— Сворм, похоже, пытался смыться, — заметил Дьюэйн. — И ему почти удалось, скользкому прохвосту.
Барнаби поглядел в ту сторону: Кокси Сворм лежал ничком на краю площадки, коленями на полу, туловищем на сцене. В спине его зияли три отверстия, кровь стекала на пол.
— Как будто рука свыше управилась, — задумчиво сказал капитан. — Судьба — она, наверно, все же есть…
— Почему? — не понял Галлаген.
— Точно так же погиб тот маленький мальчик, — ответил Барнаби и отвернулся.
The Creeping Siamese
Dashiell Hammett
1
Он появился, когда я, расположившись возле кассы в приемной сан-францисского филиала детективного агентства «Континентал», неотрывно следил за тем, как Портер проверяет мой расходный счет. Незнакомец был одна кожа да кости, высокий и с безжалостным лицом. На его широких плечах мешковато висела серая одежда. В лучах заходящего солнца, лучи которого пробивались сквозь неопущенные жалюзи, его лицо своим цветом напоминало новые коричневые туфли.
Он открыл дверь рывком, а потом в нерешительности застыл на пороге; костлявая ладонь судорожно сжимала ручку распахнутой двери. Однако в лице его не было растерянности. Неприятное и отталкивающее, своим выражением оно создавало впечатление, будто его обладатель припомнил нечто на редкость неприятное.
Томми Хауд, наш веснушчатый и курносый паренек-посыльный, поднялся из-за стола и приблизился к барьеру, разделявшему офис.
— Что вам уго… — начал было Томми, но осекся.
Человек отпустил дверную ручку. Он обхватил тощими руками свои плечи; его рот разверзся в зевке, не имевшем ничего общего с обычной непринужденной зевотой, и так же резко закрылся. Губы человека скривились, явив желтизну плотно сжатых зубов.
— Проклятие! — пробормотал он с отвращением и рухнул на пол.
Я перемахнул через барьер, миновал распростертое тело и выскочил в коридор.
Через четыре двери от нас Агнес Брейден, пышная особа тридцати с чем-то лет, которая вела публичные курсы стенографии, стояла у своего офиса, готовая войти.
— Мисс Брейден! — прокричал я, и она обернулась, ожидая, когда я подойду. — Бы видели человека, только что зашедшего в наш офис?
— Да. — В ее зеленых глазах зажглись огоньки. — Высокий мужчина, поднимавшийся в лифте вместе со мной. А что?
— Он был один?
— Да. Именно так, на этом этаже вышли только он и я. А в чем дело?
— Вы никого не заметили рядом с ним?
— Нет, хотя в лифте я не обратила на него внимания. А что такое?
— Он вел себя странно?
— Я этого не заметила. Случилось что-нибудь?
— Благодарю вас. Позднее я заскочу к вам и все объясню.
Я обежал все коридоры на нашем этаже, но ничего не обнаружил. Когда я возвратился в офис, тощий субъект по-прежнему лежал на полу, правда, уже перевернутый на спину. Как я и полагал, он был мертв. Наш Старик, осматривавший тело, при моем появлении как раз поднимался с колен. Портер висел на телефоне, пытаясь дозвониться до полиции. Глаза Томми Хауда на побелевшем лице смотрелись как голубые полтинники.
— В коридорах никого, — сообщил я Старику. — Этот тип поднялся на лифте вместе с Агнес Брейден. Та заявила, что он был один и к нему никто не приближался.
— Ясненько… — Голос Старика и его улыбка были исполнены такого елея, что казалось, будто труп возле его ног — лишь фрагмент узора на ковре. Полвека сыскной работы оставили в нем эмоций не более чем в бильярдном оценщике. — Похоже, его пырнули ножом в левую часть груди; довольно-таки обширная рана, которую он пытался заткнуть этой вот шелковой тряпицей, — нога Старика коснулась бесформенного комка красноватой ткани на полу, — которая прежде была саронгом.
День нынешний для Старика — это отнюдь не вторник, а предположительно вторник.
— На теле этого субъекта, — продолжал он, — я обнаружил девятьсот долларов в разных банкнотах, а также немного серебра; золотые часы и карманный нож английского производства; еще японская серебряная монета в 50 сен;[2] табак, трубка и спички; расписание Южной Тихоокеанской линии; два носовых платка без ярлычков прачечной; карандаш и несколько листков бумаги для письма; четыре двухцентовых почтовых марки; ключ с биркой «Отель Монтгомери. Комната 540». Его одежда выглядит как новая. Вне всяких сомнений, мы почерпнем из нее что-нибудь еще при более углубленном изучении, каковым, однако, я не намерен заниматься до прихода полиции. А тебе покуда лучше отправиться прямиком в «Монтгомери» и поглядеть, что там можно выяснить.
Первый же человек, на которого я натолкнулся в вестибюле отеля «Монтгомери», оказался именно тем, кто был мне нужен: тамошним охранником Педерсеном, светлоусым экс-барменом, разумевшим в сыске не более, чем я в саксофонах, но неплохо разбиравшимся в людях и в том, как к ним найти верный подход, что вполне соответствовало букве его нынешней профессии.
— Хелло! — приветствовал он меня. — Счет знаешь?
— Шесть — один, Сиэтл, конец четвертого. Кто обитает в пятьсот сороковой, Пит?
— Да ведь игра-то не в Сиэтле, олух! В Портленде! Человек, чье гражданское самосознание не развито в должной степени, и даже представления не имеющий о том, где играет его команда…
— Завязывай, Пит! У меня нет времени на то, чтобы забавляться с этой детской чепухой. Один мужик только что рухнул замертво в нашем заведении с ключами от пятьсот сороковой.
На лице Педерсена проступили пятна гражданского самосознания.
— Пятьсот сороковой? — Он уставился в потолок. — Это, должно быть, тот тип, Раундс. Рухнул замертво, ты говоришь?
— Замертво. Грохнулся на пол прямо посреди комнаты, имея ножевое ранение. А этот Раундс, что он был за человек?
— Я так вот сразу о нем не слишком много смогу рассказать. Высоченный и тощий, с дубленой шкурой. Я бы даже не обратил на него внимания, если бы не его болезненный вид.
— Точно наша птичка! Давай поднимемся в номер.
У конторки портье мы узнали, что этот человек прибыл днем ранее, зарегистрировавшись как X. Р. Раундс из Нью-Йорка и заявив клерку, что намерен съехать не позднее чем через три дня. Какой-либо почты или телефонных звонков ему не поступало. Никто не знал, когда именно этот человек покинул отель, поскольку он не оставил своего ключа у портье. Ни мальчишки-лифтеры, ни коридорные тоже ничего не смогли нам сообщить.
Осмотр его комнаты почти ничего не добавил к тому, что нам уже было известно. Багаж постояльца состоял из одного чемодана свиной кожи — помятого, поцарапанного и со следами тщательно соскобленных дорожных наклеек. Он был заперт, но замки подобных чемоданов ничего особенного собой не представляют. Этот отнял у нас всего лишь около пяти минут.
Одежды у Раундса — как той, что находилась в чемодане, так и той, что висела в шкафу, оказалось не так уж и много; вся она была недорогой, но зато новой. То, что подлежало стирке, не имело ярлычков прачечной. Популярные фасоны, широко известные бренды — все это могло быть приобретено в любом городе страны. Не было обнаружено ни клочка бумаги с записями. Ни одной путеводной нити. В комнате Раундса не нашлось ничего, что могло бы подсказать, откуда и с какой целью он прибыл.
Педерсен был весьма раздосадован всем этим.
— Я полагаю, что, если бы его не укокошили, он бы наверняка смылся, задолжав за неделю! Типы, не имеющие при себе ничего, что могло бы установить их личность, и не оставляющие портье ключей от комнаты, выходя из отеля, не заслуживают большого доверия!
Мы почти завершили осмотр, когда коридорный ввел в комнату сержанта О'Гара из полицейского управления, служившего в отделе уголовных расследований.
— Уже наведался в Агентство? — спросил я его.
— Ага, как раз оттуда.
— Что новенького?
О'Гар, сдвинув на затылок свою черную широкополую шляпу сельского констебля, почесал круглую голову.
— Негусто. Док утверждает, что его уделали при помощи шестидюймового лезвия, имевшего в ширину два дюйма, и он не мог прожить после такого удара более двух часов, а скорее даже и часа. В базе данных на него мы ничего не нашли. А здесь вам удалось что-нибудь обнаружить?
— Фамилия — Раундс. Он зарегистрировался вчера, как прибивший из Нью-Йорка. Барахлишко все новенькое, и нет ничего, что дало бы нам какие-либо зацепки. Кроме одного — он явно не хотел оставлять следов. Ни писем, ни заметок — ничего! Ни пятен крови, ни следов борьбы в комнате нет.
О'Гар повернулся к Педерсену:
— Ты возле отеля не замечал каких-нибудь смуглокожих субъектов? Индусов или похожих на них?
— Не видел, как мне кажется, — ответил охранник. — Но я все для вас разузнаю.
— Выходит, что красный шелк все-таки оказался саронгом? — спросил я.
— И весьма дорогим, — сообщил сержант. — Я немало повидал их за четыре года военной службы на островах, но никогда еще не встречал такого качественного, как этот.
— А кто их носит?
— Мужчины и женщины на Филиппинах, Борнео, Яве, Суматре, полуострове Малакка, местами в Индии.
— Значит, твоя идея заключается в том, что некто, учинивший резню, стремится привлечь к себе внимание, шляясь по улицам в красной юбчонке?
— Не пытайся быть остроумным! — рявкнул на меня О'Гар. — Эти саронги достаточно часто используют в сложенном или скрученном виде. Да и откуда мне знать, что он не был заколот где-нибудь на улице? А к слову, откуда мне знать, что его не прирезали в том же вашем притоне?
— Мы сами хороним своих жертв, никого не извещая. Давай спустимся вниз, что ли, и поможем Питу в поисках твоих смуглолицых.
Версия провалилась. Если какие-то смуглолицые и крутились возле отеля, они были достаточно умны, чтобы не попасться.
Я позвонил Старику, сообщив ему о том, что мне стало известно, — для этого мне и дыхания не пришлось переводить, — а потом мы с О'Гаром провели остаток вечера в поисках решения; мы стреляли во все стороны, но ни разу не попали в цель. Мы опросили водителей такси, созвонились со всеми тремя Раундсами, значившимися в телефонной книге, но в итоге поисков неведение наше осталось таким же, каким было в самом начале.
В газетах, появившихся на улицах чуть позднее восьми часов вечера, все происшествие было представлено в известном нам свете.
К одиннадцати часам мы пришли к выводу, что настала ночь, и двинулись каждый в направлении своей постели.
Однако разлука наша длилась недолго.
2
Я открыл глаза, сидя на краю постели в призрачном свете нарождающейся луны и держа в руке дребезжащий телефон.
Голос О'Гара: «1856, Бродвей! На холме!»
— 1856, Бродвей, — повторил я, и он повесил трубку.
Я окончательно пробудился, вызванивая такси, а потом натянул на себя одежду. Мои часы показывали 12.55 пополуночи, когда я спускался вниз. Я не провел в постели и пятнадцати минут.
По адресу 1856, Бродвей, оказался трехэтажный дом с крошечной лужайкой перед ним, стоявший в ряду точно таких же домов с такими же лужайками. Разве что все прочие были погружены в темноту. Зато в 1856-м свет изливался буквально изо всех окон наряду с открытым парадным. В вестибюле маячил полицейский.
— Хелло, Мак! О'Гар уже здесь?
— Только что появился.
Я прошел в покрытый темным лаком холл и увидел сержанта, поднимавшегося по широкой лестнице.
— Что стряслось? — поинтересовался я, присоединившись к нему.
— Понятия не имею.
На втором этаже мы повернули налево, оказавшись не то в библиотеке, не то в гостиной, занимавшей все пространство вдоль фасада.
Там на кушетке восседал мужчина в пижаме и банном халате; его голая нога покоилась на стоявшем перед ним стуле. Когда он кивнул мне, я его узнал: Остин Рихтер, владелец кинотеатра на Маркет-стрит. Это был круглолицый, частично облысевший человек лет сорока пяти, на которого Агентство уже работало год назад или около того в связи с неким билетером, сбежавшим со всей дневной выручкой.
Перед Рихтером стоял седовласый мужчина; каждая деталь в его облике говорила о том, что это доктор. Он не сводил глаз с ноги Рихтера с наложенным ниже колена бандажом. Рядом с доктором находилась высокая женщина в отороченном мехом халате, державшая в руках рулон марли и пару ножниц. Внушительного телосложения полицейский капрал строчил что-то в своем блокноте, еле умещаясь за длинным узким столом. У его локтя на ярко-голубой скатерти лежала толстая трость орехового дерева.
Когда мы вошли, все повернули головы в нашу сторону. Капрал поднялся и приблизился к нам.
— Мне было известно, что вам досталось дело Раундса, сержант, и как только я услышал, что в этом деле замешаны смуглолицые парни, то подумал, что будет лучше известить вас.
— Отличная работа, Флинн, — произнес О'Гар. — Что тут произошло?
— Кража со взломом, но не исключено, что только попытка кражи. Преступников было четверо — они взломали кухонную дверь.
Неожиданно голубые глазищи Рихтера, сидевшего неестественно прямо, вспыхнули от волнения, как, между прочим, и карие глаза женщины.
— Прошу прощения, — проговорил он. — Вы, кажется, упомянули смуглолицых парней, фигурирующих в другом деле, — что, произошла еще одна кража?
О'Гар взглянул на меня.
— Вы не видели утренних газет? — задал я вопрос владельцу кинотеатра.
— Нет.
— Что ж, высокий человек вошел под конец дня в контору «Континентала» с ножевым ранением в груди и там же умер. Для предотвращения кровотечения рана была заткнута саронгом, вследствие чего возникла идея насчет азиатов.
— Его имя?
— Раундс, X. Р. Раундс.
Имя не произвело на Рихтера никакого впечатления.
— Высокий мужчина, худой, темнокожий? — уточнил он. — В сером костюме?
— Все так.
Рихтер повернулся взглянуть на женщину.
— Моллой! — вскричал он.
— Моллой! — согласилась она.
— Так он вам знаком?
Их лица вновь обратились на меня.