– Назовите мне кого-нибудь, кто знает его адрес, или, по крайней мере, мог бы его знать.
Он отвернулся и отступил на пару шагов, оставив деньги на стойке. Вентура весь вспотел, хотя стоял совершенно неподвижно; его большие руки застыли среди осколков, а лицо перекосилось как у ребенка, сломавшего игрушку. Тогда Рейнер сказал:
– Тогда скажите мне его имя. Только имя. – Линдстром должен был побеспокоиться о том, чтобы сменить имя, как побеспокоился о бороде, изменившей внешность. – За пятьсот песо.
Вентура задумался; его черные глаза были полузакрыты, он все так же не отрывал взгляда от осколков вазы. Мухи нервно ползали по стойке, но бармен даже не протянул руку за своей травяной мухобойкой.
– Скажите, почему вы не хотите говорить о нем?
Вентура вскинул свою львиную голову и посмотрел куда-то ему за спину. Рейнер видел в зеркале, что у него за спиной не было ничего, кроме висевшего на стене портрета президента Икасы. Черные глаза прищурились.
– Возьмите, – сказал хозяин, вновь опустив глаза и отодвинув купюры к краю стойки. – Вы не можете дать мне пять сотен песо просто так, ни за что. Ни за что.
Рейнер допил свой коктейль и поставил стакан около денег.
– Я остановился в гостинице «Мирафлорес», на улице 30-го августа. Вот мое имя. – Он написал его на белом краю одной из банкнот. – Пошлите туда кого-нибудь – я даже не смогу его увидеть. Пусть оставит там записку для меня. Тогда я не смогу сказать, что узнал что-то от вас.
Рейнер вышел из длинного зала и начал спускаться по залитой горячей медью солнечного света лестнице, где лишь ящерицы разбегались у него из-под ног, но не успел отойти далеко – шаркая ногами и поминутно спотыкаясь, его вприпрыжку догнал Вентура.
– Я не знаю этого человека. – Он сунул деньги в кулак Рейнеру. Тот нашел монету в один песо и дал Вентуре.
– Ну, хотя бы за выпивку я заплачу.
Он продолжил спуск. Показания Марша подтвердились. Вентура знал Линдстрома. Если бы толстяк был негодяем, то мог бы легко послать записку – любую записку с любым адресом, по которому Рейнер мог искать англичанина и выяснить, что он, должно быть, перебрался куда-то. Если он был честным человеком, то мог бы заработать, по крайней мере, одну из этих бумажек, дав полезный совет, типа: «Попробуйте обратиться к портовым властям на тот случай, если у этого человека есть лодка – бородатый англичанин может быть моряком, так часто бывает. Спросите Луиса или негра Н'Гами, или Tycapa, продавца лотерейных билетов, потому что они ходят сюда каждый вечер и могли бы видеть этого человека, если он, как вы говорите, бывает здесь. Ну, а я сам расспрошу других».
Вместо этого последовало упорное отрицание и поспешный возврат денег – возможно, чтобы соблазн не успел стать чрезмерно сильным. Это была большая сумма; значит, цена его верности Линдстрому должна была быть выше.
Рейнер неуверенной рысцой спускался к Авениде. Когда он наконец добрался до тени, глаза готовы были вылезти из орбит, а габардиновый костюм промок от пота. Он нашел бар и выпил два стакана фруктового сока, сказав бармену:
– Progreso!
– Viva! – Бармен, благонамеренно улыбаясь, поглядел на портрет эль президенте на стене. Правда, Рейнер думал не о прогрессе, достигнутом эль президенте, а о своем собственном прогрессе. Выйдя из бара, он направился в бюро Западного телеграфа. Рано утром на его имя пришла телеграмма из Лондона:
«Если не везет, пожалуйста, возвращайтесь».
Он отправил ответ:
«Прогресс. Остаюсь».
Посреди набережной был магазин, в котором торговали оптическими приборами. Он отправился туда и вскоре вышел, унося с собой десятикратный полевой бинокль 10x50, с просветленными линзами и противосолнечными блендами. В гостинице он расположился на веранде под тентом. Все окна были закрыты ставнями, из комнат не доносилось ни одного голоса, почти все автомобильное движение в городе прекратилось; никто не шел по тротуарам под деревьями, лодки в гавани были неподвижны. Тень была лишь под горизонтальными поверхностями – такими, как кроны деревьев и навесы. Дома же вовсе не отбрасывали тени. На экваторе был полдень.
Он методично обводил биноклем город, улицы и гавань, пропуская приземистую окружность арены для боя быков рядом с церковью. К северу от города, в устье реки, где, сверкая как литое серебро, вяло текла вода несколько женщин разложили утреннюю стирку для просушки, украсив кустарник цветными пятнами. С такого расстояния они казались мельче, чем осколки разбитой вазы Вентуры. Выше по течению Ксапури парили в вышине кондоры; чуть пошевеливая черными крыльями на поворотах, они описывали нескончаемые круги в надежде поживиться падалью.
За устьем реки в залив, на юг, уходил длинный полуостров – бело-зеленая лента, где дорога на протяжении двух миль бежала среди деревьев и ярких лиственных фонтанов банановых пальм. Многие здания были очень красивыми, с белыми стенами и балконами, украшенными тонкими, как рыбацкая сеть, решетками.
Он тщательно, по несколько минут изучал каждый дом; затем положил бинокль на небольшой металлический столик, опустил шезлонг и начал свою бессменную вахту. Мир превратился в круг, ограниченный объективом и рассеченный полосой дороги, на которой он в последний раз видел светлый «мерседес». В линзах она представлялась жидкой лентой, текущей и пульсирующей на волнах зноя, заполнявших воздух. Уже на первой минуте вахты пот потек по его лицу и принялся щипать глаза.
Он наблюдал в течение трех дней, и каждый вечер с наступлением сумерек спускался на полуостров и прохаживался по дороге, надеясь увидеть, как автомобиль отъезжает от одного из домов. Только уверенность, что женщина, которую он увидел ночью, была женщиной с фотографии, давала ему силы, позволявшие час за часом напрягать утомленные глаза и каждый вечер проходить по шесть миль, не имея даже намека на информацию.
Из Лондона пришла телеграмма:
«Прибывает Уиллис. Просим оказать всю возможную помощь».
Значит, компания решила, что теперь стоит оторвать сотрудника службы безопасности от сингапурских перевозчиков наркотиков. У Рейнера было двоякое отношение к этой телеграмме. В своей обычной сфере деятельности – аэропорту – он предпочитал разбираться с происходящим самостоятельно; с другой стороны, теперь, когда события начали довольно быстро развиваться, ему могла бы пригодиться помощь. Даже его свидетельства об опознании одной из пассажирок лайнера вместе с показаниями Марша было бы достаточно для того, чтобы возобновить официальное расследование и привлечь к делу Инспекцию по несчастным случаям Министерства авиации.
На третий день, за час до наступления вечерних сумерек, солнце окутала туманная дымка; океанский горизонт стал медно-красным. Воздух стал вязким, малейшее усилие вызывало одышку. Линзы бинокля постоянно запотевали, и глаза Рейнера налились кровью от напряжения бессменной вахты.
К пяти часам небо приобрело красно-бурый цвет кровоподтека, а из более низких районов города налетели насекомые. Теперь, когда солнечный свет оказался приглушенным, можно было дольше не отрываться от бинокля. Но по опыту жизни в Сан-Доминго Рейнер понимал, что сможет пробыть здесь, на террасе, вряд ли больше шестидесяти секунд. Первая капля дождя со звуком пули поразила металлический столик и забрызгала ему лицо; следом за ней начали падать другие. И в это время в поле зрения бинокля по ленте дороги вползло светлое пятно.
За последние несколько дней он видел еще два автомобиля такого же цвета: большой американский седан и «форд» – микроавтобус. Осторожно настроив окуляры, он совершенно точно убедился в том, что на этот раз по полуострову ехала открытая спортивная машина.
Стукнул ставень, открылась одна из дверей террасы, и оттуда рысцой выскочил служащий гостиницы.
– Сеньор! Дождь, сеньор – дождь начинается!
– Да.
Белое пятно равномерно перемещалось. Вот оно на несколько секунд скрылось за кучкой бананов и вновь появилось на дороге. Человек позади Рейнера все еще кричал насчет дождя, а крупные капли начали барабанить по камням и оставлять круглые темные отметки в пыли. Человек отчаянно снимал тент, торопясь свернуть холст прежде, чем дождь разойдется в полную силу и оторвет его от каркаса.
– Вы должны уйти внутрь, сеньор! Дождь!
– Да.
Его голова теперь была ничем не защищена, и капля сразу же тяжело ударила сзади по шее. Белое пятно ехало все медленнее, а потом и вовсе остановилось там, где дорога полуострова встречалась с изгибом Авениды-дель-Мар. Отвлеченный ударами дождевых капель и просьбами служащего, он все же смог заметить в автомобиле движение. Вот над ним появилась черное пятно: поднялась крыша, и автомобиль двинулся дальше.
При выборе гостиницы «Мирафлорес» он руководствовался тем, что с веранды открывался хороший вид на расположенную ниже часть города, на всю Авениду, в том числе и на тот ее участок, где четыре дня тому назад стоял светлый «мерседес». Остальное зависело только от удачи.
– Вас изобьет как камнями, сеньор! – Служащий побежал в конец веранды, чтобы сложить навес над откидным креслом. Теперь дождь лупил их обоих по головам; пол веранды сразу потемнел.
– Да.
Когда автомобиль проделал полпути по изгибу Авениды, Рейнеру пришлось встать и, чтобы тяжелый бинокль не дрожал, опереться на стену. Теперь уже можно было точно сказать, что автомобиль – «мерседес». Черный тент блестел от дождя и брызг, поднятых из-под колес. Водитель, похоже, спешил.
Улица 30-го августа, на которой стояла гостиница, упиралась прямо в Авениду; по садовой лестнице до нее можно было добежать за полминуты. Примерно на таком расстоянии – по времени движения – «мерседес» находился от перекрестка улицы и Авениды.
Если он останется здесь, то сможет увидеть, куда поехал автомобиль; конечно, при том условии, что «мерседес» не остановится на том же месте, где стоял четыре дня назад. Но если побежать, то можно будет первым успеть к перекрестку и остановить машину.
Дождь молотил по камням, сгибал и тряс ветки, покрытые пышными темно-красными соцветиями. Небо на глазах чернело. Это был трудный выбор с равными шансами.
– Сеньор! Уходите внутрь! Дождь будет…
Рейнер сорвался с места, сунул бинокль в руки служащего, а сам бросился к лестнице и побежал по ней вниз, хватаясь за каменные стены, чтобы удержаться на ступеньках, ставших от воды скользкими, как лед. По улицам уже бежали ручьи; какой-то человек, боясь наводнения, хлестал мула, понуждая его скорее подниматься в гору.
Он остановился, упершись руками в ствол дерева на тротуаре Авениды, где струи воды несли по камням лепестки сорванных цветов. Под широкими листьями все еще было сухо, и рев воды, обрушивавшейся на листья, звучал даже громче, чем двигатель несущегося автомобиля. Рейнер выскочил на шоссе, но «мерседес» уже поравнялся с ним. Впрочем, даже если бы мужчина оказался у него на пути, автомобиль при попытке остановиться неминуемо сбил бы его или же сам от заноса врезался бы в дерево. Серая грязь, смесь дождя и вулканической пыли, выброшенная из-под колес, с силой ударили Рейнера по ногам.
Он побежал вдоль шоссе, упорно стараясь как можно дольше удержать автомобиль в поле зрения, на сей раз ограниченном росшими на тротуарах могучими деревьями. На бегу он в такт шагам повторял номер:
– 14-PF-60… 14-PF-60…
Огромные листья сгибались под тяжестью воды и каскадами устремляли ее на землю. Пока он бежал от одного сухого пятна до следующего все шоссе покрылось водой; желоба переполнились, и вода хлынула на тротуары. Номер уже нельзя было разобрать; потом и сам автомобиль удалился, его формы стали менее четкими, но Рейнер все бежал, хотя наполовину ослеп от заливавшей глаза воды и промок до костей.
Несколько секунд он бежал с закрытыми глазами, а когда открыл их, оказалось, что автомобиль, окутанный тучкой разбрызганной воды, похож на бесшумный белый взрыв. Бежать стало заметно труднее, но тут бледное пятно свернуло в сторону, пересекло широкий тротуар и подъехало вплотную к домам, в окнах которых уже зажигались лампы. Неоновые рекламы расцвечивали мостовую, превращая ее в радугу. В отдалении хлопнула дверца машины. Это было то самое место, где он впервые увидел ее той ночью: бар-ресторан «Ла-Ронда». Подойдя к дверям, Рейнер перешел на шаг и немного выждал, пока дыхание успокоится. Вряд ли женщина видела, как он бежит за автомобилем. Он был просто незнакомцем, случайно попавшим в поисках укрытия туда же, где была она.
Два официанта, похожие на моль в своих белых куртках, выдвинулись в пятно мягкого, но сильного света ламп. Кроме них в зале была лишь одна фигура. Она оперлась спиной о стойку бара, стряхивая воду со светлых волос, и что-то говорила одному из официантов, пытаясь перекрыть тяжелый рев ливня за открытыми дверями.
Место походило на большую пещеру; ее мрак рассеивали бра, изливавшие желтый свет. Один светильник освещал длинные светлые волосы женщины. Когда она обернулась, чтобы рассмотреть вошедшего, глаза в свете лампы оказались ярко-голубыми, цвета зимородка.
Он подошел поближе и второй раз в жизни взглянул на холодную красоту лица, которое не давало ему покоя несколько дней.
Глава 5
Жизель Видаль выбрала столик около эстрады, на которой музыканты оставили свои инструменты, и села к ней спиной. Позади нее в полумраке угадывались формы гитар, да свисало со стула живописно брошенное яркое платье для фламенко.
Она находилась здесь уже час, глядя через открытые двери на проспект. Рейнер, продолжавший все так же держаться в отдалении от нее, сначала подумал, что женщина кого-то ожидает – но когда мимо проезжал автомобиль или пробегал промокший человек, она, казалось, не замечала их.
Вода все еще капала с его костюма. Она уже в первые минуты образовала на полу лужу, которая продолжала расширяться в сторону двери, в ней плавал чек из бара. Шум дождя был оглушительным; чтобы заказать себе еще один коктейль, Рейнеру пришлось подойти к официанту и говорить тому прямо в ухо. Стремительный поток воды несся по тротуару; переполненные желоба выкидывали ленты цветной бумаги, оставшиеся от последнего карнавала, и разворачивали их по шоссе; черная дворняга пыталась поймать в воде что-то живое – возможно, птицу, застигнутую дождем в воздухе и сбитую на землю.
Рейнер подошел поближе к официанту.
– Кто эта леди?
Но человек лишь пожал плечами и с мимолетной испанской улыбкой сказал:
– Смелее вперед – и она ваша.
Рейнер не стал сразу заговаривать с нею, так как надеялся, что она пришла сюда для встречи и он сможет увидеть еще кого-нибудь с одной из сорока двух фотографий. Теперь же он был просто в недоумении: на столе перед женщиной стоял бокал, но в течение часа она не прикоснулась к нему, не выкурила ни одной сигареты, не развернула никакого журнала.
Жизель Видаль уставилась в открытую дверь, словно загипнотизированная несущейся водой. Она не смотрела на Рейнера, но иногда, переводя взгляд с потопа за дверьми на женщину, он успевал заметить движение головы, будто она поспешно отводила глаза.
Он никогда не смог бы забыть ее лицо или позу, в которой она сидела. Если бы ее портрета не было среди фотографий, он все равно был бы рад попасть сюда и смотреть на нее, так же, как сейчас.
Где-то в пяти тысячах миль отсюда, возможно, близ Парижа, лежал могильный камень с ее именем; конечно, она не могла знать об этом, хотя все же должна была.
Рейнер подошел к ней, неслышный за шумом дождя. Она удивленно посмотрела на него.
Он уселся, положил руки на стол, сцепив пальцы и, не отрывая от них взгляда, сказал:
– Не ожидал увидеть вас снова. – Рейнер умолк. Тщательно продуманная фраза должна была означать: «Я тоже был там».
За тот час, который Рейнер глядел на женщину и снова и снова прокручивал предстоящие действия в мозгу, он понял одну очень важную вещь. Пассажиры хотя и разделили друг с другом момент истины, должны были остаться незнакомыми между собой. Пилоты могли всего лишь окинуть девяносто три лица беглым взглядом, проходя из кабины в туалет. Ни экипаж, ни пассажиры не узнали бы друг друга, доведись им нормально приземлиться и попасть в здание аэропорта.