Учреждение, куда его доставили, находилось в известном Каса-Роха, казармах тайной полиции. Человек, допрашивавший Рейнера, не был одет в форму, и к нему никто обращался по званию; его называли просто «сеньор». Кабинет был очень аккуратным, а обстановка – почти роскошной. Даже решетки на окне были окрашены в бледно-серый цвет. Зато сюда все время доносились какие-то отзвуки: можно было сразу понять, что комнатушка является частью огромного здания. Откуда-то издалека долетали слабые голоса, а хлопанье дверей напоминало выстрелы.
Хозяин кабинета был старше Рейнера. Черты его лица окаменели, превратившись в карту страны его сознания, передвижение по которой было бы сопряжено с изрядными трудностями. Это было лицо человека, вынужденного подниматься в гору, зная, что ему не суждено достичь вершины. Но усилия скорее просто утомили его до смерти, чем озлобили.
Он поднял на англичанина красные глаза с большими серыми мешками, похожими на синяки. Его голос был слаб, вероятно от диких криков, которые этот человек слышал внутри своего «я».
– Я прочел рапорт из Пуэрто-Фуэго. Вы знаете, почему вас доставили сюда?
– Чтобы предъявить обвинение.
Большую часть поездки Рейнер потратил на разработку линии своего поведения; его ответы должны были быть короткими и обдуманными. Было две вещи, которые он не намеревался делать. Он не собирался покидать Агуадор. И не собирался сидеть в тюрьме. При этом у него имелся только один шанс на успех. Если повезет, он воспользуется им. Если же нет, то попытается использовать другие появляющиеся возможности.
– Да, против вас действительно выдвинуто обвинение, – сообщил человек с синяками. – Но вы не обязаны сразу же опровергать его. Ваш консул разъяснил вам это?
– Нет. – Действительно, Эммерсон был слишком занят философскими изысканиями.
– Значит, сейчас об этом скажу я. Вы хорошо понимаете испанский язык?
– Свободно.
Человек положил морщинистые руки на стол тонкой работы; казалось, что он с трудом удерживает глаза открытыми.
– В этой стране – военное положение. Его правила так или иначе касаются иностранных подданных, подчиняющихся нашим законам во время пребывания в республике. В вашем случае это выражается следующим образом: вы обязаны опровергнуть обвинение, организовав юридическую защиту, только в том случае, если возражаете против репатриации.
Рейнеру потребовалось несколько секунд, чтобы обдумать это. Хозяин кабинета неподвижно сидел за столом и походил на спящую птицу.
– Я хотел бы убедиться в том, что правильно понимаю вас. Если я соглашаюсь с немедленной высылкой, обвинение не вступает в силу. Если возражаю, то вы не можете выслать меня до тех пор, пока моя защита не будет опровергнута судом.
– Правильно.
Эммерсон сказал: «Но вы не сможете победить, потому что дело будет тянуться долгие месяцы».
Мысль о тюрьме всегда беспокоила Рейнера. Он предпочитал открытый бой сдаче в плен. Во время войны он испытал и то и другое. В открытом бою человек остается человеком, да еще у него сохраняется нечто, именуемое душой; но в крохотной ячейке с решетками на окнах и дверью, запертой на тяжелый засов, он превращается в животное даже несмотря на то, что всеми силами пытается сохранить свое достоинство и веру. Достаточно две недели просидеть в одиночке, страдая от поноса и грубости охранников, чтобы потерять самоуважение, а потерять его значит потерять все. Побеждает вовсе не охрана, а зараза. Это она навсегда оставляет в мозгу человека запах звериной клетки.
Он был сломлен за пятнадцать дней, к тому моменту, когда попросил стакан воды. Чтобы унижение было завершенным, ему дали воду.
Эммерсон сказал: «Условия вполне терпимые: тюремная еда неплоха».
Его могли засадить туда.
– В таком случае я согласен покинуть страну.
Спящая птица открыла красный глаз и разжала когти.
– Вы не собираетесь опровергать обвинение?
– Нет, если, конечно, со мной будут обращаться по-человечески. Я буду настаивать на том, чтобы власти сопровождали меня до границы.
Человек, очевидно, испытал такое облегчение оттого, что допрос уже закончился, что сделал попытку пошутить:
– В вашем случае граница находится на высоте один сантиметр от взлетной полосы аэропорта в Сан-Доминго. Надеюсь, что ваш полет будет приятным. – Он устало поднялся и резко вскинул голову, чтобы слегка взбодриться, а может быть, и в который раз взглянуть на недосягаемый пик, который завтра, так же, как и вчера, будет возвышаться над ним.
Охранник распахнул дверь, и красноглазый принялся командовать. Он вручил кому-то бумаги со стола, потребовал позвать команданте Парейру и вновь обратился к Рейнеру:
– Ваши слова о властях и сопровождении… У вас есть какие-нибудь жалобы на поездку с побережья?
– Никаких жалоб. – Какие могут быть жалобы, ведь его даже не убили.
Рейнера вывели в гулкий коридор, конвойные заняли свои места; майор Парейра впереди. Очевидно, он специализировался по англичанам, и занимался ими вплоть до самой границы. Одно это сразу выдавало лживость истории с «обычной проверкой паспортов».
В просторной комнате около главного поста охраны ему предложили еще раз проверить багаж. Рейнер отказался. Если из его чемоданов что-нибудь пропало, он так или иначе не смог бы вернуть украденное. Он прочел и подписал две бумаги; одна являлась протоколом его собственных показаний, а в другой он давал подписку, что понял полностью и ясно: при любой попытке вернуться в страну в течение пяти лет после высылки его или вернут обратно с границы, или же задержат до проведения расследования выдвинутых сегодня против него обвинений.
Было только два часа ночи. Аэропорт находился примерно в двадцати минутах езды через парк Августина Гомеса и заводской район. Вместо военного грузовика на сей раз был предоставлен современный черный «плимут» – седан без номерного знака. Водитель был незнакомым. Парейра и один из вчерашних
Рейнер не мог поверить в то, что его процедура высылки настолько важна, и для того, чтобы поместить его в самолет, требуются майор, лейтенант и два сержанта. Если бы от него ожидали слишком больших неприятностей, то, скорее всего, спрятали бы стрелка за деревом, как не так давно сказал ему консул. Или майору поручили бы организовать его «побег» во время перевозки, во время которого задержанный был бы застрелен.
Это не имело никакого значения. У него не было времени, чтобы обдумывать эти проблемы. До отлета оставалось двенадцать минут. Конвой из четырех вооруженных полицейских подвел Рейнера к весам; восемь глаз пристально смотрели, как он доставал вещи из чемоданов и перекладывал их в небольшую сумку. Но даже если бы у него в багаже был пистолет, он вряд ли успел бы сделать больше двух выстрелов навскидку, прежде чем сам оказался изрешеченным пулями.
Возможно, красноглазый был более проницательным, чем казался со стороны. Он мог сказать Парейре: «Мне кажется, что ваш заключенный слишком легко отнесся к высылке. Не спускайте с него глаз».
Группа пассажиров двинулась к выходу на посадку.
– Следуйте за мной, – вдруг приказал майор. Аэропортовские сержанты провели их через служебные помещения, и они оказались на асфальтированном поле раньше остальных пассажиров.
Рейнер шел ровным шагом, не оглядывался по сторонам, но внимательно обшаривал поле взглядом. Оно было хорошо освещено прожекторами на высоких мачтах, а авиалайнер № 12 стоял менее чем в пятидесяти ярдах от здания аэропорта. Цистерны заправщиков уже не спеша отъезжали от самолета, а грузовик-стартер находился на своем месте, соединенный двойными кабелями с разъемами в днище фюзеляжа. Багажный транспортер отъехал, и наземная команда T.O.A. закрывала двери багажного отсека. Навигационные огни на концах крыльев, стабилизаторе и днище самолета уже мигали. До взлета оставалось пять минут.
Шанса не было. Рейнер находился среди вооруженных охранников, а поблизости даже не имелось никакого укрытия. Стоит побежать, как его догонит пуля.
Они подошли к трапу. Два сержанта заняли места по бокам. Лейтенант остановился чуть поодаль, его рука праздно лежала на кобуре. Майор дошел вместе с арестованным до самой лестницы. Рейнер обернулся и посмотрел на белый от яркого света асфальт между трапом и зданием аэропорта. Дежурный представитель T.O.A. не вышел проводить его, и это было очень удачно.
– Прошу вас подняться на борт самолета.
– Естественно,