— Почему?
— Да потому, дорогой, что он сейчас не столько служит, сколько балансирует на тонкой проволочке над пустотой.
— Не понял.
— А что понимать? Союза не стало. Границы открыты. Человеку нерусскому сейчас у нас трудно определиться, кому служить, что делать. С одной стороны, он вроде бы служит России, но что это за страна? Есть ли в ней власть, которая защитит его принципиальность и преданность державе? Может, выгоднее сочувствовать своим землякам, которые помаленьку скупают Россию, присваивают все, что можно, и одновременно стараются с ней окончательно порвать связи...
— Ты против грузинской самостоятельности? — Вопрос Андрея прозвучал испытующе.
— Нет, почему, пусть катятся куда хотят. Только чтобы была строгая определенность. Мне не нравится, когда словами о самостоятельности прикрывают повышение цен на самые кислые мандарины в мире и самое кислое вино.
— Понял. И что же полковник?
— Джу-Джу? Главное — он боится высказывать свое мнение столь же определенно, сколь я. И потому в сложных делах крутится как уж на лопате. С одной стороны, вроде служит закону. Обязан служить, во всяком случае. Потому как получает деньги. С другой стороны, закон сейчас настолько ослаб, что не защищает ни граждан, ни тех, кто ему служит. Это заставляет Джу-Джу опасаться копать глубоко. Чтобы не накликать на себя беду.
— Что ты имеешь в виду?
— Эх, Андрюша! Вспомни ростовскую историю...
— Убийство полковника Блахотина?
— Именно. Следствие тогда сработало четко. Выявили участников и пособников. Убийц даже удалось арестовать в Ереване. Но вывести их в Россию для следствия и суда армянские боевики не дали...
— Ты говоришь, будто и здесь та же компания.
— Не исключено.
— Предполагаешь? — спросил Андрей с подозрением. — Или есть основания?
— Или есть...
— Значит, надо гнать прочь таких деятелей, как ваш Джу-Джу! Сраной метлой! На кой черт занимает место?
— Как на кой? — шумно высказал удивление Владик. — Что ты понимаешь, скептик несчастный! Таких, как наш Джу-Джу, один-два на всю страну! Он лучший тамада в мире...
Владик встал, вознес вверх правую руку, словно держал в ней рог с вином:
— Благородный рыцарь Дон Алонзо собирался в крестовый поход. Он надел на свою верную супругу Донну Алисию пояс целомудрия, чтобы уберечь от соблазна измены, запер замок на поясе, а ключ отдал Дону Альварецу, своему другу. И сказал, садясь на коня: «Если не вернусь из похода, откроешь замок и освободишь плоть Алисии». Дав коню шпоры, Дон Алонзо поскакал к войску. Вдруг у ближних холмов его остановил громкий крик. За рыцарем вдогонку скакал Дон Альварец. «Мой друг! — возглашал он и махал рукой. — Ты оставил нам не тот ключ!» Так выпьем, друзья, за крепкий мужской союз, за мужскую верную дружбу!
Андрей скупо усмехнулся.
— Когда потребуется тамада, я буду иметь полковника в виду. Сейчас нужен хороший сыщик.
— Ха! — сказал Владик. — Ты хочешь, чтобы у каждого было по нескольку талантов? Это, друг мой, чересчур!
— А ты тут чем занимаешься, Влад?
— Всем понемногу, только не сыском. — Кольцов явно не собирался говорить о своей работе, и Андрей это понял. — Так что помочь не могу...
— Спасибо. Ты мне помог...
Андрей вышел из управления, прислонился к чугунной ограде бульварчика, тянувшегося к вокзалу. Полез в карман, достал сигареты, заглянул в пачку, ничего не обнаружил, с ожесточением смял и резко швырнул в урну. Ударившись о ствол липы, комок точно попал туда, куда и положено.
Дождь перестал. Промытое небо отливало густой синевой. Светили оранжевые уличные фонари. Ночь обещала быть прохладной и тихой.
Поправив фуражку, Андрей собирался идти, как кто-то взял его за руку выше локтя. Андрей резко обернулся.
— Извини, старлей...
Рядом стоял кряжистый, крепкий мужчина, метр в плечах, два — ростом. Из-под копны темных волос на Андрея смотрели блестящие глаза, холодную остроту которых нисколько не смягчала радушная улыбка, растягивавшая полные губы.
— Слушаю, — сказал Андрей и резко стряхнул чужую ладонь со своей руки.
— Это ты сейчас был у Кольцова?
— А ты кто такой? — ответил Андрей вопросом, намеренно нажимая на «ты», чтобы показать нежелание вести какие бы то ни было разговоры.
— Я?! — В голосе незнакомца прозвучало искреннее удивление, словно бы артиста Папанова, выходившего с сеанса «Бриллиантовой руки», не узнал восторженный кинозритель. — Я капитан милиции Катрич. Артем Катрич, если угодно.
— Слушаю вас, товарищ капитан, — не принимая предложенного обращения, сказал Андрей.
— Ты к остановке? — поинтересовался Катрич. — Я провожу. Есть разговор.
— Я уже заметил, что у вас тут полно мастеров разговорного жанра, — недовольно буркнул Андрей.
Они медленно двинулись навстречу освежающему ветерку, который благодатной свежей струёй тянул с реки.
— У меня жанр не разговорный, — сказал Катрич, отвечая на реплику. — Я сыскарь. Вот увидел тебя в коридоре и понял — ты Бураков. Так?
— Что дальше? — сухо спросил Андрей.
— Тебе нужна помощь, верно? Ты же за этим приходил в управление?
— Вы что, всем помогаете?
— Просто мне показалось, что мы можем стать союзниками.
— В чем?
— У вас убили отца. У меня — друга. Я подозреваю, что все это работа одних рук. За такое следует отомстить.
— Я ищу не мести, а правосудия.
— Блажен, кто верует, — сказал Катрич и хмыкнул, усмехаясь. — Разве оно есть сегодня? На суд обывателю надеяться не приходится...
— Слово-то какое вы выбрали, — недовольно сказал Андрей. — О-бы-ва-тель...
— Что в этом зазорного? Обыватель — обычный житель, облеченный заботами о доме, семье, заработке. Так вот, таких суд не защищает. Ты сходи в наш районный, старлей. Облупленные стены, слепые окна, протертый линолеум. Среднее между рыгаловкой и вокзалом. А судьи? Сидят и дрожат. Боятся всех. Преступников, которые угрожают расправой, представителей власти. И радуются тем, кто оплачивает нужные приговоры наличными...
— Насколько я знаю, телефонное право отменено.
— Конечно, но телефоны остались. И если звонит судье руководитель демократической администрации и говорит: «Валентин Павлович, ты там повнимательней разберись с этим делом. Пусть тебя не сбивает давление, которое создает пресса. Сам понимаешь, сегодня на демократов готовы свалить все грехи...» — и поверь мне, старлей, что Валентин Павлович уловит в рокоте демократического совета нужные нотки.
— Какой же выход? — спросил Андрей резко.
— Самый простой. Когда рыжих бьют, рыжие должны объединяться. Когда государство перестает защищать своих граждан или защищает их ненадежно, граждане получают право на самозащиту. Именно это я и предлагаю.
— С точки зрения закона звучит сомнительно.
— О каких законах вы говорите, Бураков?
— Вы явно недовольны властью...
— О власти судят не по тому, сколько и каких законов она написала, а по тому, как выполняется в государстве самый малый закон. Было время, Сталин говорил: «Нашим противникам пущено крови на десять процентов меньше, чем предусмотрено планом». И в тот же миг носители власти — члены политбюро, наркомы, секретари обкомов, горкомов, союзов писателей, художников, архитекторов, композиторов — разъезжались по стране проливать недопролитую до нужного процента кровь. И добивались перевыполнения плана. А теперь? Важно план принять, потом хоть трава не расти…
— Выходит, предлагаешь проливать кровь ради выполнения обещаний?
— Тебя смущает наше право давать этой швали отпор? Наказать тех, кто виновен в убийстве твоего отца?
— Найти и передать милиции — это одно, а затевать войну — другое.
— Все, старлей. Вот тебе моя рука — и давай разошлись по-хорошему. Снаружи ты парень ничего, а изнутри, оказалось, так, ни с чем пирог. Прощай!
— Что так сразу? — спросил Андрей удивленно. Неожиданное решение Катрича задело его. Несмотря на остроту, с которой капитан предлагал дело, в его позиции было нечто привлекательное. В самом деле, почему не попытаться сделать то, на что у милиции нет ни сил, ни желания? Во всяком случае стоило поторговаться...
— А то, что твоя неуверенность мне не по душе. Учти, даже если мы с тобой соберем в милиции всю сволочь до единого и передадим правосудию в мешке, долго в нем сидеть никто не будет. То ли побег, то ли зачет примерного поведения, амнистия, наконец, и они снова возьмутся за ножи и автоматы. Меня лично такое не устраивает. Эту сволочь надо просто давить.
— Давить людей мне не по душе, капитан. Пусть в исполнение приговоры приводят те, кому по штату положено.
— Значит, черкес Билю Дударов. Он у нас в кустовой тюрьме исполнитель. Такой мужичок — метр с кепкой и с пистолетом.
— Вот он и пусть исполняет, — согласился Андрей.
— Того, кого к нему приведут, он шлепнет. Но приводят к нему немногих. Теперь приговоры гуманные. Не такие, какой они твоему отцу вынесли. Поверь моему опыту. А мы с тобой свой трибунал образуем. Справедливый и честный.
— И черный, — усмехнулся Андрей.
— Цвет меня не пугает. Все дело в неотразимости возмездия. Кольцов тебе его никогда не обеспечит, будь уверен.
— Вы в контрах?
— Мне с ним делить нечего. Просто он человек не моего вкуса. Ландскнехт по найму. Сильный, умный, беспринципный. Готов служить тому, кто больше даст. Сейчас считает выгодным сидеть в управлении. Сидит. Спокойно, уверенно. Капканы ставит. Знает — начальству нужен. И ждет, когда Джулухидзе рухнет. Тогда займет его место. Короче — верхолаз. Пока на макушку не заберется — не успокоится.
— Раньше за ним такого не замечал, — удивился Андрей.
— Другая была эпоха. Кто высовывался, того пристукивали по кумполу. И осаживали. Теперь кто выше подскочит, тот и выскакивает. Хоть в депутаты, хоть в президенты...
— Лучше объясни, капитан, — спросил Андрей отрешенно, возвращая разговор к вопросу, который его терзал, — почему берешься за это дело?
— Потому, старлей, что я служу. И мне душу рвет, когда бандит ходит по городу хозяином, а честные люди лезут в щели, как тараканы, только бы ему на глаза не попадаться. И потом, я должен найти тех, кто положил Николая Шаврова...
— Кто он?
— Был мой напарник. Капитан. Молоток парень. Свойский, добрый. Верный... Если для друга понадобится, он расшибется в лепешку — сделает. Последний рубль отдаст, рубаху с себя снимет. И сгинул по-дурацки, из-за верности дисциплине...
— Как так? — спросил Андрей.
— А вот так. — Катрич скрипнул зубами. — Я бы законодателей, которые подписали милиции первый выстрел делать в воздух, послал бы на два ночных дежурства в нашу Нахичевань. Там бы они научились свободу любить. Милиционер, если у него подозрения, должен иметь право открыто идти с оружием в руках...
— Что же случилось?
— Трудно сказать точно, но Николай вышел на бандитов. Как честный служака, первый выстрел — в воздух. И сразу получил три пули в живот.
— И кто его?
— Предположение есть...
— Откуда у тебя время на частный сыск, капитан?
— Я за штатом. Нахожусь под административным расследованием... Проявил непочтение к закону.
— Меня это не удивляет, — усмехнулся Андрей.
— Шел ночью по Набережной аллее. Было темно, глухо... Навстречу из кустов — двое. Одного я узнал сразу. Жора Кубарь. Настрой у меня был на сыск — все время держал в уме образ — хромающий волк. Два убийства. Три судимости, побег. Объявлен розыск... Я без разговоров, без предупреждений влупил в него пулю. Потом второй выстрел для порядка вогнал в луну...
— Но это же...
— Точно. Это нарушение. Но мне, извини, не хотелось раньше времени лечь в яму. А не нарушил бы глупый порядок — улегся. У Кубаря рука в тот момент была в кармане на пистолете. Патрон в патроннике. Он только и ждал, когда лопоухий мент запулит в воздух. Я ему такого шанса не дал. Второй, который шел рядом с Кубарем, повалился на землю и стал орать: «Не убивай! Сдаюсь!» Только так и можно с этими паскудами дело вести. Только так...
— Зачем же я тебе, капитан?
— Вдвоем сподручней, старлей. Ты мне тыл прикроешь, я — тебе. Иметь дело с нашей клиентурой без подстраховки...
— Держи, — сказал Андрей и протянул капитану руку, открытой ладонью вверх. Катрич шлепнул по ней двумя пальцами, скрепляя мужской договор...