Баркас повернулся. Коротко щелкнули наручники.
– Ну что, попил водочки? – недобро поинтересовался парень с автоматом и, крепко схватив Баркаса за рукав, с силой усадил на стул.
Приблизив к губам радиостанцию, милиционер сообщил дежурному:
– У нас проникновение со взломом… Да, клиент водочки попил. Не знаю, директор проверяет… Присылайте группу…
И завертелось… Фамилия – имя – отчество… Протокол… Озабоченные понятые с искорками любопытства в глазах… Театральные всхлипы толстой, как бочка, директрисы, увешанной килограммом золота… Угрюмые, чугунные лица милиционеров… Пропахший застоявшимся табачным дымом милицейский «Москвич»…
Короткая дорога в казенный дом. Изолятор. И полное безразличие к происходящему. Даже забавно.
Только по прошествии нескольких часов Баркас оказался в камере.
* * *
В длинном коридоре послышались шаги и звяканье ключей. Лязгнул замок, и в «хату» впихнули еще одного. Новенького.
– Здорово, братва! – бросил он постояльцам хаты, когда за ним грохнула дверь.
– Будь здоров, – ответил Хулиган, разглядывая арестанта.
Спокойно приблизившись к вонючей параше, отделенной фанерной перегородкой, Баркас с удовольствием отлил избыток накопившейся жидкости, умылся над умывальником и освежил пересохший за время допросов рот. Вытирая руки об одежду, он по-хозяйски прошелся по камере, оглядывая собравшийся в ней контингент: серьезных уголовников или авторитетов он не заметил.
Баркас остановился у шконки и, ничего не говоря, выжидательно посмотрел на приблатненного парня, исподлобья смотревшего на него. (Сухарик назвал его Хулиганом.) Парень встревоженно засуетился и, ткнув локтем соседа, недовольно буркнул:
– Двинь тазом. Не видишь, что ли?
Бросив оценивающий взгляд на Баркаса и не врубившись в его тюремный статус, тот на всякий случай подвинулся. Баркас с достоинством опустился на отполированные задницами доски.
Выпитая водка медленно рассасывалась в крови, прекращая веселяще-возбуждающее действие, словно опуская сознание в мутную жижу реальности. Баркас привалился к стене и задумался. Пожалуй, он верно поступил, переняв тактику серьезных уголовников: взять срок за мелочь, избежав наказания за крупняк. Ну чего ему дать могут за сломанный замок и украденную бутылку водки – так, мелочь. Ну, за рецидив, конечно, накинут. Но все лучше, чем за мокруху пятнарик «париться», а то и вовсе под вышак встать. У нас ведь как – сегодня мораторий, а завтра пришел другой барин и отменил его ко всем чертям. А так, глядишь, все утихнет, успокоится. Выйдешь свободным и богатым. Пилат если не сдохнет, так сам за что-нибудь сядет, а учитывая его отмороженность, может и пулю схлопотать. Не важно, от кого: ментов или кого другого.
С выражением полного отчаяния и обреченности на потускневшем лице Сухарик мыслил о жизни и себе. У него это была первая «ходка», и он никак не мог смириться с этим обстоятельством. Еще теплилась надежда, что это ненадолго, разберутся опера и отпустят его на все четыре стороны. Не крал же он в самом деле этих приемников и машины никогда не «бомбил». Это его Карась, сволочь такая, подставил. За что сажать-то? А потом, это ж первый его залет, значит, смягчиловка налицо. Могут условно влупить…
Сухарик медленно поднялся и подавленно зашагал по камере. Баркас равнодушно наблюдал за ним, погрузившись в себя, пока не раздался окрик Хулигана:
– Хватит тут как маятник болтаться! Ты мне на нервы действуешь!
– Ты мне тоже, – взбрыкнул Сухарик, сам находившийся на взводе. – Таблетку выпей.
– Че-е?.. – с вызовом переспросил приблатненный. – Че ты сказа-ал, коз-зел? Огрести захотел?
– Отстань от него, – бросил Баркас, на правах старшего пресекая зарождающийся конфликт.
– А тебе-то что? – взвился Хулиган. – Ты мне что – папа? Могу и тебе в ухо завести!
Баркас был не в том расположении духа, чтобы сносить «вяки» молодняка. От водки осталась лишь головная боль и отвратительное настроение, а они требовали выхода. Ни слова не говоря, Баркас резко двинул наглеца в ухо. Пролетев по воздуху до самого оконца, Хулиган повалился на пол, ободрав руки о шершавый пол.
– Ты что, сука, делаешь! – завопил он. – Да я тебя щас!..
– Притухни, дешевка! – медленно и веско произнес Баркас, ощутивший себя авторитетом, хотя формально не имел на это права. – А то щас с пацанами опетушим тебя, и делов-то! Иди, отдохни, – позвал он Сухарика, одним взглядом потеснив соседа.
Хулиган притих. Саша опустился на нары.
– За что тебя повязали, земеля? – по-отечески поинтересовался Баркас, начавший привыкать к новым условиям жизни.
– Ни за что, – удрученно ответил «первоход». По камере пробежал легкий смешок.
– Э-э, милый! Мы все тут ни за что, – усмехнулся Баркас. – А сделал-то чего?
– Продал одному приемник, а он краденый оказался, – простодушно ответил Сухарик.
– Один приемник? – уточнил Баркас.
– Три, – ответил Саша.
В камере снова раздался смешок.
– Первый раз?
– Да, – вздохнул Сухарик. – Друг дал товар на продажу, а я влип.
– А ты, типа, не знал ничего, целочка? – хмуро уточнил однокамерник.
– Догадывался… – вздохнул парень.
– А раз догадывался, значит, знал, на что идешь. Главное, «Кентов» своих ментам не сдавай, – поучительно сказал Баркас. – Тогда и они тебе при случае помогут…
Поучительные слова Баркаса Сухарик вспомнил ночью, когда вдруг раздался звук осторожно открываемой кормушки. В маленьком прямоугольнике шевельнулось чье-то лицо, и из-за двери осторожно позвали:
– Калякин… Каля-якин…
Услышав свою фамилию, Саша поднял голову и отозвался:
–Чего?..
– Поди сюда, – приказал голос. – Живее. Сухарик поднялся и торопливо приблизился к двери, опустив голову к кормушке.
– Тебе просили передать, чтобы про Карася ничего не говорил, – шепотом произнес человек по ту сторону. – Иначе плохо будет. Бери все на себя. Потом разойдетесь.
Саша ничего не понял. С какой это стати ему как заправскому уголовнику кто-то передает послания. Да еще куда – в самую камеру! Просто голова идет кругом! Ведь не мог же Карась проложить тайную тропу в изолятор!
– Кто передал? – уточнил Сухарик, надеясь на ошибку. – Может, это не мне?
– Ты Калякин? – настороженно спросили из-за двери.
Саша подтвердил.
– Тебе, тебе. Человек приходил… –Кто?
Но ответа не последовало. «Раздатка» со скрипом закрылась, оставив арестанта в полном недоумении. Карася он и так не сдал, но почему за него хлопочет какой-то «человек»? И как у них получилось отыскать его тут и передать послание?
«Ну дела…» – подумал Сухарик и вернулся на место коротать холодную, как зима, и тягучую, словно сырая резина, первую арестантскую ночь.
* * *
В одиннадцатом часу вечера к дому Баркаса подъехала черная «Тойота-Лендкрузер». Пилат любил большие и мощные машины, дающие ощущение безграничной свободы даже в отсутствие привычных дорог, поэтому «Тойота» была его вторым домом. Он вышел на пахнущую вечерней свежестью улицу и, обойдя дом со двора, без труда вычислил нужные окна.
В кухне еще горел свет.
«Ужинаешь, сволочь! – со злой радостью подумал Пилат. – Ну, ну… Скоро тебе жратва поперек горла встанет!»
Он вернулся к машине и подал ее вперед, чтобы видеть подъездную дверь. Баркас не должен выскользнуть незамеченным.
Через полчаса свет в квартире погас. Привычным движением Пилат навернул глушитель, спрятал оружие под одежду и отправился к дому. С шумом распахнулись двери лифта. Кабина задрожала и медленно потащилась вверх, отсчитывая этажи. Второй… Третий… Четвертый…
На девятом она остановилась. Пилат вышел на площадку и прислушался. Намаявшиеся жильцы блочной девятиэтажки отходили ко сну. Где-то вверху приглушенно бубнил телевизор.
Заклеив пластырем глазок двери напротив, Пилат приблизился к жилищу Баркаса. За дверью тихо. Хозяева улеглись спать. Он вытащил отмычку и приступил к работе. Тонкая зазубренная на конце пластинка – «капурылка» – утонула в скважине замка, а закаленный «натяг» подтянул «футорку» [3] . Легко нащупав все штифты, Пилат повернул «натяг» и отпер замок. Снова прислушался. Из глубины баркасовской хаты доносилось лишь мерное тиканье настенных часов.
Пилат осторожно ввинтился в прихожую и прикрыл за собой дверь. Первым делом он проверил совмещенный санузел и кухню, чтобы Баркас не напал сзади. Убедившись, что там пусто, ночной гость вытащил бесшумный «Макаров» и шагнул в комнату. Глаза быстро привыкли к темноте и вполне сносно различали в свете уличных огней интерьер незнакомой квартиры и темные контуры предметов. Странно. На неразобранном диване никого не было. Пилат включил тонкий, как авторучка, фонарик. Подстраховался. С осторожностью кошки он пересек помещение и проскользнул в соседнюю комнату, сразу же уловив слабое сопение на кровати. Визитер присмотрелся. С трудом различил две подушки и голову, прикрытую одеялом.
Вдруг одеяло заворочалось и спросило, обращаясь неизвестно к кому:
– Ты, что ли?
– Я.
Не скрываясь, Пилат шагнул к стене и, нащупав выключатель, зажег свет.
– Обалдел, что ли? – недовольно буркнула женщина. Щурясь от яркого света, она медленно приподняла голову. Увидев перед собой чужую физиономию с пистолетом, женщина ужаснулась и коротко вскрикнула.
– Что вам надо? – слабо выдавила она и отпрянула к стене. – Вы кто?
– Где муж? – властно спросил Пилат, уперев в женщину взгляд неморгающих глаз и черный зрачок ствола.
– Не знаю, – пролепетала женщина.
Она говорила правду. Только не это от нее хотели услышать. Подскочив к кровати, ночной визави рванул одеяло и сбросил на пол.
– Вы что, совсем обалдели! – вскрикнула женщина и попыталась вернуть одеяло на законное место… Но Пилат с силой толкнул ее. Женщина ударилась о стену.
– Сидеть! Утром он домой что-нибудь приносил? – последовал следующий вопрос.
– Нет, – в страхе ответила женщина. Она старалась натянуть край ночной рубашки на бесстыдно оголившиеся ноги.
– Врешь, сука, – тихо прошипел налетчик, но от его негромкого голоса женщину сковал паралич. – Мы с ним вместе на дело ходили, а он меня кинул! Отвечай, куда он дел мои вещи!
Соседка за стеной прислушалась.
– Опять с бабой ругается, – недовольно проворчала Марина Николаевна и повернулась на другой бок.
– Я правда не знаю! – ответила жена Баркаса и вжалась в стену. Дрожащими пальцами она поправляла рубашку на груди.
– Врешь, сука! – взорвался Пилат. Невооруженной рукой он с замахом стукнул женщину в лицо. – Говори, куда он шмотки дел!
Обозленный мужчина не кричал – он шипел полушепотом, как змей.
– Не знаю…
Ответ был прерван новым ударом по голове. На белую простыню из носа брызнула кровь. Пилат, кажется, озверел и потерял рассудок. Он схватил несчастную за горло и начал душить.
– Где вещи? Где?! – повторял он, то сдавливая ее горло до хрипоты, то давая набрать в легкие воздух. – Куда он поставил машину? Где у вас гараж?..
Сильные удары обрушились на хрупкую женщину. По истерзанному телу разлеталась боль, а сознание плескалось в голове, словно вода в герметичной консервной банке.
– Несколько остановок на автобусе… кооператив «Дорожник», бокс восемнадцать… – сквозь заливавшие лицо слезы и кровь отвечала несчастная.
– Не-ет! Ты скажешь, где муж! – пообещал Пилат, тяжелым взглядом гипнотизируя жертву. Его разум замутился от взрыва ненависти, как от разорвавшейся рядом гранаты. – Прячется? Думает, я его не достану?.. Достану…
С треском слетела на пол разорванная ночная рубашка, обнажив выпуклые груди и белые трусики жертвы. Вид обнаженной и полностью деморализованной женщины возбудил в Пилате маниакальное чувство властителя, подчиняющего чужую волю. Он почувствовал острый прилив плотского желания, которое требовало выхода. Пилату показалось, что кругом война, а жена врага – законный трофей победителя. Давняя контузия напомнила о себе искривлением пространства и времени.
– Ты мне за него ответишь! – нетерпеливо сопел он. – Вы все мне ответите! Меня еще никто так не кидал…
Пилат не договорил. Он схватил женщину за длинные каштановые волосы и с силой бросил на кровать. Отложив пистолет, налетчик рванул кусок скотча и залепил ей рот. Но лицо было мокрое от слез, и лента отклеивалась. Не выпуская волосы всхлипывающей жертвы, Пилат повозил ее лицом по кровати, чтобы стереть влагу. Кровавые дорожки расчертили простыню странными иероглифами. Скотч накрепко приклеился к губам, забравшись на щеки. Женщина начала бороться. Она отчаянно вырывалась, но сильный удар ладонью по лицу оглушил ее.
Словно на распятии, Пилат привязал к кровати по диагонали ее руки и ноги, а пучок длинных волос примотал к средней перекладине. Делая это, он ощущал не испытанное ранее чувство, будоражащее кровь посильнее, чем просто ожидание предстоящего секса с чужой женщиной. Пробуждалась какая-то животная, слепящая рассудок маниакальная страсть…
Одним рывком сорвав с женщины последнюю деталь туалета, Пилат с жадностью уставился на черный остров подстриженных волос и вожделенно запустил туда руку.
Пришедшая в себя жертва с ужасом увидела, как, тяжело дыша, Пилат сбрасывал брюки, обнажая возбужденное, выгнутое дугой мужское естество. Она дергалась и боролась, стараясь освободиться, но скотч оказался прочным.
Пилат грубо вторгся в нее, так же как в компьютерную сеть Министерства обороны. Он исступленно терзал и таранил теплое тело, будто врага, стараясь вытащить или выбить из него всю душу и разметать по кровати. Палач двигался, словно запрограммированный штамповочный станок, который можно выключить или остановить только одним способом – убив его метким выстрелом на поражение. Но сделать это было некому, и станок продолжал работать, пытая женщину, словно раскаленным прутом.
Затем Пилату захотелось иного. Его распирало горячее желание отомстить, и просто смерти ему было недостаточно. Жажда мести застилала глаза и требовала крови. Нездоровое вожделение отключило мозги, сделав палача полубезумным. Он действовал, словно в режиме форсированного «потрошения» взятого в плен вражеского «языка», добиваясь от него нужных сведений и удовлетворяя свою ненависть.
– Что, думаешь, это все? – ухмыляясь, произнес Пилат. – Нет, это было бы слишком просто и приятно. Ведь тебе было приятно? Было? Отвечай!
– М-м… – промычала женщина. Она хотела, чтобы ночной кошмар поскорее закончился, и надеялась на чудо. Но чудо – очень нематериальная вещь, а подонок с пистолетом очень материален и близок.
Пилат освободил женщине ноги и, не отвязывая рук, грубо поставил ослабевшее тело на колени. Остальное было похоже на казнь…
Когда взрыв злого безумия прошел, Пилат посетил ванную, неторопливо оделся и бросил удовлетворенный взгляд на распластанную на кровати, едва стонущую женщину. Теперь палач действовал не в бреду. Он спокойно поднял пистолет и выстрелил в голову жертвы.
Свидетелей своих преступлений он не оставлял никогда.
* * *
К утру следующего дня громоздкая машина следствия, раскрученная Калединым, набрала скорость, как старый, но смазанный паровоз. Уже в половине девятого полковник приехал на работу и опустился в крутящееся офисное кресло. Оно жалобно застонало. Каледин вытянул длинные мощные ноги и полностью погрузился в рутинную бумажную работу. Время бежало незаметно, и поднять голову ему удалось только через час, когда на доклад зашел майор Зайцев.
– Мы просмотрели суточную милицейскую сводку. Есть интересный момент, может, и совпадение.
Полковник заинтересовался.
– Вчера, примерно в то же время, на той же трассе было совершено нападение на бензозаправочную станцию. Убиты двое ее сотрудников. Думаю, нам стоит туда съездить, вдруг что-то обнаружим.
– Если в то же время и на той же трассе, то, конечно, надо ехать, – согласился Каледин. – «Понюхай» там как следует. Если есть наш интерес, изымай дело вместе с вещдоками. Если можно на милицию оставить – еще лучше.
– Понял, – ответил Зайцев и скрылся за дверью. Майор был грамотным сотрудником, и, отправляя его к милицейским операм, подполковник знал, что тот не упустит ничего.