Мулла с усмешкой взглянул на гостя: Тимоха был пижон и любил пофрантить, но, даже глядя на его парадный наряд, нельзя было не признать в нем законного урку.
Он всегда носил кепку, надвинув ее на самый лоб, куртка у него была лоскутная, а штиблеты так блестели, что в них отражалась улица.
Заки Зайдулла так же молча достал из шкафа два пустых стакана, сдул с них невидимые пылинки и с громким стуком поставил стаканы на стол.
Тимоха подковырнул острым лезвием пробку, и та, описав в воздухе дугу, закатилась в угол. После этого он опрокинул горлышко б глубину стакана, а когда водка, булькая, подобралась к самому краю, умело перевернул бутылку, не пролив ни капли. Так же уверенно он наполнил и второй стакан.
– А ты знаешь, Мулла, – Беспалый поднял стакан, – я ведь к тебе проститься пришел.
Его рука при этих словах слегка дернулась, и водка выплеснулась через край, намочив ему рукав.
– Что так?
Мулла не выражал удивления. Он всегда оставался невозмутимым. Даже если бы завтра на утренней поверке он увидел в рядах зеков всех членов Политбюро, его лицо выразило бы лишь легкое недоумение.
– Вчера ко мне заявились четыре фраера от Сереги Длинного, – невесело начал диалог Тимоха.
– Рассказывай, – бесцветно отозвался Мулла, – чего от тебя хотели…
Однако Беспалый уловил, что в голосе Муллы появились нотки настороженности.
– Они мне сказали, что, сидя здесь, я все время сладко пил и сытно ел и что пришло время отрабатывать хлеб-соль.
– Возможно, они и правы. Братва наша тебя кормила, поила, и ты должен как-то отблагодарить ее за это. Но чего же они хотят от тебя?
– Я должен порешить кума.
– Ах вот оно что! – охнул Мулла. – Откажись! Каждый из нас выполняет свою работу. Мы сидим, а кум за нами присматривает.
– Поздно. Если я этого не сделаю через два дня, то на третий меня самого прирежут.
– Понимаю. Так оно и будет. Слово братвы закон.
– Мне указали его дом. Сказали, в какое время он обычно выходит, когда приходит. Я уже караулил его у подъезда. У него красивая жена и два сына.
Конечно, наш начальник – мерзкий тип, но я считаю так же, как и ты: мы делаем свое дело, а он свое. Но, видно, он крепко наступил на хвост Сереге Длинному, вот тот и хочет с ним расквитаться чужими руками.
– Ладно, не грусти! Ну, давай выпьем! Не до утра же нам держать стаканы в руках.
И Мулла, запрокинув голову, влил в себя водку. Кадык его при этом ходил вверх-вниз, будто кто-то дергал его за веревочку. Потребление спиртного он тоже себе прощал, хотя и не забывал о вере предков. Мулла всегда повторял, что он прежде всего вор, а все остальное вторично. Он наказал под ельникам положить ему в могилу, как и полагается всякому законному, острый нож, бутылку водки и колоду карт.
Выпив водку в пять глотков. Мулла резко выдохнул и поморщился.
– Что скажешь, Мулла? – спросил Тимоха, занюхивая водку рукавом.
– Помогу я твоей беде, – коротко объявил тот. – Серега Длинный мне кое-что должен, так что, думаю, он не будет возражать, если я тебя откуплю…
Тот случай Заки Зайдулла припомнил мгновенно, когда подходил к бараку, в котором был заперт Хрыч со своей кодлой. В тот раз Мулла за Тимоху отдал Сереге Длинному своего раба, чью жизнь за месяц до того выиграл в буру.
– Стоять! – звонко скомандовал капитан Морозов, напомнив ворам, кто на зоне власть.
Мулла подумал, что этот офицерик совсем мальчишка и, похоже, еще не успел вдоволь налюбиться с бабами. Скорее всего, в юности он мечтал стать летчиком и бороздить просторы пятого океана. В армию он наверняка пошел по комсомольской путевке, но никогда не думал, что судьба так скверно над ним подшутит, заставив стеречь зеков в Заполярье. Наверняка своей девушке он пишет, что служит в далеком северном гарнизоне и охраняет священные рубежи Советской Родины. Его ложь можно понять и даже оправдать, – быть надзирателем на Руси всегда считалось ремеслом недостойным. Ведь не случайно солдаты-срочники, идущие на дембель, спарывают с гимнастерок не только красные погоны, но даже и эмблемы с гербом. Зайдулла остановился.
– Что еще предложишь, начальник?
– Не разговаривать! – огрызнулся Пингвин. – Прокопенко! – окликнул он двухметрового детину. – Открывай дверь!
– Есть, тарищ капитан! – с готовностью отозвался хлопец и, громыхнув ключами, уверенно двинулся к бараку. Связка ключей в его огромных лапах казалась неестественно маленькой. После некоторого усилия дверь отворилась, и поток света вырвал из темного нутра барака заросшие физиономии зеков.
– Ба! Да к нам пополнение идет! – раздался радостный голос Хрыча. – Никак сам Мулла пожаловал! А мы тебя ждем! Мы ведь тебе уже прием достойный подготовили!
– Заходить по одному, – грозно рявкнул лейтенант, насупив брови. – И не дергаться, если не желаете получить пулю в затылок. Вперед, Мулла!
Зайдулла опустил руки и осторожно пошел в барак, а следом за ним затопали остальные зеки.
– Закрывай дверь! – приказал Пингвин. – Думаю, у них найдется о чем поговорить.
Дверь скрипуче повернулась на петлях и с грохотом затворилась.
Мулла знал Хрыча по хабаровской пересылке, где в конце тридцатых годов верховодили «красные» отряды. Воры называли эту пересылку «сучьим логовом». На то имелись свои основания. В конце тридцатых годов энкавэдэшники нагнали туда уголовников со всего Приморья, а заправляли там суки, приговоренные блатными за провинности перед воровским миром к смерти. Опасаясь, что их могут перевести в «черный» лагерь, где правил воровской закон, суки были готовы выполнить любой приказ администрации и не стеснялись даже идти на откровенное сотрудничество с «кумовьями». Суки из хабаровского «логова» частенько выполняли функции карательных отрядов, и их направляли туда, где царил воровской порядок. Пользуясь покровительством администрации, они не только подавляли воровские бунты, но и навязывали сучьи законы. Блатные сопротивлялись как могли – в знак протеста они резали себе вены целыми бараками, кололи зазевавшихся сук заточками, душили удавками, но силы были неравными…
Хрыч сам не был сукой, он старался жить по воровским законам – не обижал слабых и наказывал виноватых, но вместе с тем он спокойно наблюдал за сучьей напастью, которая раковой опухолью расползалась по зонам. Именно это обстоятельство позволило «красным» отрядам закрепиться в Приморье. Одного этого было достаточно, чтобы зачислить Хрыча в суки, но, кроме прочего, по пересылке прошел слушок о том, что он основательно снюхался с суками, и даже отыскались свидетели того, как ссученные уламывали Хрыча ехать с ними в Сеймчан, чтобы раздавить там оборзевших воров. Это было настолько серьезным обвинением, что за него можно было не только расстаться с воровской короной, но и почувствовать на своей шее смертельное объятие удавки.
На очередном сходняке Мулла потребовал от Хрыча объяснений. Хрыч держался на толковище уверен но, не пасовал перед законными и достойно отвечал на их колючие, а подчас и провокационные вопросы. Обвинения Муллы он назвал бредом, требовал привести свидетелей, но беда была в том, что незадолго до судилища все свидетели полегли в потасовке с суками. С того толковища Хрыч вышел с высоко поднятой головой, но обиду на Муллу затаил смертельную. И вот теперь пришла пора поквитаться.
– Вот мы и встретились с тобой, Мулла! Теперь никто не сможет помешать нашей беседе. Как там у вас, татар, говорят? Две бараньи головы в одном котле не сваришь? Так вот, лишнюю голову я ухвачу за волосья и швырну далеко в угол!
Вместе с Муллой была вся его кодла, наполовину состоявшая из бывших беспризорников. Они толпились немного позади своего вожака и терпеливо ждали, что же ответит Мулла. В воровском мире не принято отвечать за других, даже если вызов брошен самому пахану.
– А ты не надорвешься? – с грустью в голосе осведомился Мулла.
Через грязные окна в барак пробивался тусклый свет, но и этого света хватало, чтобы разглядеть худощавую фигуру Хрыча. Его лицо выглядело зловеще – трехдневная щетина черной тенью лежала на заостренных скулах. Он напоминал Мефистофеля, выбравшегося из глубоких недр преисподней для того, чтобы самолично расспросить зеков о лагерном житье-бытье.
Ответ Муллы прозвучал вызывающе. Он бросил перчатку, которую вор обязан был поднять. Лицо Хрыча злобно дернулось. Мефистофель был разгневан: он не допускал подобного обращения с собой, а потому решил низвергнуть наглеца в геенну огненную.
– Мне жаль тебя, Мулла. В общем-то ты неплохой парень, но сейчас должен умереть. Молись своему мудьманскому богу!
Мулла заметил, как в руках Хрыча сверкнул нож. Он знал, что свой авторитет Хрыч завоевал не карманными кражами, а в лагерных драках и что владел пером он так же искусно, как фехтовальщик рапирой. Зайдулле потребовалось лишь мгновение, чтобы извлечь из рукава острый обломок бритвы и швырнуть его в шею Хрычу.
– Господи… – захрипел Хрыч. Кровавая пена запузырилась у него на губах.
– Режь их! – крикнул Мулла.
В следующее мгновение он подскочил к Хрычу, крутанул кусок стали, словно отвертку, и, услышав, как затрещали хрящи, выдернул его из шеи врага.
– Режь сук! – раздался вопль у самого уха Муллы. Это орал жиган по кличке Бидон. – Коли блядей!
Воры, словно дружинники на поле брани, сошлись грудь с грудью.
Матерясь, они пыряли друг друга заточками, нанося смертельные раны. За дружбу с Хрычом приходилось платить кровью, и уже через полчаса рукопашной схватки на полу барака валялось девять трупов.
Наконец, устав от бойни, дерущиеся разошлись.
Мулла получил глубокое ранение в плечо, и боль давала о себе знать при каждом резком движении. Четверо из его кодлы были убиты, еще троим вспороли животы, и они, сидя у стены барака, истекали кровью.
– Охрана! – Мулла застучал здоровой рукой в дверь. – Открывай! Здесь у нас раненые есть.
– Не велено!
– Помрут ведь!
– Сказано тебе, не велено! Подыхайте, если жить по-человечески не можете!
– Хоть трупы разрешите убрать!
– А нам что с ними делать? Ха-ха-ха! Это ваше дело, вам и решать, впредь умнее будете.
Мулла отошел от двери. Такие проказы были в духе Тимохи Беспалого: тот любил повеселиться. К тому же Тимоха всегда был максималистом и если дрался, то непременно добивал упавшего противника ногами. Он вообще ничего не делал вполсилы и ненавидел, как и любил, всей душой.
– Жрать дадите?! – выкрикнул кто-то из зеков.
– А зачем вам жрать, когда вы столько мяса для себя нарубили?
Грянул оглушительный хохот – караул веселился. Мулла готов был поклясться, что солдаты наблюдали за побоищем в щели и делали на дерущихся ставки, хотя и не деньгами, а спиртом.
– В общем так, бродяги, если нас не прирежут шестерки Хрыча, то мы здесь подохнем от инфекции или от голода. Я своего приятеля Беспалого хорошо знаю, ничего другого от него ждать не стоит.
– Ну и дружок у тебя, Мулла! Видно, он нам при жизни ад решил устроить, – отозвался из темного угла молодой вор по кличке Власик. В драке ему распороли правую щеку, и сейчас из раны на воротник его затертой телогрейки капала кровь. – Суки, что сделали! С такой порезанной рожей в приличную малину не заявишься, все бабы будут нос воротить!
– Много ты понимаешь! – возразил Мулла. – Бабы по своей сущности самки, чем больше у мужиков шрамов, тем он для них привлекательнее. Так что, как вернешься, бабы на тебе гроздьями висеть будут.
– Твои бы слова да Богу в уши. – Власик осторожно вытер кровь с подбородка. – Но боюсь, что до воли я не доживу.
Глава 19
Кодла убиенного Хрыча затаилась в противоположном конце барака. На освободившееся место пахана взошел Грек – молодой вор с красивым породистым лицом. Поговаривали, что с Хрычом у него были не только дружеские, но и весьма интимные отношения, и нынешнее его положение можно было расценить как вдовье.
Об этом знали многие, но вряд ли нашелся бы храбрец, чтобы вслух произнести нелицеприятную правду, – такой смельчак наверняка не дожил бы до следующего утра. При общении с Хрычом Грек всегда был ласков, как кошка, и готов был задрать хвост от одного хозяйского прикосновения. В разговорах с корешами он чаще всего держался высокомерно, а если общался с «мужиками», то спесь лезла из него, как тесто. Такое поведение могло прощаться при сильном покровителе, но не сейчас, когда Грек осиротел. Однако в бараке, где кодла была сцементирована пролитой кровью и потерей лидера, позиции Грека оставались сильными. Мулла был уверен, что наутро Грек поведет остатки своего воинства в решительную контратаку.
– Бродяги, мы должны сегодня же порешить Грека. Если мы не сделаем этого сегодня, та завтра они перережут всех нас.
– Они, паскуды, способны на это. Не хотелось сдохнуть раньше времени. Мы не должны проиграть! – отрезал Власик.
Мулла одобрительно посмотрел на Власика – со временем из него должен был вырасти сильный вор. А как уверенно он вел себя в драке!