— Гул какой то вроде… — Дрюпин потер ухо. — Что то такое…
— Не слышу.
— Как будто кто то к нам прокапывается… — Дрюпин приложил ухо к стене.
Я тоже приложилась, не удержалась.
Стена была неприятно теплая и шершавая, точно живая, я затаила дыхание и не услышала ничего, кроме собственного сердца. Нервы не у меня одной, Дрюпин тоже на взводе, недаром электричеством пустился лечиться.
— Замолчало, — вздохнул Дрюпин. — А я ведь слышал, оно точно скреблось!
— Это тараканы, — сказала я.
— Какие еще тараканы? Тут нет никаких тараканов.
— Тут нет, а у тебя в башке навалом. Вот они и скребут. Ты осторожнее с этим, Дрюпин, не распускайся.
— Сама все время озираешься, — огрызнулся Дрюпин. — Это тоже, между прочим…
Дрюпин постучал себя по голове с выразительностью.
Я не стала спорить.
— Надо выбираться отсюда, — прошептал Дрюпин. — Выбираться… на складе вроде бы дверь. По плану должна быть, там, конечно, полуметровая сталь, но если бы направленным взрывом попробовать… За этой дверью, скорее всего, лифт. Или лестница. Так или иначе выбраться… Надо идти на склад. Сирень, пойдем на склад, пока не поздно?
— Пойдем после обеда, — пообещала я.
Дрюпин, конечно, прав. Мы тут сидим уже второй месяц и ничего не сделали. Ни оружия, ни плана, как выбираться. Понятно уже, что ничего хорошего нас здесь не ждет, нас бросили, я в этом уверена почти на сто процентов.
— Буду думать, — сказал Дрюпин. — Там противовзрывная дверь, я не знаю даже, сколько взрывчатки потребуется…
Дрюпин потер нос. Загрустил.
— Пойдем завтракать, — сказала я. — Там видно будет, как оно.
Мы побрели в столовую. Но Дрюпин все никак не мог успокоиться, то и дело останавливался и слушал, и трогал стены, и корябал бетон гвоздем. Делал какие то для себя выводы. Может, у него и на самом деле получится сделать бомбу, он ведь гений техники. А хорошо бы он изобрел что нибудь помощнее. Такое реальное изобретение, телепортатор, мы бы вошли в него, а вышли бы где нибудь в Доминиканской Республике, на пляже. Я бы сразу Дрюпина в рабство сдала тамошним папуасам, а сама бы куда подальше отправилась. Интересно, какое самое глухое место на планете? Не знаю даже, острова какие нибудь. Буду на этих островах сидеть, удить рыбу, а если какая сволочь приблизится ко мне на расстояние выстрела…
— Дрюпин, телепортация возможна? — спросила я.
— Кажется, да. Я особо этим не интересовался. Кажется, работали в ту сторону. Атом телепортировали. Если ты к тому, что отсюда телепортом… Можешь даже и не думать.
— А я и не думаю.
— Отсюда не выбраться… Во всяком случае, это сделать непросто. Переделать микроволновку в телепортер…
— Идем завтракать.
Я поспешила к столовке.
Столовая у нас тут совсем небольшая, с приземистым потолком и с запахом хлора. Столов и стульев много, и от этого кажется, что и людей сюда много приходит, но на самом деле это совсем не так, нас тут очень мало.
Четверо.
Я.
Дрюпин.
Клава.
Клык.
В столовой, как всегда, было пусто. Дрюпин стал запускать кофейную машину, а я отправилась на пищевой склад — за обедами. Склад большой, гораздо больше, чем сама столовая. Когда то здесь был порядок, вдоль стен располагались стеллажи до потолка, заставленные пластиковыми коробками с едой. Потом стеллажи опрокинулись, коробки полопались и из них вывалились подносы с едой, заплавленные вакуумной пленкой. Подносы эти лежат горой, вдоль стен повыше, в центре пониже, с виду совсем одинаковые.
Одинаково неаппетитные, на прошлой базе нас кормили не в пример лучше, здесь так себе. Дрюпин уверяет, что это космическая еда. То есть это питание предназначено для космонавтов, а теперь вот мы им питаемся. Не знаю, не знаю… Если они космические, то почему так много испорченных попадается? Почти каждая вторая упаковка тухлая. Поэтому я на всякий случай набрала сразу пятнадцать подносов, чтобы потом два раза не ходить.
Дрюпин уже запустил кофемашину и теперь настраивал микроволновку. Она тут огромная, похожая на… Не знаю на что. На пневмомолот, пожалуй. Такое большущее устройство, от пола до потолка. Работает эта адская печь не очень хорошо, и каждый раз, прежде чем запустить, Дрюпин ее настраивает с помощью разводного ключа.
Сегодня у него что то не клеилось, микроволновка гудела, причем так, что дрожал пол.
— Может, так поедим сегодня? — спросил Дрюпин. — Оно и холодное вкусное…
Я его стукнула немного по голове, он не обиделся, Дрюпин человек не обидчивый. Только есть холодную жратву совсем не хочется.
— Ладно, сейчас поправлю…
Дрюпин полез под микроволновку, принялся пыхтеть и бряцать ключами. Я ждала. Внезапно машина зажужжала громче, на панели управления замигали разноцветные огонечки и цифры, Дрюпин дернулся и почти сразу заверещал.
Кажется, он поджаривался, верещал, во всяком случае, громко. Он попытался выбраться из под микроволновки, но не получилось, кажется, он там застрял, бил ногами и завывал; я уронила подносы с едой, схватила Дрюпина за ноги и рванула. Вытащила до пояса, Дрюпин заверещал сильнее, я тоже дернула сильнее и вытащила его наружу.
Дрюпин хрипел. Он схватил бутылку с водой, сорвал пробку и стал пить, и почти сразу выплюнул и завыл, начал кататься по полу, точно горел изнутри. Я растерялась, не знала, что делать, поэтому я накинулась на Дрюпина и прижала его к полу.
Что случится с человеком, которого засунут в микроволновую печь?
Дрюпин возился, стараясь выбраться, а я его держала. Наверное, ему было очень больно, во всяком случае, глаза у него сделались дикие, видимо, он все таки немного сварился изнутри.
Я сама чуть не заплакала. Я представила, как оно будет, если Дрюпин сейчас возьмет да и помрет. Я останусь одна. Есть, конечно. Клык, но он мелкий еще, с ним и поговорить толком нельзя, он сумасшедший, одна останусь.
Дрюпин плакал. Выл. Ему было больно. Я думала, по коже у него пойдут пузыри, но потом вспомнила, что микроволны жарят изнутри. Что гораздо хуже.
— Больно… — прохрипел Дрюпин. — Больно…
— Лежи, — велела я. — Лежи тихо, не дергайся.
Дрюпин закрыл глаза и стал лежать. А потом уснул. А я боялась его будить, опасалась — думала, он проснется, а изо рта у него кровь потечет. Я оттащила его в конец столовой и пристроила на трех составленных стульях. Не знала, что делать.
Решила поесть. Глупо, конечно, но ничего лучше я придумать не могла. Взяла три подноса, достала нож.
Первый поднос попался протухший, едва вскрыла пластик, как брызнуло почти мне в глаз зеленоватой дрянью, дальше открывать не стала, почему то представилось мне, что внутри протухшие черепахи. Много–много, во всяком случае, вонь была совершенно незнакомого характера. Отправила поднос в утилизатор.
Второй поднос был условно съедобен, в нем обнаружилось что то вроде чечевицы с имбирем и грибами, тухлятиной не воняло, но от грибов я стараюсь держаться подальше.
В третьем подносе обнаружилось мясо с жареной картошкой, это подходило. Еда старая, неоднократно замороженная и размороженная, вкуса в ней почти никакого не осталось, но я решила поесть. Нервы и так ни к черту, а от голода они еще сильнее расстроятся, так что лучше есть.
Хлеба бы. Но хлеба тут совсем не найти, ни в одном из подносов ни кусочка. Ладно. Когда я отсюда выберусь, возьму две буханки, буду посыпать сахаром и есть, запивая чаем. Пока не надоест, черный хлеб и сахар. Интересно, откуда во мне эта любовь к сахару, к крепкому чаю, к черному хлебу? Наверное, раньше я была… Стоп, запретная тема. Я давно уже сказала себе, что не буду пытаться вспомнить. Потому что это чертовски опасно. Вот тот, дурачок, который исчез, он все время пытался вспомнить, пытался выяснить… И где он?
Безымянный.
Отправили в Х–пространство. Ага. А нас почему то не отправили. Меня могли бы отправить, кстати, так этот гад меня избил…
Вообще, чем больше я вспоминаю этот случай, тем сомнительнее он выглядит. Сломал мне нос и челюсть, и я осталась на базе, хотя это я должна была испытать Установку. Зачем он это сделал?
Хорошо бы об этом его лично спросить, да где он сейчас?
Застонал Дрюпин, зашептал что то, кажется, про маму. Видимо, это генетика. Дрюпин не помнит ничего, как и все мы, а когда плохо ему, вспоминает маму.
Все мы беспамятные и жалкие люди.
А может, и не люди. Ну, то есть не совсем.
Плохо. Стены давят на голову, на спину и на затылок, дышать трудно, трудно, сердце пускается в загон…
Это клаустрофобия. Боязнь замкнутых пространств. Раньше, кстати, за мной никакой клаустрофобии не замечалось. Впрочем, и волосы у меня раньше не выпадали.
Показался Клык. Я услышала его сильно заранее, он брел по коридорам, гремя костылями, кашляя и напевая песню про веселое путешествие в далекие и счастливые края, веселые соседи, какие то там друзья. Клык то и дело запинался, цеплялся за стены и начинал смеяться. Он вообще много смеется, это меня в нем поражает. Смешливый паренек. А по виду не скажешь. По виду от него плакать хочется. Даже мне. А он смеется.
— Привет, Сирень! — издалека поздоровался Клык. — Привет!
— Привет, — поздоровалась я. Если с ним сейчас не поздороваться, он будет «приветкать» каждые две секунды.
— А я иду кушать! — радостно объявил Клык. — Иду! Подождите меня, не ешьте пока! Стукни Дрюпина по голове, а то он все слопает. Подождите!
— Я жду.
Я отставила поднос, Клык обидится, если увидит, что мы начали без него. Обидчивый, но отходчивый. Живет на отшибе, в самом конце коридора. Я предлагала ему переехать поближе к нам, вокруг наших с Дрюпиным обиталищ много пустых боксов, однако Клык почему то отказался. Заявил, что ему в конце коридора очень хорошо, и он никуда не пойдет, особенно к Дрюпину, Дрюпин храпит…
Я не стала спорить. Жалко его, как увидишь, так хочется шоколадкой угостить. Только нету.
Клык показался.
На изогнутых костылях, с шинами из алюминиевой табуретки, которые ему смастерил Дрюпин, весь в самодельных бинтах, похожий на сломанное насекомое, Клык вошел в столовую. То есть ввалился, всыпался, пожалуй, совершив множество ненужных дерганых движений и вздохов.
— Привет, — в очередной раз сказал Клык. — А что с Мастером?
Мастером он называет Дрюпина, он вообще его уважает.
— Сварился, — ответила я.
— Совсем?! — перепугался Клык. — А где мы его хоронить будем?
— Не до смерти, — успокоила я. — Не сдохнет. Вон лежит.
Клык увидел Дрюпина и поспешил к нему.
Клык на самом деле похож на насекомое. На маленького богомола, такие же ломаные линии, такая же немного треугольная голова. Вот взяли богомола, сунули в мясорубку, а потом переломанного бросили, а он не умер, а как то выжил, сросся, и получилась каракатица такая. Ходит с трудом, дышит хрипло, лицо все в шрамах, голова тоже. Что с ним делали — непонятно, наверняка какую нибудь пакость испытывали. Машину времени. Ненавижу. До зубовного скрежета, до спазмов в голове. Я понимаю Волка, он их ненавидел по полной. Вот всех этих экспериментаторов подлых, тварей, где они…
Где Безымянный.
— Живой, — сказал Клык, потрогав Дрюпина. — Дрюпин, ты живой?! Ты это, не подыхай пока, ты мне обещал костыли облегчить. Забыл уже?
Пока здесь не появился Дрюпин, он здесь вообще ползал, сам рассказывал. По коридорам. Иногда Клава его на себе таскала, правда, редко, у нее радикулит и скверный характер…
А каким боком здесь Клава, я понять вообще не могу. Возможно, она имела неосторожность наступить на ногу Ван Холлу, и он, впав в ярость, ее сюда сослал.
Клава, кстати, тоже всех ненавидит, особенно нас. Особенно меня, я просто это чувствую.
— Что сегодня кушаем? — спросил Клык. — Дрюпин мне сегодня аппетит не испортит.
Я стала открывать подносы с едой.
Клык он потому, что зубов у него нет почти. То есть каким то чудом один сохранился, правый верхний. Крепкий такой, белый. Остальных то ли не было вовсе, то ли выбили их, кто знает. Поэтому любая жесткая пища ему не подходит — или каша, или пюре. Бобы еще.
Поэтому я стала перебирать подносы, и повезло — наткнулась как раз на бобы в томате. Клык обрадовался, достал ложку, которую ему изготовил Дрюпин, и стал наворачивать. Ел он, конечно, безобразно — голые челюсти давили фасоль, она вываливалась сквозь зубы, падала на стол, и тут Клык ловко подбирал ее или руками, или языком. Смотреть на это было печально и противно тоже, и мне хотелось отвернуться, но я заставляла себя смотреть. Чтобы запомнить.
Все равно не получится. Я не Безымянный, я не могу так долго злиться.
— Надо вам подземноход строить, — рассуждал Клык. — Отсюда никак не выбраться, кроме как на подземноходе. Сядете в него и будете бурить, бурить…
На самом деле его Гоша, кажется, зовут. Ага, Гоша. Какой он Гоша? Клык. Самый что ни на есть. Хотя Клык прозвище грозное, ему совсем не идет. Да ему, наверное, никакое прозвище не пойдет, Лом разве что. Не в честь инструмента, а в честь общей поломанности организма.
— А я тут останусь, — заявил Клык. — Вы бегите, а я тут. Тут вон еды целый склад, электричество есть, вода. Тепло все время. Я останусь. Мне тут нравится. Скучно только, но это ничего, потерплю.
— Нечего тут делать, — сказала я. — С нами пойдешь.
— Не пойду, не пойду, не пойду! — заспорил Клык.
И, конечно же поперхнулся, закашлялся, покраснел, я принялась стучать по его спине. Кажется, подавился он накрепко, во всяком случае, мне пришлось два раза стукнуть его по спине.
На пятом ударе Клык выплюнул недоваренную фасоль и как ни в чем не бывало продолжил:
— Не пойду.
Я не стала с ним спорить. Последний аппетит потерялся, и я взялась за кофе. Он тут совершенно дрянной, кофемаши–на производит из ячменя настоящую бурду, но альтернативы никакой нет. Я взяла большую кружку, наполнила до краев.
— Не поеду, — как то неуверенно повторил Клык. — А мне сегодня такой кошмар приснился…
Клык закатил свои водянистые глаза.
— Вон, про него, — Клык указал на Дрюпина. — Знаешь, такой кошмар… Самый–самый страшный, вообще, я чуть сквозь кровать не провалился. Мне приснилось, что наступила ночь, тьма такая, ночь беспросветная. Дверь раскрылась, и в мою комнату вошел он…
Клык снова кивнул на Дрюпина.
— Только он не такой был, а весь в гвоздях. Вся голова и все плечи. В него гвоздей набили, а он не умер и ко мне заявился. И говорит — смотри мне в глаза! Смотри мне в глаза! А я стал смотреть, вижу — а у него и глаз то тоже нет! А я хочу двинуться, а как прилип к койке…
Дрюпин сел.
Посмотрел на нас мутным взглядом. — А ты ко мне сегодня мертвым приходил, — радостно заявил Клык. — Тебе голову всю гвоздями истыкали. И глаз не было.
И тут Дрюпина стошнило.
Штормовое предупреждение
Тостер запищал и выплюнул хлеб. Зимин почесал голову. Третья партия, сгоревшая за сегодняшнее утро. Зимин был озадачен. За четыре года ежедневной эксплуатации тостер не подводил ни разу, а теперь вдруг раз — и выход в уголь.
Он выкинул обгорелые сухари в мусор и решил попробовать еще раз. Четвертый. Тостер со вздохом проглотил ломти.
— Ну, давай, — Зимин хлопнул по тостеру ладонью.
— Привет.
Показалась Лара.
— Ну, что? — спросила она. — Прочитал?
— Что? — не понял Зимин.
— Рукопись, найденную в пианине?
— В табуретке, — уточнил Зимин. — Не… То есть прочитал, но немного, первую главу.
— Там по главам?
— Что то вроде. Там дневник. То есть имитация под дневник. Сначала автор пишет как дневник, потом увлекается и начинает отсебятину. Видишь ли, дневниковые записи сложная для стилизации штука, а если и удается как то… То читать невозможно. Помнишь, я сочинял?
— Новую книгу?
— Ага. С названием еще не мог определиться, ускользало. Так вот, это…
— Хорошая книжка могла получиться, — перебила Лара. — Начало про скаута мне вполне себе понравилось…
— Ладно, проехали, — в свою очередь перебил Зимин.
— Проехали так проехали. Кстати, как тебе рукопись… найденная в мандаринах?