Что замыслила, что захотела – чтоб от Пути земного, от рока материнства отреклась!
Вдруг ей почудилось, что одежды на ней испачканы тленной грязью, а на руках то ли кал, то ли смердящая мертвая кровь, и мерзкий дух исходит от исподнего. Приказала она спешиться и поставить шатер, где с помощью служанки переоделась в чистое. Но не минуло и часа, ей вновь послышался тяжелый запах гнили. Белая сорочка, парчовый сарафан, поддевка и кольчуга – все пропиталось мерзостью! Княгиня взъярилась на служанку, да та поклялась, что подала чистые одежды, и, винясь, призналась:
– Не от одежд сей запах, госпожа, смрадный дух от тебя исходит. Вели баню поставить.
Устами ее истина открылась – смердило от тела!
Среди темного леса, среди враждебных троп – древлянских путей – княгиня велела ставить баню и обождать ночь до рассвета. Отроки взялись за топоры, но пока рубили сруб да каменку топили – суровый ропот облетел свиту:
– На погибель здесь встали!
– Леса слепят дозоры, а тропы неведомы...
– Княгиня же мытье затеяла, знать, кончину чует...
Она же все мимо ушей пропустила. Свирепый банный жар и добрый дубовый веник все изгнали из княжеского тела. Покуда лежала на полке, вспоминала баню на берегу Великой Ра, где не служанки парили, а сама повелительница вод и водных Путей с кикиморой. Где были веники из трав и можжевела, где тело ее словно растворилось в паре и затем вновь соткалось чистым и невесомым, как в утробе материнской. Там душа ее отдыхала от мерзких земных дел, от прожитых в бесплодье лет, и не плоть, а дух княгини возлежал на полке, осыпанный невиданными цветами...
– Тебе следует молиться, а ты тело балуешь поганой баней! – вдруг послышался ей голос чародея Аббая.
– И здесь от тебя нет покоя! – воскликнула княгиня. – Кто впустил тебя? Эй, слуги! Зачем позволили войти сюда Аббаю?
– Нет никого! – боярыня-служанка заглянула в каменку, под полок. – Послышалось тебе...
Отринув наваждение, княгиня попросила еще поддать парку, но едва легла на полок, как вновь раздался мерзкий голос:
– Не скверный запах, но дух святой изгоняешь. Я купал тебя в святой воде, елеем и мирром мазал, а ты благодать смываешь. Или не велел я тебе год в баню не ходить?
– Отыщите мне чародея! – велела она. – И в железа его, чтобы не утек!
Отроки да тиуны весь окрестный лес обшарили, у бани дозоры выставили, но не было близко ни одной живой души.
– Ищите! – застрожилась княгиня. – Я слышу его голос! Зажгите свечи!
– Нет нигде Аббая! – взмолились тиуны. – Должно быть, чародей с Великим князем ушел к Искоростеню...
Поуспокоившись, княгиня вновь легла на полок, да только служанка взмахнула веником, как из угла, из тьмы кромешной, поползла змеей черная речь:
– Зачем ты крест попрала? Искусилась на слово соперницы своей? Устрашилась, что отнимет сына, а вместе с ним и рок? Но моя сила сильнее, чем у беспутной Креславы. Повинуйся мне, и я прощу тебя. Найди свой крест и надень его. Иначе худо будет не тебе, а сыну твоему...
Утаивая движение, княгиня взяла ковш с кипятком и плеснула в угол. Служанка онемела от испуга: что сотворилось с княгиней? Ровно не в себе, ровно рассудком повредилась или угорела от бани...
Из угла же донесся лишь гнусавый смех.
– Поддай еще, коль есть охота. По нраву мне пришлось, ведь я же в бане сроду не мывался!
Она заложила уши и крикнула служанке:
– Да что ты словно не живая? Не пучь глаза-то! Поддай на каменку, не жалей пару!
Под дубовым веником исходило рубцами тело, палящий зной доставал костей, но неотступный голос чародея внедрялся еще глубже.
– Не исполнишь воли моей – я развею свои чары. Сын твой вновь станет детиной неразумным, каков и был. Не князь светлейший будет сидеть на престоле, а болван! Ведь я кормилец Святославу, а теперь еще – твой родитель духовный и руки водитель. А ежели я тебе пастырь, то ныне вся Русь – мое стадо, а пастбище – земля Русская. Куда захочу, туда и погоню!.. Не жарко ли тебе, княгиня?
– Мне зябко, – сломленно сказала она. – Мне холодно, как студеной зимой... да все едино: путь свой не прокляну. Меня Креслава слышит!
Служанка ахнула, засуетилась.
– Что с тобой, княгиня? Не дурно ли? Не хворь ли какая, коль лихорадка в бане бьет?
– Душа моя смердит, – слабо пожаловалась она. – Сей запах в бане не выпарить... А где мой сын? Где свет очей моих? А ну-ка принеси его. Ведь он мал еще, младенец. Кормить пора, эко мои перси молоком налились...
Попоив княгиню, как младенца, служанка отвела ее в шатер и уложила, затем, призвав волхва, просила извести изрок и хворь. Походный волхв всю ночь до рассвета читал заклятия по старинным книгам и буквицей окуривал, живой водою прыскал – едва-едва извел. С ночными птицами она уснула, а когда очнулась, похищенная душа вернулась к ней и отошла порча.
Однако поплыла в свите новая молва:
– Княгиня рассудком повредилась!
– Изрочили ее! Сдается, и на князя напустили порчу.
– Сначала князей наших изрочат, а потом и всю Русь... Это уж бывало.
И едва дождавшись восхода, вспомнили тиуны и подручные бояре старую свою веру и поклонились богу Ра.
– Спаси, тресветлый! К тебе взываем, ибо к кому еще нам молиться? Когда приходит тьма и полонит разум – ты единственная надежда. Обереги князей, восстань над ними столпом обережным! Как небу без тебя нельзя, так и Руси без князя. Уж смилуйся и просветли их! Ура! Ура! Ура!
10
Древлянский город затворился и стоял, словно утес неприступный. Не один раз Свенальдова дружина, навязав лестниц, пыталась одолеть стены, соорудив таран, долбили въездные ворота и метали живой огонь в супостата – все напрасно! Древляне храбро отбивались и, раззадоривая русь, кричали с забрал:
– Ваш князь велик, да проку мало! А наш хоть Мал, да сутью удал! Не взять вам города! А то платите нам дань – отпустим с добром!
Святослав, оставив свою дружину далеко от стен, сам ходил со Свенальдом на приступ и не щитом блистал – очами слепил древлян. С мечом, подаренным Валдаем для великих дел, без шлема, он карабкался по лестницам или вместе с ратниками раскачивал таран и бил в ворота. Но город огрызался камнепадом, смолою отрыгал или прыскал тучей стрел. За три приступа Свенальдова дружина убавилась на четверть, и воевода ворчал, подобно зверю раненому, когда считал потери, но всякий раз, позрев, как Святослав вздымает меч на крепость, был обречен идти за ним – таков уж удел наемника.
Сам детина-князь неуязвим был ни стрелой, ни брошенным в него копьем или камнем: заговоренный, он играл со смертью! Варяжская же душа варилась в гневе, да старый воевода, как уж бывало, обязан был лишь слизывать накипь и кровь.
А детина вдохновлял:
– Не хмурься, воевода! Вся дань тебе пойдет и дружине твоей. Потому и не повел свою на приступ. Возьмем город, и дань возьмем богатую – обоз не увезет! Так и быть, позволю весь полон хазарам продать!
Да к ночи и сам притомился и, притомившись – в уныние впал: после легкой победы Искоростень твердыней ему показался. Не взять крепости с налета, а долго стоять – пыл у Свенальда пропадет. Вон уж в дружине его слышен ропот недобрый:
– Придет ночь – уйдем от города.
– Пусть князь со своей дружиной возьмет Искоростень.
– Довольно нам в крови своей купаться...
Не взяли к ночи города. К тому же все древляне перед заходом солнца взошли на стены и, открытые стрелам неприятельским, молились к Ра, повсюду воскурили жертвенники и радели до полуночи, воспевая древние гимны.
И возымели их старания действие – заметался князь в великом смущении, подломилась воля, ослабла вычерненная душа. Бросился он к чародею Аббаю – кормильцу своему, уши затыкал, но всюду над древлянской землей гремели гимны к Ра Мельников. Аббай с обозом ехал и не внимал ни ратным успехам, ни радениям древлян: он в кости играл с обозниками и, увлекшись, забыл о детине.
– Не взять мне города! – стал плакаться ему детина. – Древлянам выпадает удача, им благоволит Ра!.. А я сегодня на него руку поднял. Мне был знак. Я же знака не изведал и восстал на отца своего! С отцом небесным бился в поединке! Ведь не древлян разил на поле брани, а бога Ра уязвил копьем... Горе мне, безумку!
– Уйми печаль свою, князь! – весело воскликнул кормилец. – Ты мудрый и великий герой. След ли никнуть тебе, которому я открыл таинство управления миром? Ты же сомлел, едва увидев силу! Чего ты боишься? Полно горевать, властелин! Вспомни, какой герой не ратился с отцом? Кто не мерялся силой со своим родителем? А великан Геракл не задирал ли Ра, лук наставляя на него? Но в дар от Гелиоса поимел лишь восторг и помощь. Так мир устроен, князь: не взойти на Олимп тому, кто не сразился с богами! – он погрозил пальцем и засмеялся. – Боги и близко не подпустят к себе слабодушных! Не бойся богов! Путь к власти над миром открывается тому, кто поклоняется им, но и готов сразиться. Божественной сути не обрести, пока не уязвишь бога!
Однако детина, слушая кормильца, еще более затужил и повесил голову.
– Что сотворил я? И ныне что творю? Ровно сам не свой. Зачем пошел на древлян? Почто гублю братьев своих, славян?.. Твоя наука, чародей, не славу мне принесет, не честь, а позор великий. Ведь я – Великий князь. И след мне созидать земли, князей мирить; я же сам распрю учинил и вот зорю древлян...
– Неужто ты забыл? – взбодрил его Аббай. – Ты рожден, чтобы править миром. Все страны и народы будут под твоей пятой!
– Мне бы Русью править – и довольно, – тянул волынку князь. – Земли свои освободить от чужестранцев, племена славянские избавить от их непосильной дани... Мне бы Русь собрать в кулак.
– Мала тебе Русь, ведь ты великий муж! – кормилец вынул пергаментный свиток. – В этом древнем свитке – тайные магические знания, как овладеть миром, с кем следует вести войны...
– Мне мудрости довольно, – воспротивился Святослав. – Они и так терзают сердце... Они живут во мне, как человек чужой... Мне бы своего ума!
И тут кормилец, изловчившись, ударил свитком князю между очей! Детина зажал глаза ладонями и застонал от боли.
– О, и свет померк... А чудилось, просияло...
– Встань на ноги, властелин! – приказал чародей.
Святослав встал, ровно жеребец, смиренный носоверткой – дыхнуть не смел.
– Кто пробудил тебя от дремы русской? – вопросил Аббай.
– Ты, чародей...
– Кто тело твое создал, богатырь?
– Ты, творец...
– Кто знанием наполнил разум недостойный?
– Ты, ты, кормилец мудрейший!
– Кто же тебе господин до скончания века твоего?
– Ты, всемогущий, мне господин! – неистово воскликнул князь, готовый броситься в ноги кормильцу. – Я – раб твой. Суть червь земной. И поползу, куда пожелаешь.
– Вот и славно, – уже ласково заговорил Аббай и развернул свиток. – Научу тебя многим премудростям: как править миром, как покорять народы и страны. Открою тебе тайные кормила власти, чтобы в безымянном море ты правил по пути, известному немногим. Так слушай меня в последний раз и внимай каждому слову.
– В последний раз? – испугался детина. – Ты оставишь меня?
– Сколько же еще кормить? Ты возмужал и утвердился – бери кормило сам. И правь достойно, как учил тебя. Рука твоя крепка, и воля – сына бога!
– Жаль отпускать тебя...
– Пора... А ты покуда правь на Руси. Я знак подам к войне или к миру. Придет гонец от меня и перстень покажет, вот такой. – Аббай показал ему руку. – И молвит слово. Склонишься перед ним, как передо мной, ибо это буду я, только в ином образе.
– Повинуюсь, господин...
– А теперь слушай.
Кормилец начал читать свиток – детина обратился в слух...
Знак Рода в правой мочке уха вдруг обагрился кровью и исчернел – то запеклась кровь.
Душа же обратилась в коросту.
Княгиня пришла к Искоростеню, когда детина-князь не ходил уже на приступ, а, обложив город, требовал дань с древлян. Позрев на мать, приободрился, однако завопил, ровно не муж, а дитя малое.
– Мать! Отчего древляне не дают мне дани? Говорят, мстить я пришел. Но ты же знаешь, возьму дань и с миром удалюсь. Попроси их, пусть дадут мне. Я же Великий князь!
– Да, сын, ты Великий князь, – мягко подтвердила она. – Но послушай мать. Вернемся в Киев с дружинами. А древлян оставим в покое, пусть живут. Довольно мы им мстили.
– Но жив еще князь Мал!
– Знать, рок ему – остаться в живых, – смиренно промолвила княгиня. – Тебе же рок – Русь на крыло поднять, а не зорить ее. Это воля судьбы, потому ты и явился на свет.
– Нет, матушка! – засмеялся детина. – Я сам себе владыка и свою судьбу творю сам! Вы все Даждьбога внуки, а я его сын! Мне отец – бог Род!
Встрепенулась княгиня:
– Кто поведал тебе? От кого ты услышал об этом?
– От того, кто пробудил меня и поставил на ноги! – с гордостью сказал детина. – Ты утаила от меня истину, но он ее открыл! Да не кручинься, мать. Не ты ли сама против его воли принесла на свой двор и избрала кормильцем?
– Да, это я... Незрячая, гордая, – загоревала княгиня. – А след было изгнать чародея черного.
– Он люб мне, матушка! – воскликнул Святослав. – Неужто отняла бы то, что сыну любо? Он пробудил меня и научил многим тайным мудростям. А прогнала бы чародея – я следом бы ушел. Таинства знаний выше, чем княжеская власть. К тому же, что мне Русь? Когда я от кормильца изведал суть всех вещей и теперь стану править всем миром? А ты станешь жить во дворцах каменных, среди роскоши великой, и не на коне скакать, а на слонах в золоченой кошеве. Служить тебе приставлю не вздорных нянек да строптивых боярынь – невольниц черных и смуглых арапчат. Они послушны.
– Да сбывны ли слова твои, опомнись! – пыталась урезонить его мать. – Твоя судьба – землю русскую украшать и всю жизнь служить ей.
Детина лишь рассмеялся: от недавней мудрости его и следа не осталось...
– Руси мне мало! Я изведал свой рок и открою тебе его суть. Вот покорю древлян – на северян пойду, потом на вятичей и словен. Всех покорю и соберу под свою десницу!
– Зачем же, сын? Ведь дед твой, Рурик, уж собрал, – слабо воспротивилась княгиня, не узнавая сыновьей разумности. – Ты же вздумал покорять, что тебе давно покорно.
Вдруг очи Святослава стали грозными – тяжелый лик кровью налился и счернели очи.
– Мне надобно создать империю! Великую и прославленную в веках! Чтобы не я земле служил, а она бы мне. Единолично буду править. И потому мне следует вывести все княжеские роды.
– Неладное ты задумал, сын! – устрашилась княгиня. – Опомнись! В Руси порядок установлен изначально: каждой земле свой князь. Изведешь князей, разрушишь все устройство – погибнет Русь!
– Ну и добро! – бездумно отрезал детина. – Я выстрою новый порядок и, безраздельно властвуя, создам иную Русь, в которой буду – каган! А эта пусть сгинет!
– Ужели власти тебе мало?
Святослав взвеселился и потряс кулаком.
– Мало! Мне след повелевать, а я всего лишь правлю! Смирю все земли – соберу великую рать. Подобной рати не бывало в мире! Пойду походом на Полудень, за три моря. А прежде покорю арапов и подчиню ромеев. Затем только отправлюсь на реку Ганга. Там будет середина земли моей. Что недоступно было великому Александру, царю Македонскому, я, Святослав, сын Рода, сотворю и прославлюсь в веках.
Позрев зеленый пламень и холодный свет в очах сына, княгиня обмерла. Студеная рука стиснула ее сердце: устами сына говорили две стихии – мудрость и безумство! Он болен был! Дурная лихорадка сотрясала стан и искажала лицо. Он не внимал слову, напрасно было взывать к его рассудку или потрафлять нраву, но княгиня, помня, что незримая Креслава за спиной все видит и слышит, задумала схитрить, обманом увести в Киев детину. А там уж с боярами держать совет...
– Добро, Великий князь, – сказала покорно. – Побив древлян, ты славы не сыщешь. Пойдем же восвояси. Я помогу тебе дружину великую собрать. И ты отправишься в поход на реку Ганга.
– Нет уж, матушка! – детина погрозил мечом в сторону Искоростеня. – Покуда не возьму дани – и шагу не ступлю. Мой рок – за что бы ни взялся, все привести к концу. Не отступлю на пядь. Что замыслил – исполню.
– Какую же дань ты просишь с древлян?