– Ну? Чего задумался, «воронеж»?! – улыбка стала потихоньку сходить с уст боевика. – Думаешь, есть выбор? Его нет! Мы всегда выбираем «меньшее из зол»… И так всю жизнь. Любой из нас! Понял?
Что-то твердое уперлось в спину Краснова, аккурат меж лопаток.
Стрельнут в спину – подумалось, – из «бесшумки», и все… нет Краснова! Или ножом прикончат… Надо бы подать голос. А то ведь и пацанов порежут, как баранов.
«Меньшее из зол»… Из каких именно «зол»? Хотелось бы подумать, поразмышлять над тем, почему выбор всегда так узок, так ограничен.
Но нет, нет такой возможности! Нет когда! Бегом-бегом! Родина-мать зовет!! Па-адьем! Общее построение!! В шеренгу… по… стаанавись! Ррравняйсь! Смирррна! Вынос флага!! Барррабанная дрробь!!!! Шагом арш «говядинка»! Левой! Левой! Раз! Раз! Раз-два-три! Четче шаг… держать строй! И не хрен думать о всяких-разных «выборах»: не вашего ума дело!
Краснов поднял тяжелую, налитую свинцом голову, огляделся. Над ним, частично заслонив собой распалившееся послеполуденное светило, стоял заросший косматой бородой мужчина… Коля-Николаша, дальний мамин родственник… Такой себе чел лет сорока с гаком, с «легким повреждением ума», как о нем иногда в сердцах говорит мать, когда тот надолго исчезает из дома и его приходится выискивать по всему городу.
– Солдат, вставай! – Коля слегка ткнул его своей суковатой палкой в бедро. – Вставай-вставай! Солнце! Голова будет болеть!
Краснов поднялся на ноги. Почти три дня, часть субботы, воскресенье и понедельник он провел на хуторе у маминого брата дяди Федора, тоже экс-вояки, но, в отличие от племяша, подполковника, военного пенсионера – у того свое хозяйство километрах в сорока от города. Время провели неплохо: в субботу пришлось потрудиться на колке дров, но потом была банька под холодное пивко домашнего приготовления. Еще затемно, до утренней зари, отправились на рыбалку. А когда вернулись с неплохим уловом (ведро мерных, с ладонь, карасей), сели за накрытый стол: выпивали, закусывали, разговаривали «за жизнь»…
Дмитрий едва вырвался от дяди Федора, пообещав приехать на следующие выходные. Когда добрался до дому, – около полудня – здесь никого уже не было, кроме Коли-Николаши. Мать ушла на работу до вечера, отчим еще в прошлый четверг уехал с напарником в рейс – он дальнобойщик – и покамест не вернулся. Ну что ж: съел тарелку холодного борща и кусок вареной говядины, покурил, взял наугад книжку из библиотеки отчима. Раньше, в юности, Дмитрий, бывало, зачитывался книгами про войну, про спецназ, про разведчиков, даже отечественными боевиками не брезговал. Любил также смотреть фильмы про Великую Отечественную. Особенно те, преимущественно старые, советские киноленты, где было много батальных сцен и где довольно основательно – как он тогда думал – был реконструирован военный быт и показывали много всякого разного оружия и военной техники того времени…
Ему хватило двух-трех страниц, чтобы понять, что эта тема – тема войны – в ы ш л а из него.
Он, Краснов, пережил, переварил, исторг ее, изблевал, пресытившись и «военным бытом» и той частью своего прежнего армейского бытия, в отношении которого власть отказывается произносить слово «война», но соглашается – жульничая, лицемеря, воруя, обсчитывая, мухлюя по-всякому – все ж выплачивать «боевые»…
Отложил книгу; ящик тоже смотреть не хотелось – квартируя у Маринки, насмотрелся всякой хрени. В доме на тихой окраинной улице Вагонной, даром что он здесь вырос, Дмитрий все еще не мог себе найти подходящего угла. После возвращения все казалось ему тут чужим, как будто он здесь «из милости», как этот бедолага Коля-Николаша. Мать не подала виду, что расстроена его бегством от «молодки». Но и не так, чтобы приняла его обратно с особой теплотой – прохладно они поговорили, потому и собрался уже спустя несколько часов после возвращения и поехал на хутор к Федору…
Ну да ладно, это все мелочи. Как-то все утрясется. Вон, Лешка Супрун, когда дозвонился в воскресенье на мобилу, сказал, что им надо обязательно встретиться уже в ближайшие дни. И не так, как они перед пятничной дискотекой пересеклись, – вот уж приключение вышло! – не наспех, не на ходу и не под градусом. А нормально так переговорить, как полагается взрослым и ответственным людям. В том числе и о вопросах возможного трудоустройства. Потому что денег, которые откладывались на банковский счет Краснову за контрактную службу, хватит на пару-тройку довольно тусклых месяцев в подснятой квартирешке-однушке. Если он, конечно, надумает покинуть «отчий дом» и уйти в самостоятельное плавание…
Краснов устроился в тенечке в саду: сначала на раскладушке, а затем расстелил подстилку на травке под старой грушей. И, видать так разоспался, что оказался весь уже не в тени, а на палящем солнце – начало шестого, а все еще п е ч е т…
Он вытер ладонью влажное лицо. Спина, особенно плечи, шея, лицо – горели, пропеченные докрасна (он дрых в саду в одних шортах). Ладно, не в первой. Подошел к колодцу, откинул крышку, смайнал ведро…
Надо же, хрень какая привиделась… Хотя почему – хрень?
Он напился холодной колодезной воды: пил жадно, закинув голову, прямо из ведра, затем, утолив жажду, опрокинул на себя, на разгоряченную голову, на обожженные плечи… Кое-что из его недавнего горячечного сна соответствует действительности, вот только финал у той годичной давности истории совершенно иной. Прошлым летом их часть была задействована на проческе сунженского леса (дело было примерно на том самом участке местности, который ему так явственно привиделся). Из их роты наскребли всего два десятка воинов; в остальных ротах случился примерно такой же расклад. На бумаге боевую задачу выполнял полк мотострелков, на деле – полторы роты. При четырех офицерах. А задачу – выполни, хоть тресни.
Вперед, «говядинка»!
В зеленку – без саперной разведки!..
Тот день сам Краснов смутно помнил. Вот не ранило его тогда, не контузило… но как будто кусок пленки засветился, выгорел именно т о т конкретный эпизод.
Ребята рассказывали, – кто со стороны видел – что они чесали через подлесок, шли от балки на юго-запад, постепенно углубляясь в зеленку. Развернулись в цепь; Краснов находился на левом фланге; действительно, жарковато было, стоял знойный день, вот как сегодня… Все бойцы в брониках, в касках – замкомроты Шинкаренко сказал, что лично прибьет любого, кого увидит без каски на кумполе. Здесь же держался и Измайлов, они обычно старались, когда была возможность, держаться именно вместе, благо служили в одной роте.
Продвигались медленно, сторожко. Зырыли под ноги и старались не топать по проложенным через зеленку тропам, чтобы не нарваться на протипопехотку или на растяжку.
В какой-то момент спустились в очередную ложбинку и вышли к заросшему камышом озерку, в которое впадал ручей. Измайлов отцепил фляжку. Краснов свою тоже ему передал. Земеля метнулся к ручью, набрать холодненькой водицы – хотя такие вещи и не приветствовались…
А там, по закону подлости – растяжка.
И нет Измайлова, царство ему Небесное…
– Солдат, тебя Ганка искала, – уже вечером, около восьми, заявил Коля-Николаша. – Ты бы женился на ней?! Она хорошая. Она мне бумажку дала, – он достал из кармана древнего, местами заштопанного пиджака, одетого на голое тело, скомканную купюру (это была пятисотрублевка). – Коля бумажку маме отдаст. Зачем Коле деньги? Колю за деньги побили…
– Анна меня спрашивала?
– …сломали Коле ногу… Сломали Коле ребра… Но Ганка – она хорошая, я у нее денюжку-то взял…. Пусть мамка накупит на них конфет, Коля любит конфеты… А еще Коля любит песни петь. Давай послушаем, как Коля песни поет?! Я и сплясать могу!
Краснов досадливо поморщился. Коля-Николаша, которого в одно время лечили в местной дурке, от которого отказались все, кроме «мамки», – он приходится ей двоюродным братом – способен был нести еще и не такую «пургу». И если его «заклинит», то хрен потом до него достучишься – это ватная стена, а не человек.
– Коля, потом… потом споешь и спляшешь! Ты говорил, что Аня меня искала? Дочь тетки Вари, да? – он показал на соседский участок, где из-за живой изгороди и фруктовых деревьев выглядывала оцинкованная крыша недавно перестроенного двухэтажного кирпичного дома. – Когда она приходила?
Коля-Николаша переступил босыми ногами, как будто собирался прямо сейчас пуститься в пляс, но сдержал свой порыв…
Он хитро сощурился, спрятал «бумажку» в карман, затем показал два пальца.
– Два дня назад? В воскресенье приходила, так?
– Так. И денежку мне дала на конфеты…
– Про меня спрашивала?
– Мама ей сказала, что ты уехал…
– Блин… – процедил Краснов. – О-от бабье… Ну не насовсем же уехал?!
– А я Ганке сказал, што ты поехал к Федору… Я всегда правду говорю! Зачем врать? Ганка меня часто про тебя спрашивала…. Как там, говорит, наш солдат? Что пишет, какие новости? Она умная, в Москве учится, понял?! Мы с ней песни пели… она – добрая! А этот… этот… – Коля-Николаша вдруг оскалил зубы и протопнул ногой. – Он плохой… плохой… чужой! Он ее обидит, обманет!
Краснов опешил.
– Кто? Ты про кого это говоришь, Коля?
– Бандит он… плохой человек!
– Кто? Как выглядит?
– Тахир его зовут…
– А-а… вон оно что, – задумчиво произнес Краснов. – А он что… этот Тахир… Приезжал сюда, к нам, на Вагонную?
Коля-Николаша вновь показал два пальца.
– Два раза здесь был? То есть у нее, у Анны? Так?
Тот энергично закивал: сначала вверх-вниз, потом – слева направо.
– У него хорошая машина. Коля все марки знает, Коля сам машины чинил…
– Да знаю, знаю…
– Хорошая машина, красивая. Джип. Цвета «мокрый асфальт». «Тойота»! А сам он – нехороший, злой. Тетка Варя его в дом не пустила. Два дня назад он опять приезжал…
– Вон оно как…
– Ганка к нему вышла… но не надолго! Он хотел, чтобы Ганка с ним куда-то поехала… Звал ее сесть в свою машину!
– А что она?
– Сказала – не хочу! не поеду! Коля стоял рядом, все слышал. Я ему сказал: «Ты злой, нехороший! Она тебя не любит! Вернется наш солдат, побьет тебя! А нет, я тебя своей палкой сам излуплю!!» – Коля-Николаша вновь притопнул заскорузлой пяткой и погрозился кому-то своей сучковатой крепкой палицей. – Потом вышла тетка Варя и увела Ганку в дом… А этот… этот… разозлился! Перед тем, как сесть в машину… красивая… джип… «Тойота»… знаешь, да?.. Он… этот Тахир… что-то сказал на не нашем языке! Как-будто выругался! А потом… потом сделал так…
Коля-Николаша чуть попятился, переложил палку в левую руку, а большим пальцем правой чиркнул себя по горлу, чуть ниже спутанной бороденки…
Краснов прошел в дом. Переоделся в джинсы, надел свежую майку. Включил мобилу на подзарядку. Тот эпизод, когда в ночь с пятницы на субботу Аня влепила ему пощечину, тревожил его все последние дни. Бередил, беспокоил, как заноза, которая выбаливала, «дергала», но которую никак не получалось извлечь. Щека, кажется, горит и по сию пору. Надо сказать, что били его не раз и не два: все детство, всю юность, почитай, не вылезал из драк и разборок. Сам легко пускал в ход кулаки, но и получать доводилось, не один он мастак «махаться». Да и в армии всякого довелось хлебнуть: бывало, что и ногами пинали, даже ребро в учебке сломали… Но это-то понятно, объяснимо. А тут за что получил-то? За то, что вмешался? Что не позволил каким-то приезжим зверушкам выеб…ся на глазах у всех, как они это любят? За то, что ответил за «русскую свинью»?
Эххх…
Он вдруг вспомнил, что Аня дала ему номер своего мобильного (который он – по даденной ею бумажке – забил в память своей трубки). Позвонить, что ли? Или сходить к ним без звонка: эдак по-соседски, типа «у меня тут соль закончилась, не выручите?»…
Пока он размышлял, как ему поступить в данной ситуации, ожил его сотовый. Дмитрий посмотрел на экранчик: ага, Супрун объявился…
– Леха, привет!
– Здорово, Димон! – Краснов уловил в голосе приятеля какие-то незнакомые прежде нотки. – Ты где сейчас? Я тебе весь день трезвоню на мобилу! Есть срочное дело!
– Я у себя, Леха… то есть – на Вагонной! А что за дело-то?.. Ммм… извини, это был дурацкий вопрос! Где и когда?!
– А-атлично! Узнаю старого карифана! Вот что, братишка! Тут надо кое-какие вопросы порешать… И я очень надеюсь на твою помощь! Слушай сюда, друг…
– Я слушаю!
– Значит так… Прикид – беспалевый! Джинсы или спортивные брюки, майка, кроссовки, куртец или свитер на случай холодной ночи! Документы и мобилу с собой не бери! Не мешкай, Димон… выходи на перекресток возле «стекляшки»! Я тебя подберу там минут через двадцать, лады?!
Краснов сунул ноги в кроссовки, нахлобучил на голову бейсболку, сдернул с крючка серую легкую куртку плащевку. Так… сигареты надо захватить… лучше взять не одну, а две пачки! Зажигалка… Налички децал взять… Кажись, ничего не забыл!
Он погасил свет на кухне и в коридоре, запер дверь, ключ сунул в рукавичку, висевшую на гвоздике в веранде. Саму веранду запирать не стал: у Коли-Николаши здесь стоит топчан, на котором он обычно спит до самых зимних холодов…
До перекрестка рукой подать: через три дома, на пересечении двух окраинных улиц, стоит «стекляшка», а в ней затрапезная кафешка… Шашлыки-башлыки, кебабы-лаваши… Раньше, в годы юности, кафе называлось «Волна». А с недавних пор, когда сменились хозяева, на вывеске красуется другое название – «Терек».
– Дима! Дима… постой!
Краснов притормозил… обернулся. Из калитки соседского дома вышла… Аня! На ней короткие шортики и голубенькая майка-топ… Даже в сумерках было видно, какая она ладненькая, как она хорошо сложена, как из нее брызжет молодая энергия… Эх, глаз бы не отводил… так и смотрел бы на нее, – такую! – так и пил бы ее, как чистейшую родниковую воду…
– Привет, – сказал он сухо. – Я спешу.
– Да? – она как будто споткнулась… но затем, приноравливаясь под его длинный упругий шаг, догнала и засеменила рядом. – Дим!
– Ну? Чего тебе?!
– Дима! – она схватила его за локоть, так что ему пришлось все же остановиться. – Во-первых, извини… Ну… ты знаешь… Короче, я была не права! Не обижайся… сама не знаю, что на меня нашло! Я просто очень боялась… И за тебя… Ну и за себя тоже! Боялась, что все может плохо закончиться. Вот нервы и не выдержали! Я заходила к вам, но твоя мама сказала, что ты уехал… Я и сегодня заглядывала днем, но ты спал, а я не решилась тебя разбудить… Так, посмотрела немного на тебя, спящего… и ушла. А вот, кстати, и твоя мама.
Краснов еще несколькими секундами ранее заметил служебный автобус, который развозил «станционных» – на нем обычно мать и приезжает сюда, на Вагонную, после смены.
– Насчет этого, – Краснов коснулся щеки, – ерунда! Я не в обиде… может и было, за что. Ты сказала – «во-первых». А что «во-вторых»?
– А во-вторых, Дима, я уезжаю…
– Куда?
– В Москву, – Краснову показалось, что в ее голосе прозвучали печальные нотки. – Каникулы еще не закончились, но есть дела… Завтра утром уезжаю, поездом.
– Понятно…
– Да ничего ты не понимаешь!.. Ну… так надо, короче. Вот что… – она сунула ему в ладонь сложенный в четвертушку лист бумаги. – Я хотела оставить эту записку вашим… думала, что не увижу тебя.
Краснов механически сунул записку в задний карман брюк. Краем глаза заметил, что к тротуару, там, где с минуту назад останавливался служебный автобус, припарковались две легковушки: темно-синий подержанный «пассат» – это машина Супруна – и какой-то внедорожник…
– Ань, мне пора… За мной люди приехали.
Неожиданно для себя он обнял ее за плечи. Прижал к себе… Хотел по-братски поцеловать в щечку, но их губы, казалось, сами встретились… Откуда-то из-за спины послышался сухой женский голос:
– Дмитрий! Можно тебя на минуту!
– Ну все, Ань… – Краснов все же напоследок поцеловал ее в щеку. – Ты давай… береги себя! Буду в Москве… я тебя там найду!
Он посмотрел на мать, в руке у которой была небольшая полупустая сумка, заменявшая ей во время «суток» походный чемоданчик.