Мы вышли на небольшую поляну. Девочка остановилась и показала пальцем на бамбуковую хижину под деревьями, крышей для которой служили лысеющие пальмовые ветви. Дверь была полуоткрыта, но внутри было темно. Мы подобрались к хижине поближе, стараясь производить как можно меньше шума. Среди деревьев позади нас вдруг затрещали ветки и что-то тяжело бухнуло об землю. Я разом развернулась и пригляделась. Деревья стояли не шевелясь. Наверное, то был всего-навсего переспевший плод дуриана, его колючки, которыми была утыкана броня кожуры, кромсали листья во время падения. Я услышала еще какой-то звук, пробивавшийся сквозь шум джунглей, какое-то гудение, до того слабое, что оно звучало почти умиротворяюще. Доносилось оно из хижины.
Дверь никак не хотела открываться, и я вышибла ее ногой. Она распахнулась настежь. На земляном полу лежали три тела в луже крови, настолько темной и густой, что казались приклеенными к ней. Сотни мух ползали по их лицам, вздутым животам и набедренным повязкам. У всех было перерезано горло. Девочка взвизгнула, и я закрыла ей рот ладонью. Она билась, бешено махала ручонками, но я держала ее крепко. Мухи взлетели с тел и роем поднялись на внутреннюю сторону крыши, которая почернела так, будто в одно мгновение покрылась плесенью.
Запах еды накинулся на меня, когда мы подходили к кухне. Фредерик с Эмили сидели за столом. Они перестали разговаривать и подняли взгляды, когда я вошла вместе с выглядывавшей из-за меня девочкой. Эмили усадила нас за кухонный стол, на котором был накрыт завтрак плантатора: тарелки со свежим беконом, колбасками и яйцами, поджаренный хлеб и клубничный джем. Фредерик налил нам чаю, щедро приправил его сгущенным молоком. Я отпила несколько глотков. По телу разлилось тепло и уняло мою дрожь. Я вкратце рассказала, что произошло.
– Где Магнус? – Взгляд Эмили впился в меня.
– Все еще объезжает поля, полагаю. Я не знаю.
– Свяжись с Джоффом! – резко бросила Эмили Фредерику. – Скажи ему, пусть отыщет твоего дядю. И позвони в полицию. И Тумзу. Ступай!
Горничная принесла два одеяла, Эмили укутала в одно из них плечи девочки, другое дала мне. Вернулся Фредерик, а вскоре вслед за ним – и Магнус. Риджбеки обогнали обоих и принялись обнюхивать ноги девочки. Та вскрикнула и съежилась на стуле. Эмили гаркнула на собак, и те, поджав хвосты, убрались в угол.
– Черт побери, Юн Линь, – заворчал Магнус, – тебе следовало бы идти прямо домой!
Девочка опять принялась плакать.
– Не ори, лах, ты пугаешь бедняжку, – сказала Эмили, хмуро глянув на Магнуса.
– Она хотела, чтоб я за ней пошла, – объяснила я.
– Заходить в джунгли было blerrie[100] глупо, – буркнул тот. – Blerrie глупо! Твой отец отрезал бы мне все на свете, случись что с тобой.
– Ничего со мной не случилось.
Он рванул к себе стул и тяжко плюхнулся на него. Когда приехал Тумз, девочка тут же соскочила со стула и, подбежав, обхватила его ногу. Покровитель Аборигенов опустился на одно колено и мягко стал расспрашивать ее, причем по-малайски он говорил куда свободней, чем я. Через некоторое время Тумз взял ее за руку и снова подвел к столу, убедив допить чай в чашке. Она сделала глоточек, потом другой – не сводя глаз с Тумза.
– Она не захотела назвать нам своего имени, – сказала Эмили.
– Это Рохана, – сообщил Тумз. И обернулся ко мне: – Те тела, что вы видели, это были ее сестра, брат и двоюродный брат.
– А что они делали в хижине? – спросила я.
– Не хижина на самом-то деле. Укрытие. Они ждали, когда ночью придут кабаны. Ушли из деревни на охоту два дня назад. И взяли Рохану с собой. Вчера вечером она играла неподалеку от укрытия и услышала крики. И спряталась среди деревьев.
– Она видела, что произошло? – спросил Магнус.
– Четверо К-Тов, из них две женщины, – ответил Тумз, глянув на девочку. Ее глаза, большие и темные, смотрели на него поверх чашки. – Брата с сестрой и двоюродного брата силой затащили в укрытие. Мгновение спустя она услышала их крики. Потом вопли. Когда К-Ты снова вышли, то несли кабана, которого подстрелил ее брат. Один из них заметил ее, и все бросились в погоню. Рохана убежала в джунгли. Всю ночь пряталась.
Час спустя прибыли полицейские во главе с субинспектором Ли Чун Минем. Нас с Роханой допрашивали порознь. Когда пришел черед девочки, рядом с нею сидел Тумз. Субинспектор Ли попросил меня показать полиции, где мы обнаружили тела. Поехали на двух машинах, постарались как можно ближе подъехать к месту, где я заметила девочку, а потом уже пешком отправились в джунгли.
Позже, на обратном пути в Дом Маджубы, мы проехали группу сборщиков чая, сидевших на корточках возле дороги, куривших кретек и разговаривавших между собой. Корзины стояли у их ног. Когда мы проезжали мимо, сборщики провожали нас взглядами.
Весть об убийстве быстро разлетелась по плантации.
Только вечером субинспектор Ли со своими людьми закончили опрашивать рабочих с плантации. Я ушла к себе в комнату и сложила чемодан. Закончив, прилегла отдохнуть, только мысли мои не желали знать отдыха. Я вышла на террасу. Оттуда, где я находилась, был виден кусочек заднего дворика. Немного погодя из кухни появилась Эмили, три благовонные палочки были зажаты у нее меж ладоней. Стоя перед висевшим на стене красным металлическим алтарем Бога Небесного, она подняла лицо к небу, воздела руки ко лбу и закрыла глаза, беззвучно шевеля губами. Закончив молиться, встала на цыпочки и воткнула благовонные палочки в держатель для воскурений между двумя апельсинами и тремя чашечками чая. Струйки дыма от палочек возносились к небесам. Запах горящего сандалового дерева долетел до меня, успокоил ненадолго и тоже растворился с дымом. И тогда я поняла, чту должна сделать, прежде чем вернуться в Куала-Лумпур.
– Эй, куда это ты направилась? – строго спросила Эмили, увидев, как я прохожу мимо кухни. – Мы скоро ужинать садимся. Сегодня я готовлю ча-сью[101].
– Я ненадолго.
И вновь я, следуя за А Чоном, прошла в дом, и вновь, как и прежде, он не сказал мне ни слова. Мы миновали комнату, где я сидела с Аритомо в то утро, когда мы впервые встретились, почти неделю назад. Домоправитель не остановился, а повел меня дальше по проходу, тянувшемуся вдоль маленького дворика с садом камней. Он остановился у комнаты с полуоткрытой раздвижной дверью и тихонько постучал по дверной раме. Аритомо сидел за столом, укладывая кипу документов в деревянную шкатулку. Он поднял на меня взгляд, удивился и произнес:
– Заходите.
Несмотря на студеный ветер, окна были открыты. В отдалении погружались в сумрак горы. Я оглядела комнату, отыскивая то, что мне было нужно. Бронзовый Будда, в локоть длиной, возлежал на подоконнике, изгиб его руки покоился на бедре, такой же благородный, как и линия гор за ним. Черно-белая фотография императора Хирохито в военной форме висела на стене – я отвернулась. Дальний конец комнаты был разделен на части стеллажами, заставленными томами книг по малайской истории и мемуарами, написанными Стэмфордом Раффлзом, Хью Клиффордом, Фрэнком А. Светтенхемом[102]. Пара китайских бронзовых лучников, дюймов в девять[103] высотой, стояла на столе, натягивая луки, не имевшие ни тетивы, ни стрел. С потолка на тонкой веревке свисала бамбуковая птичья клетка, пустая, если не считать огарка наполовину оплывшей свечи внутри. Садовник, очевидно, был собирателем древних карт: по стенам в рамках висели карты Малайского архипелага и Юго-Восточной Азии, скрупулезно вычерченные от руки голландскими, португальскими и английскими исследователями восемнадцатого века.
В другом конце комнаты висела картина, изображавшая богатый дом, выстроенный в англо-индийском стиле, столь популярном на Пенанге. Широкая веранда опоясывала три стороны здания, соединяясь впереди портиком. На фронтоне в центре крыши значилось: «Ательстан»[104] и ниже «1899». Позади дома зеленые воды пролива отделяли Пенанг от материка. Я помню, как гордилась собою моя сестра, когда закончила эту картину.
Аритомо отодвинул стул, вышел из-за стола и встал рядом со мной. Я продолжала разглядывать картину.
– Полиция расспрашивала меня про семью этих семайи[105], – произнес он. – Вы, должно быть, испытали сильное потрясение, обнаружив их в джунглях.
– Не в первый раз я увидела мертвые тела. – Я рассматривала его отражение в стекле. – Запах… Мне думалось, что я уже забыла этот запах. Но такое не забывается.
Он вытянул руку и поправил наклон рамы.
– Ваш дом?
– Его мой дед построил.
Дом стоял на восточном конце Нортхем-Роуд – протяженной улицы, укрытой тенью тропических деревьев ангсана и уставленной с обеих сторон дворцами высокопоставленных колониальных чиновников и богатых китайцев.
– Старый Мистер Онг был нашим соседом, – сказала я, глядя на дом, уже не на картине, а в своей памяти. – Он велосипеды ремонтировал, прежде чем стать одним из богатейших людей в Азии. А все это случилось потому, что он влюбился в девушку. – Я улыбнулась, вспоминая, как мама рассказывала нам с Юн Хонг кое-что. – Старый Мистер Онг захотел жениться на этой девушке, но ее отец не допустил этого. Он был из старинной богатой семьи и смотрел свысока на починщика велосипедов. Он велел ему покинуть их дом и никогда впредь их не беспокоить.
Аритомо скрестил руки на груди.
– Но он побеспокоил?
– Онгу понадобилось всего четыре года, чтобы стать богатым. Он выстроил себе дом прямо через дорогу напротив дома, где жила семья девушки. Это был самый большой дом на Нортхем-Роуд. И самый уродливый, как всегда говорила моя мама.
Я глянула на самое себя в стекле. Укрытые тенью, мои глаза провалились в глубину лица.
– Онг никому не сказал, что он – его владелец. Вселившись в дом, он в тот же день велел шоферу перевезти его через дорогу в своем серебристом «Даймлере». Он снова заговорил с отцом девушки и еще раз попросил ее руки. Отец ее, естественно, дал согласие. Свадьба состоялась месяцем позже. Она была самой богатой из всех, какие только видывал наш остров, говаривали старики.
– За что еще я люблю Малайю, – сказал Аритомо, – так за то, что она полна историй, вроде этой.
– Я часто видела Старого Мистера Онга в его саду, одетым, как кули, в замызганный белый жилет, просторные синие шорты из хлопка, несущим певчую птичку в клетке. Он всегда разговаривал с птичкой с большей нежностью, чем с любой из своих жен.
Аритомо указал на фронтон:
– Ательстан. Это второе имя Светтенхема.
Я удивленно глянула на него, но потом вспомнила о книгах первого губернатора Проливных Поселений у садовника на полке.
– Так его мой дед назвал. Глупое, напыщенное имя для дома, – заметила я. – Уверена, соседи потешались над моим дедом и над нами.
– Буду на Пенанге, посмотрю на него.
– Он был разрушен, когда самолеты джапов бомбили остров.
Лицо Аритомо не выразило ничего.
– Мы уехали из него всего на несколько дней раньше. Всё оставили – все наши фотографии. И все картины Юн Хонг тоже.
Мне было как-то не по себе видеть тут одну из ее картин: казалось, она все еще жива и вот-вот появится в дверях моей спальни поделиться со мной какой-нибудь сплетней, услышанной от подружек…
Подняв руку, я прикоснулась к стеклу. Оставленное мною запотевшее пятнышко через секунду исчезло, словно бы отыскало путь – как попасть в картину, написанную акварелью.
– Я хочу купить ее у вас.
Аритомо покачал головой:
– Мне ее подарили.
– Для вас эта картина ничего не значит, – я повернулась лицом к нему. – Я прошу вас продать ее мне. Уж в этом-то вы не можете мне отказать, по меньшей мере.
– Почему? Из-за того, чту моя страна сделала с вами?
– Продайте ее мне.
Он почти ласковым движением широко развел руки:
– С момента вашего посещения я раздумываю над вашим предложением.
Я напряглась, гадая, о чем он намерен мне поведать.
– Вы спланируете и разобьете мой сад?
Он отрицательно повел головой:
– Но вы можете научиться сделать это сами.
Понадобилась секунда-другая, чтобы вникнуть в суть его предложения.
– Вы просите меня стать… вашей ученицей? – Вот уж чего бы я совсем не хотела. – Это смешно.
– Я обучу вас умению и навыкам создания своего собственного сада, – сказал он. – Простого, незатейливого сада.
– Для Юн Хонг не годится бесчувственный японский незатейливый сад.
– Это все, что я могу вам дать, – сказал он. – У меня нет времени… да и желания… создавать сад для вас. Или еще для кого бы то ни было. Последний заказ, за который я взялся, научил меня никогда больше не соглашаться на следующий.
– С чего это вы передумали?
– Мне нужен кто-то в помощь.
Мысль стать его ученицей, служить у него на побегушках ничуть не прельщала меня. Когда я приходила в себя в госпитале после заключения, то поклялась себе: никто и никогда больше не будет распоряжаться моей жизнью.
– И долго вы меня будете обучать? – спросила я.
– До монсуна.
Сезон дождей, прикинула я, вернется месяцев через шесть-семь.
Медленно прошлась по комнате, обдумывая его предложение. Я была безработной, зато скопила вполне достаточно денег, чтобы позволить себе какой-то срок не работать. И у меня было время. Предложение Аритомо – единственный для меня способ подарить моей сестре японский сад. «И всего-то – шесть месяцев, – говорила я себе. – Я выносила кое-что похуже».
Остановившись, я взглянула на него:
– До монсуна.
– Взять ученика, а тем более ученицу – дело не пустячное, – предостерегающе поднял он палец. – Возлагаемые на меня обязательства тяжелы.
– Я понимаю, что это не будет увлечением на досуге.
Хмурясь, он подошел к полке, снял с нее книгу:
– Это поможет вам понять, чем я занимаюсь.
Тоненькая книжечка в сером матерчатом переплете, название оттиснуто по-английски под строкой японской каллиграфии.
– «Сакутей-ки»[106], – прочла я.
– Древнейшее собрание текстов о японском садоводстве. Изначальные свитки были написаны в одиннадцатом веке.
– Но в то время создателей садов не существовало, – сказала я.
Аритомо вскинул брови.
– Мне Юн Хонг рассказывала, – добавила я. – Об этом говорилось в одной из ее книг по садоводству.
– Ваша сестра была права. Тачибена Тошицуна, тот, кто составил «Сакутей-ки», принадлежал к придворной знати. Говорят, он в высшей степени умело обращался с деревьями и растениями.
– Я не настолько сильна в японском языке, чтобы осилить это.
– Книга, что у вас в руках, – это сделанный мною перевод на английский, опубликованный много лет назад. Она ваша. Теперь – об уроках, – он прервал меня, едва я стала благодарить его. – В первый месяц вам предстоит работать в разных местах сада, которые все еще обновляются. Мы должны начинать в половине восьмого. Работа заканчивается в половине пятого, в пять, а то и позже, если понадобится. У вас будет час отдыха на обед в час дня. Мы работаем с понедельника по пятницу. Если я попрошу, то вы обязаны будете явиться и по выходным.
Я ведь знала, что будет нелегко убедить его составить план и создать для меня сад. Но теперь до меня дошло, что самое трудное только-только начинается. Вдруг, ни с того ни с сего, на меня напала неуверенность в себе и в том, на что я дала согласие.
– Та девочка, что когда-то ходила по садам Киото со своей сестрой, – заговорил Аритомо, всматриваясь в мои глаза так, будто выискивал камушек, который уронил на дно пруда, – та девочка, она все еще там?
Понадобилось время, чтобы я смогла заговорить. Но и тогда голос мой звучал, как мне казалось, слабенько и сухо:
– С ней столько всего произошло.
Его пристальный взгляд безотрывно проникал в самую глубь моих глаз.
– Она там, – произнес он, отвечая на свой собственный вопрос. – Глубоко внутри – она все еще там.
Глава 7
До восхода солнца оставался еще час, но я, лежа в постели, уже чувствовала его приближение, чувствовала, как свет огибает землю. В лагере для интернированных я ждала его появления со смертельным страхом: рассвет означал еще один день непредсказуемых истязаний. Узницей я страшилась утром открыть глаза, теперь, когда я больше не в лагере, теперь, когда я свободна, я боялась закрыть глаза, когда засыпала, – боялась уготованных мне снов.