
RELIGION DE PANFILO DE ZAMACONA
Y NUNEZ HIDALGO DE LUARCA EN
ASTURIAS, TOGANTE AL MUNDO SOTERRANEO
DE XINAIAN. A. D. MDXLV
En el nombre de la santisima Trinidad, Padre, Hijо, у Espiritu-Santo, tres personas distintas у un solo. Dios verdadero, у de la santisima Virgen nuestra Senora, YO PANFILO DE ZAMACONA, HIJO DE PEDRO GUZMAN Y ZAMACONA NIDALGO, Y DE LA DONA YNES ALVARADO Y NUNEZ DE LUARCA EN ASTURIAS, juro para que todo que deco esta verdadero como sacramento…
Я ошеломленно потер лоб рукой, пытаясь уловить смысл прочитанного. "Повествование Панфило де Зама-коны-и-Нуньес, дворянина из Луарки в Астурии, посвященное описанию Подземного мира Хинайна, 1545 год от Рождества Христова"… Этого было более чем достаточно на первый взгляд. Подземный мир — та же идея, что присутствовала во всех индейских преданиях и в рассказах белых, вернувшихся с холма. И дата: 1545 год. Что она могла значить? В 1540 году Коронадо со своим отрядом углубился в джунгли к северу от Мехико, но разве он не вернулся обратно в 1542 году? Пробежав глазами развернутую часть свитка, я почти тотчас же наткнулся на имя Франциско Васкеса де Коронадо. Автором рукописи, очевидно, был из его людей, но что привело его сюда три года спустя как завершилась экспедиция? Объяснение могло находиться в тексте, однако развернутая часть содержала лишь известный по историческим хроникам отчет о северном походе Коронадо.
Вечерние сумерки напомнили мне о необходимости возвращаться; в том возбужденном состоянии, в каком я находился тогда, я едва не забыл об ужасах приближающейся ночи. О них не забыли, однако, наблюдатели, собравшиеся на равнине: до моего слуха донеслись отдаленные крики. Ответив им взмахом руки, я спрятал манускрипт обратно в цилиндр, от которого упорно не желал отделяться талисман, пока я с силой не отдернул его, и, запаковав часть снаряжения, приготовился к обратному походу. Оставив кирку и лопату для завтрашних раскопок, я собрал саквояж, спустился по склону холма и уже через четверть часа снова был в городе, объясняя и показывая странные находки. Сумерки сгустились, и когда я обернулся взглянуть на благополучно оставленный курган, то с невольной дрожью заметил, как на вершине разгорается голубоватое мерцание факела ночного призрака индианки.
Хотя мне не терпелось приступить к расшифровке записок испанца, я понимал, что будет лучше заняться этим в тихой и спокойной обстановке, вероятнее всего — поздним вечером. Пообещав горожанам дать подробный отчет о находке утром и вдоволь позволив им насмотреться на загадочный цилиндр, я вместе с Клайдом Комптоном удалился в дом и, как только представилась возможность, поднялся к себе в комнату. Хозяин и его мать тоже желали услышать рассказ, но я убедил их подождать, пока я не проработаю текст и не доберусь до сути.
Раскрыв при свете единственной электрической лампы саквояж, я вновь извлек цилиндр, отметив магнетическое притяжение, которое влекло к его рельефной поверхности талисман. Изображения зловеще мерцали на зеркальных боках, сделанных из неизвестного металла; я невольно поежился, изучая уродливые фигурки орнамента. Теперь я жалею, что не сфотографировал их — хотя, возможно, это и к лучшему. Чему я действительно рад, так это тому, что не мог тогда распознать сплюснутую голову похожей на осьминога твари, доминировавшей в большинстве узоров и названной в манускрипте «Ктулу». Позднее я связал ее и подземные легенды индейцев с недавно открытым фольклором о чудовищном Ктулу — единственном свидетельстве незапамятного ужаса, просочившегося со стареющих звезд на молодую Землю. Если бы в тот момент я догадывался о такой связи, уверен, никакая сила на свете не заставила бы меня остаться наедине с жуткой находкой. Побочный мотив орнамента — похожего на человека змея — я легко определил как прототип Йига, Кетцалькоатля и Кукулкана. Прежде чем открыть цилиндр, я проверил его магнитные свойства на других металлических предметах, однако притяжение к ним отсутствовало. Необычная способность, казалось, была присуща только осколкам неизвестного мира как защита от распыления.
Наконец я извлек манускрипт и приступил к переводу — занося на бумагу лишь общий смысл фраз и сильно сожалея об отсутствии под рукой испанского словаря, когда попадалось туманное выражение или слово. Странно было сознавать, что хроника четырехвековой давности — когда мои миролюбивые предки, подданные Генриха VIII, и не думали переселяться в Новый Свет из Сомерсета и Девона — может помочь в моих нынешних поисках ответа на столько времени дремавшую тайну. Ощущение близости к прошлому было тем глубже, что я действительно испытывал в сердце неуемную жажду приключений, которая побудила испанского конкистадора ступить за завесу, разделяющую Бытие и Вечность. В сравнении с этим шагом четыре столетия представлялись океанской песчинкой. Зловещий орнамент цилиндра раздвинул передо мною ту пропасть, что зияет между всеми живущими на Земле и первородными тайнами, сокрытыми в звездах. На краю этой пропасти Панфило де Замакона и я стояли рядом; точно так же, как Аристотель и древний правитель Хеопс.
III
О своей юности в Луарке — маленьком порту на побережье Бискайского залива — Замакона рассказывает немногое. Он был младшим и довольно своенравным сыном в семействе, и в Новую Испанию отплыл в 1532 году, едва ему минуло двадцать. Впечатлительный юноша жадно вслушивался в разнообразные толки о затерянных среди джунглей золотых городах и неизвестных странах, простирающихся к северу. Его воображение особенно взбудоражила история францисканского монаха Маркоса де Ницы, вернувшегося в 1539 году из долгого путешествия с потрясающим отчетом о сказочной Киболе, о ее обнесенных неприступными стенами городах и сокровищах. Узнав о подготавливаемой Коронадо экспедиции на поиски этих чудес и еще больших, лежащих, как шептались в кабачках, к северу от земель диких бизонов, молодой Замакона успевает попасть в число трехсот солдат и в 1540 году выступает в поход на север.
Истории известен отчет этой экспедиции: Кибола оказалась жалкой индейской деревушкой Пуэбло, и де Ница, потерявший доверие, был отослан обратно в Мехико. Однако Коронадо дошел до Большого Каньона, где в местечке Цинти на равнине Песос он услышал от одного индейца, который в хрониках назван Эль Турко, рассказ о богатых и загадочных землях Кивиры — дальше к северо-востоку, где в изобилии золота, серебра и диких бизонов, и где протекают реки в две лиги шириной. Замакона коротко описывает зимовку в Тигуа на равнине Песос и продолжение похода в апреле, когда сбежали местные проводники и отряд едва не погиб в стране степных собак, соленых озер и кровожадных аборигенов.