— Что тебе надо? — спросил я у Ричарда.
Он вдруг показался мне настолько безобидным, что я уже с трудом верил в то, что его появление у меня в доме заставило меня мучиться, что я его испугался. Неужели с того самого дня я ищу другую квартиру? Из-за кого? Из-за этого тощего, изможденного метиса? Кто я, и кто он!
— Дай мне сто зеленых, — сказал наконец Ричард. — У меня нет ни гроша.
— Нет у меня ста долларов, — ответил я.
— Брат должен помогать брату. Сам Господь Бог пожелал, чтобы я тебя отыскал. И сестричку Шейлу тоже.
Я посмотрел на него в упор, я поймал его взгляд. Садист и подонок, он смотрел на меня исподлобья, на губах его блуждала легкая усмешка. Он вытер тыльной стороной руки пот со лба, потом воровато отвел глаза и стал разглядывать угол комнаты.
Я почувствовал, что опасность не миновала, но решимость оставила меня. Я колебался. Я вдруг спросил себя, не был ли мой разум слабее зова крови, не поколения ли моих чернокожих предков виной тому, что меня влечет непреодолимой силой к Ричарду, вопреки приобретенным за годы общения с белыми привычкам? Да нет же. Все это глупо, нелепо, невозможно. С белыми меня связывают тысячи нитей, словно вросших в мою плоть, — и все мои привычки, и легкость в обращении друг к другу, и то особое чувство «своего», которое я испытываю среди них. Я отношусь к белым — через Шейлу, через своего сына, который пойдет в колледж, получит хорошее образование и станет кем-нибудь, будет богатым и уважаемым, и у него будут черные слуги и собственный самолет.
— Слушай, Ричард, если я дам тебе сто долларов, ты обещаешь, что вернешься в Чикаго и оставишь меня в покое?
— Клянусь Богом, а он-то все слышит, — заявил Ричард, поднимаясь. — Только ненадолго мне этих ста долларов хватит.
— Я буду посылать тебе деньги каждый месяц, — выговорил я через силу.
Почему я жалел его? Я мог бы сейчас избавиться от него раз и навсегда. Я не понимал, что со мной происходит. Мне казалось, что я стою на краю бездны. И стоит времени сбиться со своего размеренного хода, как я потеряю равновесие.
— Сколько? — спросил Ричард.
Девица на диване замерла. Она смотрела на нас горящими глазами и подавала мне какие-то знаки.
Все те же размеренные шаги в коридоре.
— Я буду посылать тебе деньги, — сделав над собой усилие, повторил я.
Я пытался думать о чем-нибудь другом, мне просто необходимо было подумать о чем-нибудь другом.
— Я должен отдать пятьдесят долларов своему дружку, — сказал Ричард. — Из ста, так что мне останется совсем мало…
— Сходи за ним.
Он вышел и привел того типа.
— Ты сейчас же уберешься, — сказал я ему.
— Ладно, не умничай, — огрызнулся тот.
Я не хотел, чтобы ему было очень больно, но он пролетел метра два.
— Поднимайся, — скомандовал я.
Девчонки наблюдали за всем происходящим молча, и я слышал их возбужденное дыхание.
— Возьмешь эти двадцать долларов и уберешься, — сказал я ему, доставая деньги из кармана, — и если я еще хоть раз увижу твою рожу, то отделаю ее так, что ты сам себя не узнаешь.
— Давай деньги. Очень вы мне нужны — и ты, и он.
Он сунул деньги в карман и вышел. Я услышал его шаги на лестнице, потом все стихло.
Девчонка с дивана встала, она была абсолютно голая, и прикрыла дверь.
Потом она подошла к Ричарду и уселась на стол. Я ощущал острый теплый запах, исходивший от нее. Посмотрев на меня, она засмеялась.
Неужели сейчас я буду убивать Ричарда? Я посмотрел на девок, на худющего моего братца, на его хитрую физиономию. Запах женщины кружил мне голову, меня знобило. Я представил, как мои руки смыкаются на его худой жилистой шее и как вопят девицы. Естественно, я должен от него избавиться. Навсегда, а не отправлять его в Чикаго. Естественно. Но не сейчас. Не убивать же мне еще и девчонок.
— Сходи за виски, — сказал я той, которая была еще одета. — Как тебя звать?
— Энн, — ответила она.
— А меня Салли, — вставила другая. Она смотрела на меня снизу вверх, склонив голову на плечо и хихикая; ее крепкие ляжки немного плющились о край шероховатого стола, и капли пота стекали из подмышек на сильные бедра. Она чуть подвинулась. Теперь был виден низ ее живота с легким пушком вьющихся более темных, чем кожа, волос. Закрыв глаза, я буквально ощутил ее пухлый лобок в своей ладони и понял, что меня несет, что я проигрываю. Я попытался вновь думать о том, что меня ждет, о Шейле, о сыне, о конце всех своих надежд, но вид тонкошеего Ричарда с его немощными руками не мог заставить меня по-настоящему испугаться. Запах женщин, негритянок, казалось, шел отовсюду: его источали грязные стены, покрытые поблекшей, облупившейся краской, он поднимался от холодного, сырого пола, от старого дивана, он исходил от стола, от ног сидящей на нем девицы, от ее возбужденной, напрягшейся груди, от ее бедер, от ее выпуклого манящего треугольника, который я был готов раздавить, навалившись на него всем своим весом…
Ричард потянулся и грохнул локти на стол. Салли посмотрела на него с нежностью и запустила руку в его шевелюру. Пальцы у нее были длинные, ловкие, и я представил, как эти пальцы ласкают меня. Энн отправилась за виски, я дал ей пять долларов. Я ждал виски. Я глянул на Ричарда — его глаза были холодны и жестки. Он ждал не виски, он ждал денег.
Я то приходил в себя, то обо всем забывал. Охватившее меня возбуждение мешало мне сосредоточиться и думать о том, о чем я с ужасом думал все последние дни: чем грозит мне появление Ричарда. Страх перед тем, что может случиться, вспыхивал лишь на мгновение, и вновь мне виделись наши с Салли тела на потрепанном диване… Ричард выжидал.
Я подошел к столу. Мне было достаточно сделать одно-единственное движение, чтобы завладеть Салли.
Она сама сделала это движение. Соскочив со стола, она подошла вплотную ко мне и, завладев моей правой рукой, прижала ее к своей крепкой груди. Ричард не шелохнулся. Я услышал, как открылась дверь. Вошла Энн. Она заперла дверь на ключ и поставила на стол виски. Ричард схватил бутылку, поколебавшись, все же открыл ее и жадно припал к горлышку.
Энн, ждавшая, когда ей передадут бутылку, улыбнулась, встретившись со мной взглядом. Салли все сильней прижималась ко мне, и я не смел посмотреть на нее. Внезапно она оттолкнула меня и стала стаскивать с меня плащ. Я снял шляпу и положил ее рядом с собой.
Ричард оторвался от бутылки и протянул ее Энн. Она сделала несколько глотков и передала ее мне; в то время как я пил, она и Салли меня раздевали. Ричард уронил голову на руки. Я перенес Салли на диван. Она держала в руках бутылку, а потом отдала ее мне, уже пустую. Я дотронулся губами до ее сосков, ощутил горький привкус ее пота, и мне захотелось укусить ее. Она привлекла меня к себе и, целуя, приняла меня. И в это время Энн скользнула ко мне. Ею я овладел грубо, заставив ее кричать, от наших тел в холодной комнате поднимался пар, и я забыл, что у меня белая кожа.
6
Когда я наконец выбрался из-под двух тесно переплетенных тел, все у меня болело, в ушах стоял звон. У Салли неудобно свешивалась с дивана голова. Я попытался усадить бедняжку, но она, приоткрыв глаза и улыбнувшись, вновь плюхнулась на бок и тут же заснула. Энн затрясла головой как собачонка, выбравшаяся из воды. Я был поражен ее грациозностью. Грациозная, стройная, хрупкого и нежного сложения, с высоко посаженными маленькими грудками, она своими плавными движениями напоминала дикую кошку. Точно такие же движения были у Шейлы.
Шейла… Я взглянул на часы. Что там Джим? Ник?… Ну, Ник ничего не скажет. Я вдруг испугался. Испугался и покосился на стол. Одежда моя была на месте. Ричард спал, уронив голову на руки.
У меня при себе не было ста долларов… Придется сюда возвращаться. С самого начала нужно было… Но почему, собственно говоря, не воспользоваться тем, что Ричард спит?
Я встал, слегка размялся. Все в порядке. В голове быстро прояснялось. Воистину, две женщины — лучшее средство от похмелья. Салли спала, открыв рот. Меня вдруг захлестнула волна отвращения, и я понюхал руки. Я весь пропитался их запахом. Я вздрогнул, но когда увидел охровое тело Энн, беззаботно одевающейся и напевающей какую-то песенку, я вновь захотел ее. Я буквально ощутил, как сжимает меня ее разгоряченная, напрягшаяся плоть. Но перед глазами у меня стояла Шейла — волнистые белокурые волосы, алые губы, грудь в голубоватых прожилках.
Я не хотел отдавать Ричарду сто долларов. Он спал. И я мог просто уйти.
Я забрал свои вещи и стал поспешно одеваться. Я бы с удовольствием принял душ, но надо было торопиться. Я должен был вернуться к Нику, мой рабочий день еще не кончился. Хорошо еще, что все случилось днем. В это время у меня, в общем-то, особых дел и не бывало.
Но что делать с этим запахом? Нельзя, чтобы Шейла что-нибудь заметила. По мере того как я начинал здраво оценивать ситуацию, ко мне возвращалась прежняя острота восприятия, но новые ощущения были еще более ужасными, чем прежде.
Ричард не шевелился, он по-настоящему крепко спал. Я совсем протрезвел. Я был даже слишком трезв. Чего я добился? Ничего. Я позволил желанию увлечь себя. Все мужчины хотят переспать хоть раз с негритянками — я имею в виду белых мужчин, таких, как я. Здесь отступают расовые предрассудки. Это естество, рефлекс. Желание новых ощущений.
И они действительно были новыми.
Все это было странно. Я сжал кулаки. Я чувствовал себя загнанным зверем. Энн наблюдала за мной, насмешливо и торжествующе.
— Когда ты придешь еще? — прошептала она.
— Я больше не приду, — ответил я грубо.
— Тогда, может быть, попрощаешься с Ричардом?
Она подошла к Ричарду, собираясь его разбудить. Я остановил ее.
— Не трогай его, — произнес я сухо.
Она послушно замерла.
— Почему ты не хочешь прийти еще?
— Я ему не брат. Мне не нравится цвет его кожи.
— А моей? — спросила она и улыбнулась.
На ее теле не было местечка, к которому бы я не прикасался…
— Я белый, — сказал я. — Мы чужие друг другу.
Она пожала плечами:
— Многие белые спят с черными. Это же не юг. Это Нью-Йорк.
— Мне это не нужно. Мне и так неплохо. И я не желаю, чтобы мной помыкали черные бандиты.
Она продолжала улыбаться, и я разозлился.
— Отстаньте вы от меня. Я вам ничего не должен. Вы просто хотите вытянуть из меня деньги.
Кажется, я уже оборонялся, хотя на меня никто не нападал. Да и кому бы — не этим же трем безвредным существам!
— Мы из разных миров, — продолжал я. — Наши миры существуют рядом, но никогда не пересекутся. А если вдруг такое произойдет, ничего путного не выйдет, одни неудачи и несчастья. Для всех.
— Ричарду нечего терять.
Была ли это угроза или Энн просто решила напомнить мне то, о чем я и не забывал? Любопытно, что связывало эту троицу — Ричарда, Энн и Салли?
— Так когда ты заглянешь? — снова спросила она и, задрав юбку, стала поправлять отстегнувшийся чулок. Она подняла юбку выше, чем следовало бы, и я почувствовал, что мне лучше убираться. Мой гнев сменяло что-то совсем иное. Прислушиваясь к дыханию Ричарда, я, стараясь не шуметь, обошел стол.
— Дай мне денег, — шепотом попросила Энн. — Ричард голодает.
— А тебе есть не надо? Или ты вообще не ешь?
Она склонила голову.
— Мне не нужны деньги. Все, что мне необходимо, мне дадут и так.
Я вдруг смутился. Почему я смутился? Я порылся в карманах и достал бумажку. Это была десятидолларовая купюра.
— Вот, возьми.
— Спасибо, Дэн. Ричард будет доволен.
— Не называй меня Дэном.
— Почему? — прошептала она.
Почему? Конечно, откуда ей знать, что так, чуть нараспев, произносит мое имя Шейла. И хорошо, что она об этом не знает.
Я молча вышел. Она не пыталась меня задержать.
Я прошел затхлым коридором, подгоняемый разноречивыми чувствами, в основе которых лежало какое-то странное, почти осязаемое ощущение неловкости. Меня вдруг словно пронзило настолько ясное понимание необходимости все изменить, сменить квартиру, спрятаться, что лоб у меня покрылся испариной; меня охватила смертная тоска — тоска загнанного в угол человека, даже хуже — гипнотическая тоска жертвы, выбирающей себе палача. Вы никогда не видели мышь, когда кошка на миг убирает лапу с ее крохотной спинки? Она застывает, она даже не пытается бежать, и следующий за этим удар когтей ей нежнее ласки, любовной ласки, потому что это воздавшаяся сторицей любовь жертвы к собственному палачу.
Уверен, что Ричард меня нежно любил. Но как быть с острыми когтями?
Мыши не умеют защищаться. У меня же есть кулаки, и я умею стрелять.
В жизни все может пригодиться…
7
В тот вечер я не стал задерживаться. Я устал — еще больше морально, чем физически, — и эти идиоты у Ника, эти его пьяницы и картежники были мне отвратительны сегодня более чем когда бы то ни было.
Меня что-то подтачивало изнутри, какое-то неясное, расплывчатое, как тень, беспокойство, и судьба, по-видимому, сжалилась надо мной, потому что ночь кончилась быстро и без происшествий, и я очутился в полном одиночестве на улице, залитой желтыми огнями, наедине с собственной тенью, вращавшейся вокруг меня подобно секундной стрелке всякий раз, когда я проходил очередной уличный фонарь. Я вслушивался в никогда не утихающие звуки города и шел все быстрее и быстрее. Мне не терпелось увидеть Шейлу.
Я не пошел к ней сразу, а тихо прокрался в ванную. Я разделся и залез под душ, но странное безразличие, овладевшее мною, сопротивлялось холодной воде успешнее, чем самое жестокое похмелье, и я это понял, растирая полотенцем прохладную кожу.
Я оставил одежду в ванной и прошел в спальню. Шейла спала, сбросив одеяло, пижама облегала ее роскошную грудь, растрепавшиеся волосы закрывали часть лица. Я лег рядом с ней, обнял ее и поцеловал, так у нас было заведено. Она почти проснулась, но отвечала на мои поцелуи, не открывая глаз, а потом нетерпеливо прижалась ко мне, чтобы я ее раздел. Она упрямо не открывала глаз, но я знал, что они тут же откроются, как только она почувствует на себе тяжесть моего тела. Я ласкал ее прохладные руки и нежные округлые бедра. Она отзывалась на мои ласки и шептала что-то невнятное и нежное.
Я все целовал ее, гладил ее теплое, крепкое тело — так прошло несколько минут. Шейле явно не терпелось, чтобы я взял ее, но я медлил. Я не мог ничего с этим поделать. Она еще ничего не поняла, но я-то понял: я понял, что ее поцелуи оставляют меня холодным, что ее тело не возбуждает меня, и все, что я делаю, я делаю машинально, по привычке. Я любил ее тело, ее стройные, сильные ноги, золотистый треугольник внизу живота, остренькие темные соски, венчающие округлые груди, — но это было какой-то пассивной, бездейственной любовью. Так любят фотографии.
— Что с тобой, Дэн? — спросила она.
Она говорила, все еще не открывая глаз. Ее ладонь, лежавшая на моем плече, скользнула по моей руке.
— Ничего. Просто сегодня было очень много работы.
— Каждый день у тебя работа. Ты не хочешь меня сегодня?
Она плотнее прижалась ко мне, ее рука ласкала меня. Я осторожно отодвинулся.
— Я просто думал о другом. У меня неприятности. Прости.
— С Ником?
В ее голосе не прозвучало ни малейшего интереса к моим проблемам. Она чувствовала себя обманутой, не получив того, чего хотела. И я ее прекрасно понимал. Я старался думать о чем-нибудь возбуждающем, попытался мысленно представить тело Шейлы в то время, как мы занимаемся любовью, ее полуоткрытый рот, ее белоснежные зубы, услышать ее похожее на воркование хрипловатое всхлипывание, которое срывалось у нее с губ, в то время как голова металась по подушке, а ногти царапали мне спину и бедра. Шейла ждала. Она еще не совсем проснулась, но уже сознавала, что со мной творилось что-то неладное.
— Да, — сказал я. — С Ником. Он решил, что слишком много мне платит.
— Просто у него слишком мало клиентов, — сказала Шейла.
— Ну не могу же я ему такое сказать.
— Конечно, ты предпочитаешь возиться с клиентами, с которых он ничего не имеет.
Она отстранилась от меня, и я не стал удерживать ее.
Я чувствовал себя отвратительно, я нервничал и отчаянно перетряхивал собственную память, припоминая вечера у Ника и девчонок в телефонных кабинках — брюнеток, блондинок, — мне казалось, что эти воспоминания придадут мне сил.