— Она не приглашала меня. Никогда не приглашала. — Дрожь перенеслась на его бородку. Сознавая, что это выдает его, он пытался овладеть собой и не мог. — Я провожал ее до дому. Стефка мне нравится, но она не обращает на меня внимания. Только забавляется мной, как и другие, по-свойски.
— Вы сами выбрали себе такую роль в жизни.
— Она разведенная. Красивая. Я держал пари на бутылку «Плиски», что укрощу мадам.
Что говорит этот тип! Он нормален? Или... ничего не знает?
— Что вы хотите этим сказать?
— Что она станет моей любовницей.
Негодяй! Влахов еле сдержался, чтобы не выкрикнуть это вслух.
— Ну и как, удалось?
— Нет. Прогнала меня и в субботу, и в воскресенье...
Реденькая бородка Скитального тряслась, и весь он выглядел смешным и жалким. Почему он все-таки так волнуется? Что это — страх разоблаченного убийцы или причиной всему расшатанные алкоголем нервы? Влахов взглянул на Пенчева, но тот пристально наблюдал за художником.
— Расскажите подробно и о субботе, и о воскресенье, обо всем.
— В субботу я пришел к ней после обеда. Позвонил. Она открыла. Едва впустила. Но я вошел, я ведь нахал. Посидели, покурили, поболтали о... об искусстве. Она была как на иголках, куда-то спешила. Все твердила, что должна уходить, в другой раз, мол, поговорим поподробнее. Я предложил подождать ее, пока она переоденется, сказал, что не буду ей мешать, даже повернусь спиной. Но она меня вытолкала из комнаты. А когда я попытался обнять ее, поцеловать, заявила, что позовет хозяина. Ну, и я ушел.
— Дальше, — торопил его Влахов. — Рассказывайте.
— Наши чуваки видели ее в субботу вечером в «Берлине» с этим олухом, адвокатишкой, ее приятелем. Ну, потешались надо мной.
— Когда же ваши, как вы их называете, чуваки, успели увидеть ее и сообщить вам?
— Мы ведь в воскресенье по утрам ходим в «Бамбук» на богомолье. Там мне и сказали.
— Ну, и...
— И я решил попытаться еще раз. Пошел не с пустыми руками. Принес бутылку «Плиски».
— А откуда вы ее взяли?
— Аванс в счет премии. Я сказал нашим, что, если не дадут аванс, расторгну договор. И они купили пол-литровую бутылку. Когда она меня увидела, то рассердилась. Никак не хотела впускать. Я пригрозил, что буду стоять перед дверью и звонить, пока меня не впустят. Она ляпнула, что этого не боится, потому как хозяев нет дома. Ну, я тут решил — теперь или никогда! Она, видно, испугалась шума и в конце концов впустила.
Значит, он был у Якимовой в день убийства! И говорит об этом так спокойно. Спокойнее, чем в начале. Сам сказал, что был у нее в воскресенье, не дожидаясь вопроса. Подозрения Влахова словно таяли.
— Но я уже понял, — продолжал Скитальный, — что номер не пройдет.
— Почему поняли?
— Она впустила меня, чтобы показать, что я ей не страшен. Мне не впервой, знаю я эти штучки. Обидно стало. Ну, думаю, по крайней мере, хоть коньяк разопью в компании. Только это и оставалось. Она сказала, что через пять минут ей надо идти. Ну, я согласился, конечно. Налил по одной. Но она едва пригубила. Я выпил еще две-три рюмки. Ей это не понравилось. Она явно ждала кого-то другого. «Ну, Дешевка, пора сматывать удочки», — сказал я себе. На всякий случай решил напоследок снова попытать счастья. Кинулся к ней...
— И?..
— Треснула она меня наотмашь правой, так что у меня искры из глаз посыпались. А окно открыто, на дворе детишки играют — момент неподходящий. Да и не мой стиль. Жаль было бутылку, но совсем уж неприлично было бы взять ее с собой.
— Вы хотите сказать, что после пощечины ушли?
— А что мне оставалось делать? Она меня прогнала. «Марш!» — говорит. Сказала еще, что пожалуется Слави. Я и отчалил. Решил отыграться на этом адвокатишке. Надо, думаю, вернуть ему нокдаун.
— Когда же вы ему задолжали?
— Штефи мне его инкассировала. За него.
— И что вы сделали?
— Спрятался в подъезде противоположного дома. Решил дождаться Слави и поговорить с ним по-мужски. Чтобы он явился к своей возлюбленной еще краше.
— Ну и что — избили?
— Он не явился. Ждал я, ждал, потом мне это осточертело, и я ушел.
— Куда ушли?
— В берлогу.
— В какую такую берлогу? — спросил сердито Влахов. — Выражайтесь яснее.
— В ателье, на чердаке, где я живу. Решил спрятаться, чтобы меня наши чуваки не нашли.
— Это все?
— Все, гражданин следователь, — В голосе Скитального снова прозвучала насмешливая нотка: знаю я, мол, эти дела.
Рассказывая о визите к Якимовой, Скитальный поуспокоился. Бородка дрожать перестала, глаза снова приняли дерзкое выражение.
Пенчев поднялся и направился к двери. На пороге, за спиной Скитального, он остановился и многозначительно пожал плечами — что, дескать, ты с ним возишься, разве не видишь, его показания ничего не дадут?
Влахов это сам понимал. В начале допроса у него зародилось подозрение, что он напал на человека, каким-то образом замешанного в убийстве. Но по мере того, как к художнику возвращались его спокойствие и самоуверенный вид, подозрение это все больше рассеивалось. Теперь Влахов был уверен не только в том, что Скитальный невиновен, но и в том, что этот допрос — напрасная трата времени. Однако они с Пенчевым ошибались. Самое интересное Скитальный рассказал под конец. Он торчал в подъезде противоположного дома до десяти-пятнадцати минут десятого. Когда ему надоело ждать, он снова поднялся к квартире Доневых и позвонил несколько раз длинными звонками. И так как никто ему не открыл, он выругался и пошел к себе в ателье, где провел ночь в одиночестве.
Влахов ожидал, что Скитальный скажет, как он встретил Каменова, запугал, ударил или, по крайней мере, видел его входящим в дом Стефки. Тем самым художник разоблачил бы себя. Потому что он вошел к Якимовой в половине седьмого, вышел от нее, по его собственным показаниям, без десяти семь и сторожил в подъезде до четверти десятого. Все это время Каменов с Григоровым возвращались с Витоши, а потом ужинали. Однако Скитальный упорно твердил, что он внимательно наблюдал за улицей и подъездом, но Каменов так и не появился.
Теперь уже у двух человек не было алиби на время убийства — у Каменова и Скитального. А еще о двух ничего не было известно — о том, кто позвонил Каменову из Бояны, и том, с кем Стефка провела вечер в ресторане. Влахов был убежден, что Якимова вряд ли пошла бы в ресторан с таким человеком, как Дешевка. К тому же он так правдиво описал свое поведение во время двух посещений Якимовой, ожидание в подъезде, желание избить Каменова, что Влахов ему почти поверил. Его смущало только очевидное противоречие между показаниями Скитального и некоторыми данными следствия.
Почему он говорит, что Стефка не выходила? Трамвайные билеты в ее сумке свидетельствуют о том, что она была в Бояне — значит, она ушла из дома и, конечно, до девяти часов. Ведь она не открыла Скитальному, когда он звонил второй раз. В это время в квартире никого не было: Стефка уже была в Бояне, а хозяева еще не вернулись.
Как могло случиться, что Скитальный не видел, когда Якимова вышла из дома? Возможно, она заметила его из окна и решила пройти черным ходом, через двор, на параллельную улицу. Якимова сказала, будто ждет гостя, чтобы поскорее выпроводить Скитального. Потому что она вряд ли стала бы играть в прятки, пробираться черным ходом и двором, если бы с ней был мужчина.
Конечно, не исключена возможность, что Скитальный лжет. Но с какой целью? Проще было не рассказывать о своем визите к Якимовой в воскресенье. Ведь никто, кроме убитой, не знал об этом посещении. Трудно сочинить более нелогичную версию: он утверждает, что Якимова не выходила из дома и в то же время не открыла ему, когда он позвонил, что она сказала ему, будто ждет гостя, а Каменов так и не явился.
Зазвонил телефон. Это был начальник криминального отдела.
— Влахов, только что мне доложили — Каменов покончил с собой.
Пенчев уже устроился в машине со своими чемоданами, треножником и фотоаппаратом. Влахов сел в кабину, и они поехали по адресу, который им сообщили из районного управления.
— Ты понял, Ради, что случилось? – спросил Влахов, повернувшись к заднему окошку кабины.
— Да, темное дело... Перерезал вены.
За всю дорогу они не проронили больше ни слова.
Автофургон остановился перед деревянным забором, на маленькой улочке окраинного квартала Лозенец. Здесь почти все дома, стоявшие посреди небольших зеленых двориков, были огорожены такими же заборами. Подошел милиционер и повел Влахова и Пенчева по выложенной плитками дорожке к дому.
— Входите, труп в этой комнате, — сказал он, уступая им дорогу.
Бледное, как полотно, лицо милиционера было покрыто мелкими капельками пота. Картина, должно быть, жуткая.
Да, она, действительно, была страшной.
Большое красное пятно на стене. Пропитанное кровью одеяло. На нем — рука с перерезанными венами. На полу — лужа густой свернувшейся крови.
Влахов вгляделся в мраморно-белое лицо с заострившимися чертами, лишь отдаленно напоминавшими найденный у Якимовой портрет.
Значит, это он, Слави Каменов! Его разыскивали по всей стране, а он спрятался здесь, в маленьком домике в Лозенце. Так и не набрался смелости явиться в милицию. Промучился эти три дня, с воскресного вечера, пока нервы не выдержали, пока не пришел к решению перерезать себе вены. Сам вынес себе приговор. И сам исполнил его. Теперь остались только формальности.
— Начнем? — спросил Пенчев. Он уже внес свой багаж и прилаживал фотоаппарат.
— Сейчас, погоди.
Майор Влахов наклонился над трупом. Каменов лежал на спине, до подбородка накрытый одеялом. Он был в нижнем белье — виднелась белая майка. Левая рука лежала на животе, правая свисала с постели, касаясь пола. Рядом валялась окровавленная бритва, которой он перерезал себе вены.
Пока Пенчев фотографировал, Влахов осмотрел комнату. Чисто, скромно. Судя по всему, здесь жили дети. Труп Каменова лежал на старенькой кушетке. В противоположном углу стояла детская кроватка. У окон — два ученических стола. На одном блестел новенький глобус и лежали стопки новых тетрадей и учебников. На стене, приколотые кнопками, висели пожелтевшее прошлогоднее расписание уроков и детский рисунок — бурное темно-синее море с маленьким, скачущим по волнам парусником. Старый двустворчатый гардероб и стулья дополняли меблировку. На одном из стульев были заботливо повешены мужской пиджак и брюки — вероятно, костюм Каменова. В его карманах Влахов нашел связку ключей, носовой платок, мелочь, автоматический карандаш и ручку, паспорт Каменова, несколько судебных повесток, сберегательную книжку, кожаный бумажник с 276 левами.
С улицы донесся шум автомобиля — прибыла санитарная машина. В комнату вошли врач судебно-медицинской экспертизы и участковый уполномоченный милиции. Он козырнул и спросил:
— Труп можно убрать?
Влахов взглянул на Пенчева. Тот сидел на корточках перед кушеткой и сосредоточенно рассматривал бритву. Потом завернул ее осторожно в платок и поднялся.
— Вы меня ждете? Труп можете уносить. — Подойдя к Влахову, он сказал: — Картина ясна, как белый день. Самоубийство.
Да, случай, действительно, был ясен. Каменов покончил с собой. Его смерть разрешала все загадки, связанные с убийством. Сначала он хотел спрятаться, даже попытался бежать за границу, но понял, как трудно осуществить этот план. Угрызения совести становились все мучительнее. Он видел себя осужденным на много лет тюрьмы, может быть, даже на смерть. И решил одним взмахом бритвы положить конец всему.
Пришли санитары, накрыли труп большой простыней, засуетились около кушетки.
Влахов взял под руку участкового и вывел его во двор.
— Чей это дом? Где хозяева?
— Хозяин дома — Гаврил Лютичев. Он работает токарем на заводе имени Шестого сентября. Здесь живет уже много лет с семьей – женой и двумя детьми. Я его хорошо знаю. Активист.
— Как же он в таком случае мог приютить преступника, убийцу?
— Не знаю. Гаврил отличный человек. Член партии. Сегодня рано утром прибежал к нам, желто-зеленый, запыхался. Кричит: «Бегите скорее, человек покончил с собой!»
— А где он сейчас, где все домашние?
— Он на кухне. С ним старшина Георгиев из нашего управления. Жены с детьми нет — они в деревне.
— Пойдем к нему.
В кухне молча сидели двое мужчин. Когда Влахов с участковым вошли, старшина вскочил, козырнул. Поднялся и Лютичев.
— Гаврил, это товарищ из уголовного розыска. Он хочет поговорить с тобой. Гошо, — обернулся участковый к старшине, — выйдем!
Влахов взглянул Лютичеву прямо в глаза, строго и сосредоточенно.
Открытое, мясистое, опушенное бородой лицо. Этот человек выглядел честным и прямодушным добряком.
Лютичев не отвел глаз, выдержал взгляд Влахова, видно, не чувствовал себя виноватым ни в чем. Но он был потрясен случившимся.
— Ну, как же это произошло? Расскажите, — попросил Влахов.
Лютичев пригладил коротко остриженные, торчащие ежиком черные волосы, вздохнул и зашептал, словно находился в комнате мертвого:
— Мы знакомы со Слави Каменовым давно, с детства. Мы с ним земляки, к тому же он приходится мне чем-то вроде кума. Был моим свидетелем на свадьбе.
— Значит, вы старые друзья?
— Ну, друзьями мы не были... Он адвокат, а я рабочий человек... Но мы любили друг друга. Время от времени встречались. Он приходил ко мне в гости.
— И в этот раз он был у вас в гостях? – спросил Влахов.
— Нет, какие там гости! В понедельник, под вечер, пришел ко мне, усталый, еле на ногах держится. Я только что пришел с работы, резал помидоры к ужину... Я ведь сейчас один. Обрадовался ему — поедим вместе, думаю. Он сказал мне, что к нему приехала из Лома сестра с мужем и ребенком. В гостиницах места не нашли, вот и устроились у него. Он им сказал, что пока переселится к приятелю. Вспомнил обо мне. А я как раз отправил своих в деревню, к тестю. Вот и устроил его в детской, на кровати сына...
Лицо Лютичева омрачилось, и он замолчал.
— Значит, Каменов жил у вас с понедельника. А что он делал все это время?
— Откуда мне знать? Наверно, ходил на работу — в суд, в юридическую консультацию... Я ухожу рано, возвращаюсь поздно. Дал ему ключ. Когда он пришел, я подумал: будет с кем коротать вечера. Но он сидел все время, как в воду опущенный. К еде не притронулся, сказал, что уже ужинал. И во вторник то же самое. Ну, а вчера вечером он был совсем другим.
— Каким же он был вчера?
— Ну... как сказать... На себя стал похож. Веселым не был, но... не таким, как в предыдущие дни. Мы вместе поужинали, выпили по рюмке водки. Он сказал мне, что назавтра уйдет. Сестра, мол, уезжает. Мог ли я подумать, что он уйдет таким образом!
— А о Стефке вы не говорили?
— О какой Стефке?
— Как, он ничего не сказал вам о Стефке, своей невесте?
— Нет, ничего. Не думаю, что Слави скрыл бы от меня, что у него есть невеста. Я даже подтрунивал над ним, что, мол, останешься старым холостяком. Но он только вздохнул. «Я никогда не женюсь, Гаро», — так называют меня мои приятели — и больше ничего.
— И больше ничего? — резко спросил Влахов.
Лютичев удивленно взглянул на него.
— Так вы не знали, что укрываете убийцу?
— Кто? какого убийцу?
— Каменов убил свою приятельницу Стефку Якимову.
— Этого не может быть! Вы ошибаетесь.
— Не будем спорить. А сейчас вы пойдете в управление.
— Куда? — смутился Лютичев. — Зачем?.. Не могу я сейчас. Мне надо идти на работу. И так опоздал. Если хотите еще о чем-нибудь спросить меня — спрашивайте. Или после работы. Я не сбегу.
— Товарищ старший лейтенант, — громко позвал Влахов. На кухню вошли участковый и старшина. — Поговорите с товарищем. Не хочет идти в управление дать свои показания.
— Я не отказывался давать показания, — твердо заявил Лютичев. — Я только сказал, что тороплюсь на работу. Ребята меня ждут, без меня не могут начать.
— Ладно, Гаврил, не спорь попусту, — поторопил его участковый. — Товарищ просит тебя дойти до нашего управления. Напишешь, что знаешь, и — свободен.