– Я не знаю, – ответил Ветермил.
– Вот и я не знаю! – вдруг раздраженно закричал Ано. – Je ne sais pas. Я не знаю. Может быть, писала она, но небрежно. Может быть, ее почерк подделали. Может быть, она просто писала рукой в перчатке.
– Это могло быть написано давно, – вдохновленный успехом, Рикардо осмелился на следующее предположение.
– Нет, такого быть не могло. Посмотрите на эту комнату. Как за ней ухаживают! Попробуйте найти хоть пылинку! Чистая, как тарелка. Каждое утро, кроме сегодняшнего, комнату моют и убирают. Записку написали и разорвали вчера.
Ано вложил карточку в конверт и засунул его в карман, потом встал и подошел к дивану, постоял, с сосредоточенным и печальным видом вцепившись в лацканы своего пиджака. Он молчал, и остальные застыли в ожидании. Вдруг Ано наклонился, медленно, с большой осторожностью просунул руки под первую подушку и бережно ее поднял, так, чтобы не нарушить изгибы на поверхности. Он поднес ее к свету, к открытому окну. Подушка была шелковая, и все увидели на ней маленькое коричневое пятнышко.
Ано второй рукой вынул из кармана лупу и близко наклонился к подушке. Но как он ни осторожничал, упругая набивка подушки расправилась, и все складочки и изгибы исчезли; шелк разгладился.
– О, что вы наделали! – трагическим голосом воскликнул Беснар.
Ано покраснел. Он застеснялся своей неуклюжести – даже он не без греха.
Мистер Рикардо подхватил:
– Да, что вы наделали?!
Ано стрельнул глазами в Рикардо, забавляясь его дерзостью:
– Да, так что же я наделал? Ну-ка расскажите.
– Вы уничтожили улику! – выпалил Рикардо.
Мгновенно по дородному лицу Ано разлилось выражение глубочайшего уныния.
– Мосье Рикардо, умоляю, не говорите так! Была улика! А я ее уничтожил! Но какая улика? Как я ее уничтожил? Какую загадку разрешила бы эта улика, если бы я был осторожнее? О, что со мной сделают, когда я вернусь в Париж и на рю Иерусалим скажу: «Дорогие друзья, отправьте меня подметать подвалы, потому что мосье Рикардо знает, что я уничтожил улику. Он мне клятвенно обещал не раскрывать рта, но я уничтожил улику, и его проницательность вынудила его все-таки заговорить».
Настал черед Рикардо покраснеть. Ано с улыбкой обратился к Беснару:
– В сущности, не имеет никакого значения, сохранились ли складки на подушке. Мы все их видели. – И он опустил лупу в карман.
Отнеся подушку на место, он взял другую, с дальнего конца дивана, и поднес к окну. Она тоже была мятая, в середине шелк был протерт и разорван. Растерянность Ано еще более усилилась. Он стоял с подушкой в руках и глядел уже не на нее, а в сад, на четкие следы девушки, которая выбежала из этой комнаты, прыгнула в машину и умчалась. Ано покачал головой и бережно вернул подушку на место. Потом застыл на месте, вглядываясь в комнату так, как будто мог силой заставить ее выдать свои секреты, и вдруг с яростью выкрикнул:
– Господа, здесь есть нечто, чего я не понимаю!
Рикардо услышал глубокий вздох у себя за спиной и оглянулся. Вплотную к нему стоял Ветермил. На его бледных щеках появилась краска, он впился глазами в лицо Ано.
– Что это, как вы думаете? – спросил он, и Ано резко ответил:
– Мое дело – не догадки строить, мосье, а знать точно.
Всем было ясно только одно. Начиная осмотр, он вел себя очень уверенно, поскольку речь шла о чудовищном, но, в сущности, всем понятном злодеянии. Однако в этой комнате он обнаружил что-то такое, что заставило его разволноваться, что делало преступление куда более запутанным и непостижимым.
– Так что, может быть, мосье Флерио прав? – несмело спросил комиссар.
– Дело в духе дела Дрейфуса? О-ла-ла! Нет, тут кое-что другое.
«Что другое?» – спросил себя Рикардо. Он еще раз осмотрел комнату и не нашел ответа. Впрочем, когда его взгляд упал на украшение, висящее на стене, вопрос улетучился сам собой. Украшением, если его можно было так назвать, служил разрисованный тамбурин с пучком привязанных сбоку ярких лент; он висел на стене между диваном и камином на высоте человеческого роста. Конечно, это могла быть всего лишь безвкусная, вульгарная безделушка, вполне подходящая для гостиной такой женщины, как мадам Довре, но Рикардо сразу вспомнил концертный зал в Лимингтоне и реквизит того спиритического шоу. Он со скрытым торжеством подумал, что Ано не все здесь заметил, и в его мысли ворвался голос доблестного сыщика, подтверждающий этот вывод:
– Здесь мы все осмотрели, пойдемте наверх. Сначала заглянем в комнату мадемуазель Селии, потом расспросим горничную, Элен Вокье.
Четверо мужчин в сопровождении Перрише вышли в холл и поднялись на второй этаж. Спальня Селии была в юго-западном углу дома, светлая, нарядная комната; одно окно смотрело на дорогу, два других, между которыми стоял туалетный столик, – в сад. Дальше дверь вела в ванную, отделанную белым кафелем. На полу были разбросаны скомканные полотенца. На кровати валялось платье из плотного темно-серого шелка и нижняя юбка; в нише у окна на комоде лежала большая серая турецкая шляпа; на стуле – тонкое белье и пара шелковых серых чулок в тон к замшевым туфлям.
– Вы здесь увидели свет в окне в половине десятого? – спросил Ано у Перрише.
– Да, мосье.
– Надо полагать, в это время мадемуазель Селия переодевалась.
Беснар тем временем рыскал по комнате – там откроет шкаф, здесь выдвинет ящик. Он с усмешкой отозвался:
– Мадемуазель Селия была очень щепетильная и аккуратная леди, судя по комнате и порядку в гардеробе, она бережно относилась к своим дорогим вещам. И похоже, переодевалась она в необычной для пес спешке.
Во всей комнате мистеру Рикардо чудилась некая утонченность, даже хрупкость, как будто изящество девушки наложило на нее свой отпечаток. Ветермил остался стоять на пороге, с угрюмым видом наблюдая за тем, как офицеры полиции оскверняют девичью комнатку.
Ано, однако, не трогали подобные сантименты. Он подошел к туалетному столику и один за другим стал открывать немногочисленные кожаные футляры, в которых хранились украшения Селии. В одной-двух коробочках блеснули камни и металл, но остальные были пусты. Одну такую коробочку Ано задержал на ладони, и Беснар впервые за долгое время проявил нетерпение:
– Вы же видите, она пустая, мосье, – и тут вдруг в комнату вошел Ветермил.
– Да, вижу, – сухо сказал Ано.
Это был футляр от длинных сережек – вне всякого сомнения, от тех бриллиантовых сережек, которые Рикардо видел на Селии в саду.
– Вы позволите? – Ветермил взял коробочку в руки. – Да, это от серег мадемуазель Селии, – и он с задумчивым видом вернул футляр.
Это был первый случай, когда он вторгся в процедуру обыска. Рикардо понимал причину: Гарри Ветермил сам подарил ей эти серьги.
Ано положил футляр на место и повернулся к остальным.
– Здесь больше не на что смотреть, – сказал он. – Полагаю, сюда никому не разрешалось заходить? – И он открыл дверь в коридор.
– Только Элен Вокье, – ответил комиссар.
Рикардо был возмущен такой беспечностью. Даже Ветермил посмотрел на Ано с удивлением, когда тот не стал возмущаться, а просто закрыл за собой дверь.
– Ага, горничная! Значит, она уже очнулась!
– Она еще слаба, – сказал комиссар. – Но нам требовалось срочно узнать у нее, во что была одета Селия Харланд, когда покидала дом. Я спросил мосье Флерио, и он разрешил привести сюда Элен Вокье, только она могла это сказать. Элен была здесь прямо перед вашим приходом. Она просмотрела гардероб Селии и сказала, чего не хватает.
– Она оставалась в комнате одна?
– Ни на секунду, – высокомерно отозвался Беснар. – Не так уж мы невежественны, мосье, знаем, как делаются такие дела. Я сам был в комнате и не спускал с нее глаз.
– Это было прямо перед моим приходом, – повторил Ано.
Он небрежным шагом подошел к окну, посмотрел на дорогу, из-за поворота которой все они вышли, когда комиссар выглянул из окна, потом повернулся к остальным:
– Какой ящик или шкаф Элен осматривала последним?
– Вот этот.
Беснар выдвинул нижний ящик комода, стоящею в проеме окна. На дне лежало светлое платье.
– Я велел ей поторопиться, потому что увидел, что вы идете. Она приподняла это платье и сказала, что здесь ничего не пропало. Ну, и я отвел ее обратно в ее комнату и оставил с медсестрой.
Ано вынул платье из ящика, подошел к окну, встряхнул, повертел, отогнул подол и, хорошенько его рассмотрев, быстро свернул платье и положил на мест.
– Теперь покажите первый ящик, который она трогала.
На этот раз он вытащил нижнюю юбку; тоже поднес ее к окну, старательно осмотрел и передал Рикардо, чтобы тот ее убрал, а сам застыл, отрешенно глядя перед собой. Рикардо тоже рассмотрел юбку, по ничего в ней не нашел. Прелестная нижняя юбка, с оборочками и кружевами, но вряд ли это такая вещь, которая может заставить столь глубоко задуматься. Он поднял глаза и увидел, что Ано с улыбкой следит за его исследованием.
– Когда мосье Рикардо уберет эту вещь, мы послушаем, что расскажет Элен Вокье.
Он вышел из комнаты последним, запер дверь на ключ, а ключ положил в карман.
– По-моему, комната Элен наверху, – сказал он и двинулся к лестнице.
На лестничной площадке их ждал человек в штатском, в руке у него был прочный тонкий шнур.
– А, Дюрет! – воскликнул Беснар. – Мосье Ано, я утром послал Дюрета найти, в каком магазине была куплена веревка, оказавшаяся на шее мадам Довре.
Ано быстро подошел к Дюрету.
– Ну как, что-нибудь нашли?
– Да, мосье, – ответил Дюрет. – В магазине мосье Корваля молодая дама в сером платье и серой шляпе купила такую веревку вчера около девяти. Магазин уже закрывался. Я показал мосье Корвалю фотографию Селии Харланд, которую мне дал мосье комиссар, и он опознал в ней покупательницу, приобретшую веревку.
Наступило мертвое молчание. Все были в шоке. Никто не смотрел на Ветермила; даже Ано отвел глаза.
– Что ж, это очень важно, – неуклюже переминаясь, – сказал он, повернулся и пошел по лестнице в комнат у Элен Вокье. Остальные двинулись за ним.
Глава 6
Показания Элен Вокье
Дверь открыла медсестра. Элен Вокье лежала в глубоком кресле. Вид у нес был бледный и больной, но она все же встала навстречу Ано, комиссару и остальным, и Рикардо признал справедливость описания, данного Ано. Перед ними стояла высокая женщина лет тридцати пяти-сорока, с грубоватыми чертами лица, по-крестьянски основательная, в аккуратном черном форменном платье, респектабельная, надежная. Типичный образец преданной горничной. Сейчас на ее лице была горячая мольба.
– О, мосье, отпустите меня – куда угодно пойду, хоть в тюрьму, только бы не оставаться здесь, где мы в последние годы были так счастливы, а теперь мадам лежит там внизу – нет, это невыносимо.
Она упала в кресло, и Ано подошел к ней.
– Да-да, я понимаю ваши чувства, бедная женщина. Мы не требуем, чтобы вы оставались здесь. Возможно, у вас в Эксе найдутся друзья, у которых вы могли бы пожить?
– О да, мосье! – с благодарностью воскликнула Элен. – О, большое спасибо! А если бы мне пришлось здесь ночевать! О, как было страшно!
– Вам нечего бояться. Мы же не вчерашние посетители, – пошутил Ано, придвинул себе кресло и похлопал ее по плечу. – Ну-ну, расскажите мне и этим господам все, что вы знаете об этом ужасном деле. Начинайте, мадемуазель! Не бойтесь, мы тоже простые смертные и хотим во всем разобраться.
– Но я ничего не знаю, мосье, – она заплакала. – Мне сказали, что я могу идти спать сразу, как только помогу мадемуазель Селии одеться для сеанса.
– Сеанс! – у Рикардо опять прорезался голос. В памяти возник концертный зал в Лимингтоне.
Но Ано повернулся к Рикардо, и, хотя его лицо сохраняло доброжелательное выражение, в глазах сверкнули искры, от которых лицо Рикардо запылало.
– Вы опять заговорили, мосье Рикардо? Да? А я думал, это невозможно. – Он обратился к Элен Вокье: – Итак, мадемуазель Селия проводила сеансы. Очень странно. Послушаем об этом. Кто знает, какие ниточки могут привести к истине.
Элен Вокье покачала головой.
– Мосье, нет смысла искать у меня правды. Я не могу быть справедлива к Селии. Не могу! Я ее не любила. Я к ней ревновала, да, ревновала. Хотите всю правду, мосье? Я ее ненавидела! – Ее лицо вспыхнуло, и она вцепилась в ручки кресла. – Да, ненавидела. Что я могла с этим поделать? – страстно сказала она.
– Почему? – мягко спросил Ано. – Почему вы ничего не могли поделать?
Элен Вокье снова откинулась в кресле, ее силы иссякли, на губах появилась вымученная улыбка.
– Скажу. Только помните, что я простая женщина, и то, что вам может казаться глупым и тривиальным, для нас, женщин, значит очень много. В июне прошлого года – подумать только – в прошлом июне! Еще так недавно не было никакой мадемуазель Селии… – Ано приподнял руку, и она торопливо произнесла: – Да-да, я буду держать себя в руках. Но как только подумаю о мадам Довре!..
И она рассказала историю, которая дала мистеру Рикардо ответ на мучивший его вопрос, почему такая яркая и незаурядная девушка, как Селия Харланд, жила с крайне заурядной мадам Довре.
– Ну вот, как-то в июне, – продолжала Элен Вокье, – мадам пошла с компанией ужинать на Монмартр в ресторан «Аббатство». И привела оттуда Селию. Видели бы вы ее! В тонкой юбчонке и расползающемся по швам жакете, и она была голодная, да, мосье, го-лод-ная! Пока я раздевала мадам, она рассказала мне ее историю. Мамзель Селия танцевала за ужин с любым, кто пожелает с ней танцевать!
Голос, полный презрения, гремел на всю комнату. Эта почтенная крестьянка имела свои взгляды на жизнь и устои, неколебимые устои. А Ветермил вынужден был это выслушивать! Рикардо не смел взглянуть в его сторону.
– Но никто не хотел танцевать с девицей в таких лохмотьях и никто не накормил ее ужином – кроме мадам. Мадам выслушала, как она голодает, поверила и привела домой. Мадам была такая добрая и такая беспечная в своей доброте! И вот награда – ее взяли и убили! – У горничной из груди вырвалось рыдание, исказившее лицо, она заломила руки.
– Ну-ну, успокойтесь, мадемуазель, – ласково сказал Ано.
Через какое-то время Элен Вокье справилась с собой.
– Прошу прощения, мосье, но я так долго прожила с мадам – о, бедняжка! Да-да, я сейчас успокоюсь. Ну вот, мадам привела ее домой и неделю не могла нарадоваться, задаривала ее всем самым лучшим. Мадам была сущее дитя. Ее всегда было легко обмануть. Никак не могла научиться благоразумию. Но никогда и никому не удавалось так быстро пробиться к сердцу мадам, как этой Селии. Мадемуазель должна с нами жить. Мадемуазель должна одеваться у лучших модельеров. Мадемуазель должна иметь кружевные нижние юбки, тонкое белье, длинные белые перчатки, красивые ленты для волос и шляпы от Каролины Рибо за тысячу двести франков каждая. А горничная мадам должна ухаживать за ней и помогать застегивать все эти наряды! Подумать только!
Вокье выпрямилась в кресле, пылая праведным гневом. Она оглядела своих слушателей и пожала плечами.
– Я предупредила, что со мной вам лучше не говорить! Я не могу быть беспристрастной, тем более доброй к мадемуазель. Рассудите сами! Много лет я была для мадам не просто горничной, я была ее подругой; да, она сама так называла меня по доброте своей. Она обо всем мне рассказывала, советовалась, всегда брала с собой. А потом вдруг приводит в два часа ночи смазливую девчонку из ресторана на Монмартре, и через неделю я уже ничего не значу, я никто, а эта мамзель – королева.
– Да, вполне естественно было затаить обиду, – с сочувствием сказал Ано. – Любой человек на вашем месте разозлился бы. Но расскажите нам про эти сеансы. С чего все началось?
– О, мосье, начать было нетрудно. Мадам Довре всегда имела слабость к предсказателям судьбы и прочим жуликам из этой породы. Если у кого-то была колода карт и он умел сочинять всякие сказки про роковую женщину с черными волосами и про хромого мужчину – сами знаете, мосье, какие истории они плетут в полутемных комнатах, обманывая доверчивых людей, – так вот, любой мог воспользоваться доверчивостью мадам, ее суеверием. Мосье, вы наверняка знаете таких болтунов.