— Не боись, не тронут тебя. Кому ты нужен-то? Вот меня разбойники с удовольствием в огне спалили бы, да только руки коротки.
— Разворошил ты муравейник, злы они на тебя. Изловил бы ты их, Егорий Иванович.
— Правильно советуешь, — губной староста выпил еще водки и вцепился крепкими зубами в гусиную ножку.
— Чтоб всех изловить, нужно хотя бы одного для начала заполучить.
Егорий покосился на управляющего. Да, неглуп Ефим. Он только что чуть ли не в точности повторил то, о чем говорил сам староста и воевода.
— Ох, никакого продыха нет, все ты с делами лезешь да причитаньями бабьими. Опасно, поймать… А как ты его споймаешь?
— Сдается мне, что кое-кто из селян дружбу с разбойниками водит.
— Чего? — сразу насторожился староста.
Выслушав все, Егорий нахмурился, но потом лик его просветлел, и он удовлетворенно погладил бороду.
— Ну что ж, давай сделаем так…
Глава 9
ЛИТВА. ПРОПАВШАЯ БИБЛИОТЕКА
«Всячески выражал я свое сочувствие пани Зосе по поводу кончины ее батюшки и при этом размышлял о судьбе библиотеки.
Еще в детстве, постигая азы грамоты, я целыми днями просиживал в кабинете пана Здислава, пытаясь разобраться в рукописных буквицах, складывая из них слова, и все же до конца уяснить для себя тот или иной текст, понять его содержание я мог не всегда. Но это занятие очень увлекало, заставляло забывать обо всем на свете. Как-то мой отец, застав меня за чтением, даже пошутил, что я когда-нибудь сделаюсь таким же книжным червем, как и он сам. Сначала эти слова меня обижали, но потом я утешился, сообразив, что лучше уж быть книжным червем, чем могильным…
Судьба библиотеки взволновала меня не на шутку. Я поклялся на Библии, что найду ее, чего бы мне это ни стоило.
В первые же часы пребывания в новом жилище Бельских я расспросил многих слуг, в результате чего к обеденному гонгу я уже мог полностью восстановить цепочку событий, предшествовавших захвату крестоносцами панского замка в Речи Посполитой.
…Человек необъятных размеров в сутане, возок с которым трудно тащили два битюга-тяжеловоза, встретился мальчишке-дровосеку неподалеку от замка пана Бельского ранним утром. Проворный малолетка, знавший самые потайные тропы, ведущие к замку, первым известил хозяев, что к ним едет сам святейший папа или, по крайне мере, епископ, чем вызвал самый настоящий переполох.
Однако толстый человек, который на своих ногах уже и передвигаться не мог, скромно потупив глаза, представился бедным капелланом, доживающим свой век в одном из дальних монастырей. Сейчас же он направлялся в святые места, которых огромное множество в окрестностях славного города Майстерата. Проезжая мимо замка пана Бельского, капеллан счел своим долгом лично засвидетельствовать почтение и уважение благородному пану Здиславу, так много сделавшему для католической церкви и прославившему свое имя в Крестовых походах против северных язычников. Пан Здислав поправил капеллана, что имя свое от прославил в походах против захватчиков, а на православную Русь ходил-то всего однажды, да и то не по своей воле.
Слово за слово, а после сытного обеда из десятка блюд, запитого изрядным количеством спиртных напитков, всегда развязываются языки и капеллан, как бы между прочим, спросил:
— А где же ваша знаменитая библиотека, которую вы отбили в Смоленске?
Пан Бельский, хоть и находился в изрядном подпитии, все же почувствовал некую опасность.
— Какая такая библиотека? — прикинулся он дурачком.
— Ну как же! Про нее наслышаны даже в нашей святой обители. У нас и список самых ценных книг имеется…
Пан Здислав попытался прочитать переданные ему каракули на немецком языке, нацарапанные на свитке пергамента, но это было уже свыше его сил — буквы плясали перед глазами и он никак не мог уловить смысла слов.
— Против такого документа не пойдешь… — развел руками пан Здислав. — Однако список слишком длинен, а книг малая толика… Очень мало книг, пан капеллан!
— Ну-ну, не прибедняйтесь, уважаемый. Наша святая обитель готова заплатить большие деньги за это собрание… м-м, ценностей. Так сколько же вы просите?
— Мы же не на базаре, пан капеллан! Нет и нет, книги не продаются. И вообще, они должны быть возвращены настоящему владельцу…
— Это кому же?
— Князю Смоленскому.
— Вы в своем уме? Все продается и покупается в этом порочнейшем из миров. Даже бессмертие души! — покачал головой толстяк. — Взять хотя бы вас, уважаемый! Закрыла же святая церковь глаза на ваши грешки…
— Какие еще грешки?! — возмутился пан Здислав.
— Помните ваши молитвы в нашем храме перед Крестовым походом на Русь? Вы обязались отдать самую драгоценную часть из военных трофеев монастырю в случае возвращения в родные пенаты. Было сие?
— Что-то не припомню.
— Было, было. Господь Бог все видит, а мы, скромные его служители, все помним. Короче, пан Здислав, я предоставляю вам на размышления десять дней, после чего с вас взыщут долги помимо вашего желания. Советую не упрямиться и хорошенько подумать, а то ведь потеряете гораздо больше. Ну да ладно, Бог вам судья. Пора мне отправляться далее. К ночи я должен успеть…
На следующее утро пан Здислав приказал дворецкому, который являлся и хранителем библиотеки, погрузить все книги на два больших воза и сам вывез их в неизвестном направлении.
А ровно через десять дней, как и обещано было, в замок въехала кавалькада из двенадцати братьев-рыцарей. С ними находилось около сотни гербовых слуг.
— Эй, хозяин, потрудись оплатить долги нашей святой церкви, а иначе тебе будет худо! — изрек тщедушный горбатый рыцарь, возглавлявший кавалькаду.
Но он не дождался ответа от гордого пана Бельского. И тогда предводитель рыцарского воинства молвил только одно слово: «Приступайте!» И тут же драбанты, как стая саранчи, разбежались по всем помещениям замка. Те, кто им противостоял, поплатились жизнью. Остальных выгнали из замка взашей.
Пан Здислав попытался найти управу на разбойников в суде и даже у самого короля польского, но ему твердили одно: немцы представили купчие документы на замок и тот законно перешел в полную собственность их ордена. И потому крестоносцы могут делать с ним все, что им заблагорассудится. Сколько потом ни пытался благородный пан доказать фальшивость купчей, у него ничего не вышло.
Тогда-то он и поклялся уничтожить не меньше десятка псов-рыцарей. И тем самым отомстить за свой порушенный дом.
Хорошо еще, что не бросил в беде семью Бельских литовский князь Витовт. Он подарил Бельским целую вотчину. Что же касается братьев-рыцарей, то они не довольствовались захватом и в поисках драгоценной библиотеки разнесли весь замок буквально по камешку…
«Так удалось или нет отыскать им книги? Да или нет?» — Такой вопрос задавал я себе и сам же на него отвечал: — Скорее всего нет. Отсюда — такая суета вокруг тех людей, кто может хоть что-то знать о местонахождении драгоценных рукописей…»
На морщинистом, как печеное яблоко, лице Косорукого застыла зловещая улыбка.
— Счас вспорю!
— Отдай деньгу! — крикнул Иван.
— Накось, выкуси! — продемонстрировал Косорукий Герасим кукиш, а потом со свистом взмахнул своим здоровенным ножом.
Назревала кровавая свара — дело привычное. По злобе своей лютой разбойники давным-давно извели бы друг друга, пожрали бы, как дикие звери, но на то и существовал у них атаман, чтобы лишних смертоубийств не допускать и от самоуничтожения шайку оградить. Но сейчас атаман был в отъезде, и вот-вот готова была пролиться кровь.
Лапоть сделал шаг, занес длинную, суковатую дубину, но Косорукий оказался проворнее. Он отскочил в сторону и сжал нож обеими руками, готовый к смертельному броску.
— А ну цыц! — крикнул Сила, сидевший, как всегда, у костра и строгавший какую-то деревяшку. — Не то обоих за ноги — и в болото… Ишь, распетушились. Ну, чего ты, Иван, зенки бесстыжие пялишь да дубиной своей машешь? Иль, может, богатырь, хочешь со мной силой помериться?
— Да чего уж там, — отмахнулся Лапоть. — Скажи, чтобы этот паршивец деньгу вернул. Ведь жульнически кидает.
— Проиграл, так проиграл — за дурь свою и расплачивайся, — сказал Сила.
Драчуны нехотя разошлись. Иван отправился чинить прохудившийся кафтан, а Косорукий забился в дальний угол за землянкой и предался своему любимому занятию — начал, в который раз, пересчитывать да поглаживать ласково монеты из пришитого к поясу кошеля, который он всегда таскал с собой. При этом в его очах появился безумный, лихорадочный блеск. Казалось, будто душа человеческая и недобрый дух, витающий вокруг этих денег, составляли сейчас единое целое. Не придумано людьми было такого греха, который не согласился бы взять на себя из-за этих самых золотых монет Косорукий Герасим.
После неудавшейся потасовки над логовом повисла обычная, зеленая, болотная скука. Привычные лень и отупение овладели разбойниками, будто кровь их мерзла в жилах, а воздух стал вязким и стеснял не только движения, но и мысли.
— А ну-ка, кто поразвлечься хочет? — вдруг крикнул Мефодий Пузан. — Я лягу, а вы меня будете поленом по брюху охаживать.
— Давай, — с готовностью вскочил татарин и заулыбался своей беззубой улыбкой, предчувствуя грубую забаву, которая немного развеселит, разгонит застоявшуюся кровь.
— Кто мне поленом врежет и дых собьет — тому я деньгу даю. А уж коль не собьет дых, тот мне жратву и брагу ставит. Э, только Евлампию и Силе не бить…
Мефодий Пузан лег на землю, надул свой необъятный живот, под смех и гвалт, шутки и прибаутки стойко перенес несколько ударов, но дыхание так и не сбил. После этого он вернулся к костру и начал за обе щеки уплетать выигранное и огромными глотками отхлебывать брагу. Вокруг этого же костра расселись Гришка, Беспалый, татарин, раздосадованный тем, что ему так и не удалось сбить у Пузана дыхание.
Гришка задумчиво смотрел на лениво лижущий потрескивающие поленья огонь. Он любил глядеть на пламя. Оно притягивало его, завораживало и вместе с тем вселяло страх, пробуждало тяжелые, гнетущие воспоминания. Ведь именно такой огонь спалил его деревню, превратил родной дом в груду дымящихся головешек. Но огонь и согревал его в студеную пору, не раз спасал от смерти, возвращал угасающие силы и радость бытия. Огонь мог быть не только уродливым и ужасным, но и красивым, совершенным. В нем таился жар преисподней, но брезжил и свет, отзвук иных реальностей. Когда Гришка смотрел на огонь достаточно долго, тот будто выводил его душу за пределы опостылевшего болотного мира, мертвого и необжитого, туда, где есть вечное сияние всеобъемлющей, бесконечной доброты и правды.
Парень не слишком любил подобные размышления, но за последние дни и он сам, и все вокруг будто преобразилось: стало четче, яснее, интереснее. Гришка впервые почувствовал, что в жизни есть то, для чего стоит жить. И виновницей этих перемен в его смятенной душе являлась Варя. Не было счастливее его человека, когда он видел ее. Он просто купался в собственном счастье, как в лучах ласкового майского солнца, и даже внешне менялся — лицо его становилось светлее и одухотвореннее, фигура вовсе не смотрелась такой неуклюжей и долговязой, а движения и голос приобретали уверенность.
Но не было грустнее его человека в промежутках между свиданиями. Как же он ненавидел тогда своего главного врага — медленно текущее время! В эти черные часы он жил воспоминаниями о ее звонком ласковом голосе, о прекрасном теле, мягкой, шелковистой коже, упругих грудях и округлых бедрах. Он вспоминал, как руки его гладили ее волосы, а губы настойчиво искали встречи с губами.
— Я никогда не оставлю тебя, — шептал он ей тогда, приподнимаясь с охапки прикрытых плащом сухих листьев, служивших им постелью, и поглаживая ее обнаженную спину.
— Я — девка подневольная. Ты — разбойник, — отвечала она.
— Мы уйдем, — продолжал Гришка.
— Куда? Теперь же вечный сыск. Поймают — запорют, — говорила она.
— Не запорют. В вольницу уйдем. К казакам. Или еще дальше. В ту страну, о которой колдун рассказывал.
— Ох, фантазер ты, Гришка!
— Мы уйдем, Варвара, уйдем… — обещал он.
Гришка отвлекся от своих сладких мыслей. У костра начинался спор, за беззаботностью которого ощущалось напряжение.
— И ярмарки здесь реже бывают, и купцы залетают все, как на подбор, с тощими мешками да кошелями, — привычно щерясь, говорил татарин. — В муромских-то лесах нам получше было.
— Да уж, — согласно кивнул Мефодий. — И болота там не было, и со жратвой богаче.
— Зато казну государеву взяли, — примирительно произнес Беспалый Сила.
— Все равно, нерыбные здесь места, — сказал татарин.
— И чего атаман нас тутова держит? — прохрипел, подсаживаясь на бревно, Убивец. — Вообще, что ему надо — это мы знаем? Зачем вчера в город ходил, голову свою подставлял? Ну, ограбили купчишку, так денег там столько было, что на пару гусей не хватит. Взяли только окорок да книгу какую-то… Зачем она нам?
— А я чего, знаю, что ль? — пожал плечами Пузан, впиваясь зубами в краюху хлеба.
— Тайны все какие-то у Романа… — нахмурился Убивец, и его рассеянные глаза забегали. — Плох тот атаман, кто от братвы секреты имеет.
— Ну, ты не прав, — примирительно произнес татарин, понявший, что зря затеял этот разговор, потому что так обычно и начинается бунт и смута, и подогретый Убивец запросто может всех взбудоражить. — Атаман у нас умный, грамотный. Ну, скажи, где ты еще атамана грамотного видел? Слушай, Евлампий, а может, ты сам хочешь атаманом стать, ха-ха?
— Что-то ты язык, нехристь, распустил! — сразу набычился Евлампий.
— Ладно-ладно, кровью-то не наливайся, ха-ха. А атамана нам пока менять не след, — пошел на попятный татарин.
— Не след, — кивнул Мефодий. — Грамота — вещь великая.
— Ну да, Гришка вон грамоте обучен, так что его теперь — атаманом ставить? — хохотнул починивший кафтан и подошедший к костру Лапоть, по пути отвесив чувствительный щелбан по Гришкину затылку.
— Не балуй! — влепил ему затрещину Сила. — Сколько тебе раз говорить, чтобы мальчишку не трогал!
Хоть, по общему мнению, Гришка и был человеком бесполезным, но Сила с самого начала демонстрировал к нему свое расположение, строго следил, чтоб не обижали слабого иные большие любители застращать, потиранить безответную жертву. И потом — ведь именно Сила вытащил замерзавшего Гришку из зимнего леса, отогрел его, поднял на ноги.
— Да я ничего, — потер затылок Иван и, чтобы сменить тему, спросил: — Где ж атаман сейчас?
— Разведку в городе ведет, — сказал татарин.
— Опять купчишку ищет, с которого можно полфунта воздуха взять да кукишем закусить, — усмехнулся Убивец.
Атаман вскоре появился. Споры и разговоры по его поводу сразу стихли. Связываться с Романом в открытую, противоречить ему никто не решался. Никто, кроме Евлампия, которого, когда вожжа под хвост попадала, нес черт через ухабы без оглядки.
— Завтра дело серьезное ожидается, — бросил атаман небрежно и, вытащив из-за пазухи какие-то свитки, отправился к себе в землянку.