— Я уезжаю, — повторил после паузы Алексей.
— Куда, если не секрет?
— Не секрет. В Аэропорт.
— Ты улетаешь?
— Нет, оттуда не летают самолеты.
— Прости, я не поняла. Что?
— Я еду в Краснокаменский аэропорт.
— Ты шутишь? Туда же никого не пускают.
— Но там твой муж.
— Да, я знаю. Ты что, поэтому едешь туда?
— Нет, просто там никто из фотографов никогда не работал.
— И кто же тебя пустил туда? Неужели Степан?
— Нет, мне сказали, что он сильно возражал.
— И как же ты туда попадешь?
— Степану прикажут меня принять и разместить.
— Кто?
— Министр обороны.
— Ну да, ты же теперь у нас герой Украины. Все только и говорят, что о твоих военных фото во всех газетах. Кстати, поздравляю. Мне тоже, все что видела, безумно нравится. Ты такой молодец! Я горжусь тобой. Фото такие настоящие... такие живые... Как и ты...
— Спасибо.
— Ты позвонишь мне оттуда?
— Там, говорят, плохая связь.
— Да, я знаю. Я со Степаном переписываюсь только смсками.
— Ника.
— Да?
— Ты счастлива с ним?
— Я... Мне с ним хорошо... Надежно.
Алексею хотелось крикнуть: «Так какого хрена ты мне звонишь?» — но он пересилил себя и сказал:
— Я напишу тебе, если смогу, когда приеду туда.
— Пожалуйста. Я буду ждать. Странно, что мне Степан ничего не сказал.
— Он еще не знает, что это вопрос решенный. Ну, до свидания?
— До свидания.
— Пока?
— Пока.
Они оба не поняли, кто первым повесил трубку.
Прямо перед Панасом, спиной к нему, стояли два бойца. Они прислушивались к отчетливым звукам, доносящимся с дальнего конца багажного отделения, над которым как раз и находились сепары. Или спецназ ГРУ, или чеченские бандиты, кто их там теперь разберет. В абсолютной темноте ночи сверху на бетонный пол падали друг за другом какие?то массивные предметы. По звукам — сначала мешок, потом что?то увесистое, вроде ящик, потом опять мешки. Не могли же с таким звуком сепары десантироваться сверху, как пожарники по тревоге, для последнего решающего штурма? Панас вытащил из разгрузки тепловизор и вгляделся в темноту.
Зависла пауза, словно он увидел в зловещей тьме нечто такое, что просто не мог поверить своим глазам.
— Что за х...ня?!— наконец пробормотал он, опустив тепловизор. В предметах, которые друг за другом падали сверху вниз, он сразу распознал ящик с «монками» пятидесятками[168], затем мешки (видимо, тротил или селитра, вряд ли гексоген), потом опять «монки» и так далее. Смертельная взрывчатка продолжала падать на пол багажного отделения в тридцати метрах от них. «Даже одной «монки» пятидесятки, учитывая плотность осколочного поражения на этом расстоянии, хватило бы, чтобы изрешетить носорога», — подумал Панас, который по совместительству и, как многие сослуживцы не без основания считали, по призванию тоже был сапером.
В прошлой военной жизни, до Аэропорта, он был настолько увлечен искусством взрывотехники, что всегда таскал с собой пару или даже тройку готовых растяжек с «эФками» или РГДэшками, пристегнутыми к разгрузке за спиной. Его с трудом уговорили отказаться в Аэропорту от этой дурной привычки. Все?таки «замкнутое пространство». Аэропорт был чем угодно, только не замкнутым пространством.
— Но моя любимая растяжка — это такая, что целую роту может положить, — как?то на днях поделился Панас с Алексеем. — Безумно просто! Все гениальное просто, так ведь? Ну вот, берешь противотанковую мину ТМ-72...
Панас вытащил из разгрузки ручку, пачку сигарет, снял с нее целлофан и принялся рисовать на ней круг с чем?то вроде маленького колесика посередине. Как будто Алексей, как доколумбовый индеец майя, никогда в жизни не видел колеса.
— Так вот, — продолжал Панас, уже почти входя в раж. — Ставишь ее боком возле дерева или камня, чтоб за травой не было видно. К ней приматываешь скотчем кусок тротила размером с хозяйственное мыло. В него вставляешь взрыватель. Ну, скажем, МУВ-три или два. Вставляешь в то место, где чека, большую швейную иглу с широким ушком. У нас такие иглы цыганскими зовут, не знаю почему. Но иглу желательно каким?нибудь маслом намазать, лучше машинным, если под рукой есть. Чтобы потом легко выскакивала. Потом осторожно разжимаешь усики. Вынимаешь чеку. К иголке протягиваешь проволоку. Дальше все, как в обычной растяжке. Но самый цимес в том, чтобы взять пустую пластиковую пятилитровую, скажем, бутыль, набить ее какими?нибудь стальными шариками, шурупами, гвоздями, ну всякой такой хренью. И осторожно прислонить к мине. Вот и все. Вот и нету великана. Вот и нету таракана. Идет себе, скажем, взвод по зеленке. Идут такие, — Панас как в кино показывает, как идет взвод, — и тут ху...к — и нет взвода.
Так рыбаки рассказывают о рыбалке, а охотники — об охоте. Панас, кстати, был единственным награжденным Героем Украины (высшая награда страны) в Аэропорту. Навыки взрывника ему очень пригодились.
Между Солегорском и Краматорском он один, вручную, в июле подорвал два сепарских или русских танка.
— Из Солегорска выходила колонна сепаров: два танка и две «бэхи». «Бэхи» летят впереди, танки замыкают, — в который раз на бис рассказывал Панас.
Ему бы в театральное, часто думал Алексей. Ну, ничего. Папанов тоже был солдатом на войне. И Юрий Никулин, кстати. А писатель-сатирик Владимир Войнович вообще до Берлина дошел. Отец его близкого друга, известный литератор Бенедикт Сарнов, рассказывал им, как еще в советское время, когда Войновича высылали из страны и он заполнял длиннющую анкету в немецком посольстве, там был вопрос, бывал ли Войнович ранее в ФРГ. Войнович написал, что, мол, бывал. А следующий вопрос был такой: каким видом транспорта вы путешествовали? Он пишет — пешком.
Ну, писателем с его «усидчивостью» Панасу стать не светит. А вот артистом-комиком вполне.
Так вот, поставил Панас на шоссе две связки по пять противотанковых мин в каждой. А мины, они тяжеленные такие — по десять кило штука. Он выложил их все рядком на одну доску — из танка, из «бэхи» могут не разобрать в грязи, да на какой?никакой скорости — вроде доска какая?то лежит, — и связал их веревкой толстой между собой, как гирлянду. Через метров пятьдесят еще одну такую же положил, чуть ближе к обочине.
«Бэхи» проскочили слева. Но тут их нацики[169] подожгли из гранатометов. В топливные сверху (там над дорогой пригорочек) прямой наводкой долбанули. В одном даже двигатель загорелся и БК рванул, аж башню разнесло. А другому башню из РПГ «расх...рачили».
Дым, огонь. А танки прут себе. Так вот, передний задевает первый заряд. Взрыв. Башню не сносит. Но танк в кювете. Танкисты вылезают, нацики их кладут. Второй танк прет дальше. Там развилка, и он пошел по встречке. Не попадает на вторую растяжку, похоже, никак. Что делает Панас? Он несется вниз. После дождя. Грязь. Скользко. Он падает. Как с ледяной горки, скользит на заду вниз. До танка — двадцать метров. Панас хватает доску с минами и волочит ее наперерез танку. Кругом дым, огонь от подбитых БМП. Десять метров до танка, пять. Панаса не видят в упор. Он буквально вкатывает доску с минами за собой под танк. Сам отпрыгивает как можно дальше. И лицом вниз, в грязь, руки на ушах. Одновременно со взрывом. Его волной еще дальше сквозь кусты под горку кидает вверх ногами. Второй взрыв сильнее первого. БК пошел. Башню срывает волной и столбом огня. От команды — мокрое место. Башня переворачивается в воздухе несколько раз. Пролетает у него над головой, «как фанера над Парижем». Приземляется, ломая ветки на деревьях повыше Панаса. Сползает вниз. Он снова едва успевает увернуться.
Как пьяный, идет назад на дорогу. Сам не знает, зачем. Начинает падать, руками хватается за бок горящего БМП, как раз под развороченной башней. Рука правая вся в чем-то липком, непривычном таком. Посмотрел Панас, а это мозги стекают на борт из головы развороченного вместе с башней пулеметчика.
«Ну зачем Панас каждый раз не забывает вот про эту хрень рассказать?» — подумал Алексей.
— Для реализьму, для реализьму, братцы кролики, — добавил он вслух, подчеркивая мягкий знак для реализма...
Пока подали на награду, пока суд да дело, Панас совершает тринадцатый подвиг Геракла. В одиночку берет в плен одиннадцать настоящих русских пехотинцев.
— Я такой шурую по зеленке возле Славного, — рассказывает Панас, с которым дети и внуки точно не соскучатся. — Задача — поставить на фланге в зеленке несколько растяжек. Уже пять поставил. Крайняя осталась.
О чем бы Панас ни говорил, у него, да и у большинства украинских военных, слова «последний» нет, только «крайний». Да и вообще «край» — любимое словцо: «мне край», «совсем края потерял» и т. д. Так вот, проходит он эту лесополосу почти насквозь и натыкается на группу молодых солдат. Оказалось их одиннадцать человек. Новенькая форма без опознавательных знаков.
— Один к одному, как из ларца, — продолжает Панас. — Точно не наши. Ну не может быть у нас одиннадцать человек и чтоб все в одинаковой форме. Ну, блин, не бывает так. Разве что на параде. И не сепары это. В этом смысле они вроде нас, тоже в основном, как партизаны, прикидываются. Я такой им говорю: «Привет, ребята». И на армейском запариваю, мол, кому сидим? Они сидят курят, не чухаются. Только у одного автомат, и то на коленях. У остальных — у кого к дереву прислонен, у кого под кустом, у кого на земле в траве лежит. Я гоню, типа начальник: «Вы откуда, ребята?». Они мне: «Мы из Оренбурга». Мотопехота, короче. Я спрашиваю, как добрались досюда. Они говорят, на поезде два дня, потом два часа на машине. Велели им все знаки и шевроны срезать. Оружие боевыми зарядить. На боевые стрельбы едут, типа. В этот момент как бабахнет в километре от нас. Потом еще как залупит. Они такие: «Там что, полигон?». Я говорю: да, а, собственно, на какой полигон они едут? Они мне: «На Ростовский». Я: «А где ваш командир?». Они: «Он с водителем поехал дорогу смотреть». Ну, тут я наставил на них автомат, в воздух для страха пальнул, кричу: «Лягайте[170], гады! Это Донбасс, б...дь!». Тут на выстрелы наши подбежали. Доставили их всех в штаб. Там их СБУшники забрали.
Панаса за эти два подвига наградили Героем Украины (высшая награда государства). Сам министр в Киеве вручал.
И вот Панас совершает свой третий, уже не крайний, а последний подвиг. Кричит хлопцам: «На землю! Щас е...анет!». Бежит в КСП. Дверь открыл, кричит: «На пол, хлопцы! Сейчас атомный взрыв будет!». Там все на землю грохнулись друг на друга. Но все равно недоумевают. Какой, мол, на х...р, атомный взрыв?
Каждый, чем может, прикрывается: кто мусором каким, кто мешком, кто трупом. И пошла волна. Не секундная, а секунды на три — затяжная. Мощную взрывную волну называют тягучей. Тянет так, что можно с ума сойти. Всех от земли оторвала! Как во время смерча. У-У-У-У-У-У-У-У-У-У-У- У-У-У! Потом опять об землю шмя-а-а-а-к со всей силы!
Последние опоры в зале кое-где начали рушиться. КСП весь внутрь сложился, как карточный домик. Хорошо, стены друг на друга понаехали и остановились вигвамом таким, из?за высоты. А был бы куб, все сложилось бы до конца. А там пять человек вместе с командиром. Обломки потолка вниз срываются, некоторые висят на арматуре, раскачиваются, как маятники. Пыль столбом до небес.
Алексей потерял сознание. Лежит замертво возле холодильника. Дверь холодильника открылась и улетела с петель. Трупы-«дневальные» сразу засмердели. Все вокруг лежат, кто?то стонет. Все, абсолютно все контужены. Лица в крови. Кровь идет из носа, из глаз, из ушей, у некоторых из пор сочится. Вот один солдат откопался, сидит на заднице, как собака от пыли отряхивается. Стучит себя по ушам, головой трясет.
Салам откопался одним из первых. Каску с него снесло. Глаза от пыли протер. Ищет оружие. Находит какой?то автомат. Приклад не его. Да х...й с ним. Пока сгодится. Проснемся — разберемся. Сверху какой?то жестяной трепещущий звук. Поднимает голову. Над ним висит пулеметная лента от ПКМ, полностью заряженная, двести патронов, 7,62 мм. Обмоталась вокруг погнутой пополам стальной сваи, как змея. Висит себе, трясет хвостом, как бойцы головами. «Вот как, б...дь, она туда взлетела, на х...й?!»
На войне в подобных случаях люди отбрасываются на века назад, вновь становятся первобытными собирателями. Бродят вокруг, не замечая друг друга, как зомби, нагибаются, откапывают что?то кто автомат, кто рожок, кто вещмешок. А пыль едкая такая, с дымом смешанная, висит в воздухе, не садится.
«Вроде двухсотых нет, все трехсотые», — оглядывается по сторонам Салам. Ищет свою каску. Вот она, милая, вся под толстым слоем пыли. Поднимает ее. А оттуда голова выкатывается. Салам на колени встал. Дунул раз на лицо головы. Дунул два. Панаса это голова. Даже глаза открыты. Салам потом все повторял: «Удивительные глаза. Удивительные!». Ошибся он. Хотел «удивленные» сказать.
Спасибо, говорит, за каску, брат. Закрыл ему рукой глаза. На четвереньках дальше ползет.
Светик склонился над Алексеем, приподнял ему голову, протер влажной салфеткой лицо. Прижал салфетку к его губам. Губы зашевелились. Алексей приходил в сознание.
Рентгеновский автомат для просвечивания багажа использовался киборгами как составная часть баррикады. Все баррикады раскидало этим «атомным» взрывом и рентген опрокинуло. И тут из перевернутого рентгена выкатываются две полуторалитровых бутылки с минералкой, прямо Светику под ноги, как приз за живучесть. Светик одну открыл: наполовину замерзшая, но газированная. Названия из?за пыли не разобрать.
Светик сделал три больших глотка. Алексей посмотрел на него так, что, казалось, сейчас он умрет или убьет Светика голыми руками, если не дать ему воды. Светик протянул ему вторую бутылку. Сидят рядом. Пьют оба сначала большими, потом маленькими глотками.
— Никогда в жизни не пил ничего вкуснее, — говорит Алексей, счастливое лицо из под пыли глазами светится.
Светик улыбается в ответ. Он?то знает, что вода бывает и повкуснее.
На вид Светик такой неопытный Божий одуванчик. Но внешность порой обманчива. Светик на войне с первого дня. Если бы учредили приз первому добровольцу, он бы точно его получил. И в таких бывал «замесах» (все в украинской армии упрямо используют этот жаргонный, полублатной термин для обозначения безвыходной ситуации, из которой смекалистые солдаты, вроде Светика и Салама, всегда найдут выход), что, мама, не горюй.
Светик и Салам смотрятся рядом, как исхудавший блондинистый Маугли и медведь Балу после жесткой фитнес-программы. Они познакомились в августе, когда вместе выходили из котла под Иловайском. Тому индусу из «Жизни Пи»[171], что провел год с живым тигром в одной лодке, выжить было легче. И если бы Салам и Светик читали эту книгу или хотя бы кино смотрели (там Пи в какой?то момент съедает тигровые — нет, не креветки, но какашки), и если бы у них была возможность поменяться местами с Пи, они бы это сделали не задумываясь.
Салам — разведчик, Светик — десантник. Из них и еще семерых при выходе из Саур-Могилы 23 августа наспех сколотили группу охраны для важного чина, полковника штаба ATO. Сначала шли пешком, потом в деревушке неподалеку от Иловайска «отжали «КамАЗ» у каких?то хлеборобов». Все поехали на нем. Полковник с водилой — в кабине. Когда выехали на большую дорогу рядом с маленьким необитаемым хуторком, поблизости от поселка Петровка, оказались вдруг в хвосте колонны, шедшей из окружения. Тысячи полторы человек, не меньше. Кто на грузовиках, кто на джипах, пикапах, на других машинах. Русские по договоренности, что вся тяжелая техника будет выходящими из окружения оставлена, якобы открыли колонне зеленый коридор. Танки и другую технику с раннего утра кинули в прорыв в другом месте, чтобы отвлечь противника, хотя бы его артиллерию.