– Знаешь ли ты, чародей, что мой сын – светоносен?
– Молву слышал в Царьграде и кое-где еще... Да чудо ли это? Чудес я довольно видывал. Но свет один лишь истинный позрел – свет Христа. Иного мне не нужно.
– Что же ты ищешь в Руси? – спросила княгиня.
– Траву Забвения, – признался чародей. – Вот истинное чудо в твоей земле. Позреть бы, как растет, и умереть спокойно.
– Позри, трава Забвения растет повсюду, – княгиню отчего-то стало клонить в сон. – Склони очи долу. И под тобой растет. Где ступит человек – там она и пробивается, чтобы скрыть следы.
Аббай лишь усмехнулся и погрозил перстом:
– Ведомо, лукавая ты, княгиня! И об этом слышал я в иных землях. Трава-то повсюду, но силы не имеет. Мне любо позреть на ту, которая покрывает не человеческие следы, а божьи. Эта же трава бывает лишь на тропе Траяна. Ты же тропы этой не знаешь, потому в терем не зови.
Упрямство старца возмутило княгиню.
– А слышал ли, что я крута норовом?
– И об этом наслышан, государыня, – равнодушно промолвил чародей, поглаживая обезьяну на плече. – Да все одно не пойду. Разве что своего магота отпущу с тобой. Пусть он сына твоего будит.
– Смеешься надо мной? – взъярилась княгиня. – В сей же час на площади велю голову тебе отрубить! И обезьяне твоей!
Чародей покорно склонился.
– Сама отрубишь или палача позовешь?
– Нет, чародей спесивый! Смерть на миру красна, на своем дворе казнить буду! – засмеялась княгиня. – Заморские купцы вмиг славу разнесут про лютую княгиню и жертву – немощного старца... Не дождешься чести от меня, в каменном погребе заточен будешь до смерти, если не станешь будить спящего князя.
– А давай бросим кости? – вдруг оживился Аббай. – Коль выиграешь – исполню всякое твое желание. Кого захочешь разбужу, усыплю...
Он побренчал костями в серебряном кубке.
– Сыграй! Сыграй! – закричала над его головой птица в клетке. – Зрю, ждет тебя удача! Сыграй!
И обезьяна загнусавила, замахала лапами:
– Не бойся княгиня, брось кости! Обыграешь! Аббай слепой, так его обмануть можно...
– В подобную игру я не играла, – смутилась княгиня. – Не знаю и обычая такого – в кости играть.
Птица же в клетке забилась, закартавила:
– Игра простая! Встряхни кубок и бросай! Ну, пробуй! Дерзай же, дерзай!
– Испытай рок, – предложил чародей. – Ты ставишь свое желание, я же ничего не ставлю. Коль выиграю я – ничего с тебя не возьму.
– Не возьмет, не возьмет, – подтвердила обезьяна. – Слово Аббая – закон.
Не удержалась княгиня от искушения, к тому же сонливой стала и разум будто размягчился.
– Добро, сыграю...
– Вот тебе кубок, бросай первая, – сказал чародей и расстелил перед собой циновку. – Пусть нас рассудит провидение: идти мне в терем или нет.
Княгиня неуверенной рукой потрясла кубок и опрокинула его на циновку. Три черных куба показали число три.
– Три! Три! Три! – заорала птица. – Не все потеряно, княгиня!
Не успела она и оком моргнуть, как чародей бросил кости, и оказалось у него число восемнадцать.
– Рок не велит мне будить твоего сына, – сказал он. – Ты проиграла, княгиня! В терем не пойду.
– Рок не велит – я велю! – ничуть не смутилась княгиня. – А не пойдешь – велю нести тебя.
В сей же час слуги сторговали персидский ковер, усадили на него Аббая и понесли в терем вместе с птицей-попугаем и гнусавой обезьяной. Чародей не роптал, но зато народ догадливо кивал головами, помня, как княгиня так же вот велела нести в ладьях древлян и что потом было с ними. Знать, и ныне уготовила она позорную смерть строптивому заморскому кудеснику. Однако, когда ковер с Аббаем внесли в палаты, княгиня велела всем удалиться, а сама в ноги бросилась чародею.
– Верю в силу твою! Прости за строгость, винюсь перед тобой. Что ни пожелаешь – все исполню. Но пробуди мне сына!
– А не забудешь, что стояла передо мною на коленях? – спросил Аббай. – Не забудешь клятв своих?
– Не забуду!
– Считаться станем так, – заявил чародей. – Я пробужу дитя – ты исполнишь первую мою волю... Но ежели захочешь, чтобы я еще тебе послужил – скажу другую свою волю. А третью пусть же исполнит твой сын Святослав.
– Согласна! – возрадовалась княгиня. – Все исполню!
– Показывай своего спящего! – приказал Аббай.
Обнадеженная верой, сгорая от вины перед чародеем, княгиня привела его в покои Святослава. И подняла завесу колыбели!
Все кругом осветилось, а чародей, заслонивши глаза рукой, так молвил:
– Велик будет муж! Вижу в судьбе его многие победы и славу! Знаменитые цари склонятся перед ним. Такой муж рождается один раз в тысячу лет. Последним был Александр, царь Македонский, послушник Аристотеля.
Аббай тянулся к свету, исходящему от колыбели, и грел руки, словно у огня. Его миртовый посох засветился, зазеленел, на его навершии вдруг вздулась почка, которая потом лопнула и развернулась молодым листом...
А чародей трепетал, купаясь в лучах! Был темным его лик, но просветлел и облагородился; седые волосы, завязанные в косичку почернели, старческий голос омолодился. Только хромота осталась...
– Обнажи своего сына! – потребовал Аббай. – А окна закрой черным полотном.
Княгиня все исполнила. Когда покои погрузились во мрак и светился лишь княжич, чародей покрыл колыбель черным покрывалом и, усевшись на пол возле нее, достал пергаментный свиток. Птица-попугай села в изголовье, а ученая обезьяна – в ногах. И вдруг загорелись глаза Аббая – зеленый огонь осветил письмо и черные уста. Чародей стал читать вслух: незнаемое слово резало уши, душа томилась, и княгиня не смела перевести дух. Затаившись, она незаметно погрузилась в сон.
И во сне ей пригрезилась Креслава. Срамная наложница встала из постели князя и, красуясь перед княгиней своим блудным образом, сказала:
– Твой муж мертв, а ныне и сын умрет. Я молила тебя спасти тресветлое дитя! Ты не спасла... Я его возьму себе. Со мною будут оба – и муж, и сын.
– Чур! Чур меня! – закричала княгиня и вмиг очнулась.
Тем часом Аббай волхвовал над сыном, и горели уже не только глаза, а и уста чародея. В зеленом пламени, озарявшем покои, лик Святослава искажался, а обнаженное тело корежилось – трещали жилы и кости! Княжич рос! Руки, ноги, плечи и шея наливались могучей силой.
С треском разлетелась в щепки дубовая колыбель! Не чадо малое – детина-богатырь рухнул на пол, так что терем задрожал.
Аббай трижды изрыгнул огонь:
– Восстань! Восстань! Восстань!
Детина потянулся и встал, но очи были закрыты. Княгиня онемела, не зная, радоваться ли сему или, напротив, бить тревогу: на глазах возросший сын показался ей зловещим и свирепым, словно разъяренный медведь.
– Кто разбудил меня? – гром голоса всколыхнул покои. – Кто сон нарушил?
– Я! – крикнул чародей и дунул ему в очи.
Святослав открыл глаза, удивленно огляделся.
– Как долго спал! Тело залежалось!
И со звериным рыком вдруг набросился на Аббая, в единый миг сломал его, придавил к полу. Чародей сопротивлялся, брызгал искрами, и его обезьяна, прыгая по детине, пыталась удержать его руки. Птица-попугай летала под потолком и картаво возвещала:
– Пробудили! Пробудили! Пробудили!
А Святослав занес над головой Аббая свой огромный кулак и наверняка бы разбил ему череп, однако княгиня крикнула от испуга, и материнский крик остановил десницу.
Он признал мать, и буйство его вмиг улеглось.
– Мать? Мне грезилось во сне, ты умерла.
Она сорвала завесу с окна – на улице была ночь...
– Жива я, сын...
В глазах богатыря таился ум младенца...
– Довольная ли, княгиня? – оправившись, спросил Аббай. – Какое диво я пробудил тебе! Уснул дитем, встал детиной!
– Великий ты чародей! – робея, проговорила княгиня. – Но сдается мне, ты плоть пробудил, силу немереную. А душа спит, и разум дремлет... Эвон, стоит без порток перед матерью и не стыдится.
– Каков был уговор? – напомнил чародей. – Желала ты, чтобы я согнал сон – и я его согнал. Теперь же твой черед – исполни мою первую волю.
– Но спит душа! В очах я вижу безмудрие и буйство...
– Пробудить душу и разум – иное дело, – воспротивился Аббай. – Давай сперва сочтемся.
– Коли дала слово – исполню, – согласилась она. – Что ты желаешь?
Аббай обошел покои князя, меч – дар Валдая – огладил, примерился к булаве, однако взял рубаху, что принесла Дара.
– Хочу эту рубаху!
– Всего-то рубаху? – изумилась княгиня.
– С тебя довольно!
– Рубаха твоя, – решила она, поскольку обережная рубаха сейчас была бы мала детине. – Но ты, чародей, должен послужить мне еще. Пробуди душу! Воспитай разум. Кормильца чудесней тебя мне не найти!
Детина-князь вдруг к матери припал и заговорил жалобно:
– Мне есть хочется! Во сне я видел, ты кормила меня грудью. И я был сыт... Дай же я приложусь к сосцу твоему!
– Теперь я тебя стану вскармливать! – Аббай властной рукой одернул князя, а матери сказал: – А ты ступай. Да помни уговор: исполню второе желание – настанет черед платить вдругорядь. В третий же раз мне сам князь заплатит.
– Я помню, – подтвердила княгиня. – Не много ты берешь...
– Ну так ступай! К полнолунию детина твой станет мудрейшим из мудрейших, – пообещал Аббай. – Слышал я, бог Род избрал твое чрево, чтобы родить светоносного князя Руси. Ты родила, а далее уж моя забота. Душа и разум твоего сына – божий промысел. А бог избрал меня воспитывать из чада великого мужа. Не проявила бы ты упорства, зазывая меня в Терем, не видеть бы Руси светлейшего князя! Ступай и помни: ты всего лишь чрево.
Княгиня покорилась и пошла было прочь, но Святослав потянулся за ней:
– Матушка! Не оставляй меня. С тобой мне любо... Во сне ты холила, лелеяла, кормила...
– Теперь ты не младенец, а богатырь, – утешила его княгиня. – Посмотри на себя. А чародей Аббай – твой кормилец. Он тебя выкормит.
И затворивши руками уши, тотчас ушла.
Много дней не находила она места: все грезились перед очами глаза сына, его взгляд буйный и свирепый – знобкая тоска охватывала душу!
А кормилец, исполненный самодовольства, лишь убеждал, что так и быть должно, что радетель блага для Руси не может слабым быть и мягким, покуда враг силен, хитер и коварен.
Вот-вот уж луна нальется спелым яблоком, а ума ничуть не прибыло у детины. Малый летами богатырь то с гиком в табуне коней косился по полям, то свистом молодецким и дубиной распугивал киевский люд, а то в безумной лихости начинал трясти дерева, иные с корнем вырывал да расшвыривал. Однажды на теремном дворе устроил поединок, созвав со всей Руси богатырей. С каждым бился на кулачках, тягался на кушаках и всех одолел! Иных поборол и успокоился, иных же до смерти задавил, ровно медведь. Не найдя равного себе, велел из клетки космача выпустить, и не с рогатиной вышел супротив него, не с копьем или засапожником – с голой рукой! И битый час, сойдясь со зверем, бился. Сам многажды ранен от него был и когтем, и зубом, однако заломал медведя! Задавил его до смерти руками и возвестил криком победу. От клика его в окнах терема слюда осыпалась, словно песок, в ушах же долго звон стоял...
А наутро покатилась по Киеву глухая молва, сбила народ в толпу великую; стянула к терему, и ропот, словно шалый ветер, ворвался в гридницу. Тут вбежал к матери Святослав, развеселился, как дитя.
– Что там за шум? И по какому праву народ собрался?
– По праву, мать! Се киевляне поднялись! Меня пытать идут!
Прибежал тиун, в очах пожар мечется.
– Беда, княгиня! Народ возмущен, тебя кличет! Бояре в голове!
– В сей час я их смирю! – закричал Святослав и потряс кулаками. – А киевлян велю в кнуты! Я – Великий князь!
Выступил он на гульбище – не волна морская внизу плещется – людская зыбь-пучина, и лица белы, как пена, вскипающая на волнах.
– Ты нам не князь! – кричали киевляне, посмотрев на Святослава. – Наш князь был чадом! Ратуйте, люди! Князя подменили!
– Я – князь! – гаркнул Святослав. – Вот ужо вас! Ступайте по домам, покуда не погнал.
– Пусть княгиня выйдет! Пусть она укажет! Мы чтим Ольгу, а тебя не знаем!
Княгиня вышла на гульбище и встала рядом с сыном. Мятежный гул разом оборвался, и пенный гребень на волне людской пропал – то киевляне поклонились. Пучина всколыхнулась и вынесла на берег речивого боярина – подручного Претича.
– Я первый присягнул малому князю! Мне и спрос держать! Ответь нам, княгиня, где твой сын Святослав – наш Великий князь?
Святослав на такую речь зубами заскрипел и пожалуй бы на народ бросился, да мать положила руку на голову его.
– Это мой сын! Клянусь вам: сей муж – сын Игоря!
– Помилуй, матушка-княгиня! – вскричал Претич. – От рода нашему князю пятый год идет. Он суть дитя еще. А ныне нам не сон ли снится – детина перед нами! В усах и бороде! Вся Русь в великом смущении, молва идет – князя подменили!
– Напрасная молва, – урезонила княгиня. – Покуда спал князь – был чадом, а пробудился и на глазах возрос! Подмены не было!
Народ еще больше смешался, загудела толпа, всколыхнулась.
– Верить ли чуду? Верить-то верить, а вот бы проверить, испытать!
– Руками бы пощупать!
– Испытай! – велела княгиня подручному боярину. – Взойди сюда и посмотри! Да погаси молву и возмущение. Смысленному мужу нетрудно постичь, кто перед ним: дитя на пятом году или взрослый муж.
– Позри! Позри! – взревела толпа. – Желаем знать!
Боярин поднялся на гульбище и подступил к Святославу. Угрюмый князь блеснул очами, но пересилил гнев.
– Ты мне присягал...
– Прости, князь, – повинился Претич. – Чудес на свете полно, я-то верю. Но должно мне рукой пощупать, кто ты есть. Ведь очи отвести можно, а руку не обманешь.
Подручный боярин свои пальцы всунул князю в рот, и стал щупать, как если бы на торгу возраст коня испытывал. Князь не сдержался и стиснул зубы на пальцах Претича – чуть только не откусил! Однако когда отпустил – Претич засмеялся.
– Ликуйте, люди! – показал уязвленные пальцы. – Зубы у нашего князя еще молочные! Знать, перед нами истинный князь! Это ему я присягал и мечом клялся.
И тут же поклонился князьям. Народ возликовал.
– Ужель и ты усомнился? – спросила княгиня Претича. – Слову моему не поверил?
– Не обессудь, княгиня! Не ради обиды – во имя истины. Ведь и пчелы свою матку стерегут да испытывают. Не поблюди, так самый лепый рок изрочится и извратится.
Ликующая зыбь всколыхнулась и, испуская радостные брызги, откатилась. Иная молва по рекам растеклась, на ручьи разбилась, и к исходу дня вся русская земля твердила:
– Князь истинно великий! Молочный зуб не съел, а экий богатырь! И, сказывают, еще вырастет! Будет кому постоять за Русь!
Княгиня же по-прежнему пребывала в сомнениях. Вот уж полнолуние, чародей-кормилец не зовет, чтобы показать, какую душу вскормил, какой разум у сына выпестовал. Решилась она уж было идти к Аббаю и спрос учинить, да в самый последний день полнолуния явился тиун и поведал, что Великий князь в гриднице сейчас и просит княгиню к нему пожаловать на боярский совет.
Не веря своим ушам, княгиня спустилась в гридницу и здесь увидела сына: спокойный и мудрый муж восседал на золотом престоле, а слева и право от него – думные бояре. Неведомо для чего созвал совет Святослав, но, судя по озадаченным глазам и лицам печальным, думу здесь думали великоважную. Увидев мать, сын встал, поклонился ей, и бояре, как один, склонили головы. Не успела княгиня и слово молвить, как Святослав проводил ее к престолу, усадил и такую речь завел:
– Выслушай меня, матушка, неразумного. Одному мне сидеть на престоле и править покуда невозможно. Князья удельные твердят, что годами еще мал, почтенные старцы-бояре не ропщут, но опасаются еще, управлюсь ли без тебя, матушка. След нам с тобой править вместе, как ранее было замыслено. А как обвыкнуться вельможи и позрят – не отрок на престоле, не детина, но светлейший князь, – тогда уж волей твоей приму власть. Тебе ведь не свычно страной владеть, мир ладить между князьями, строптивых бояр укрощать. Слушаться-то будут, но до конца не примут, чтоб жена ими правила. И им не свычно. Да и послы из разных стран опричь престола кружат, и всяк норовит обмануть, урвать от Руси поболе, помене дать. Не уступишь, так грозиться примутся, оружием бряцать. Известное дело. Мне жаль тебя, матушка, да что же делать, коль рок такой! Потерпи уж. И батюшку жаль. Ведь сгинул от древлян, престол на твои плечи оставил. А престол и власть – не лавка с товаром.