— Ага, я сама с удовольствием сигаретку выкурю.
Они закурили, Виктор спросил:
— Как у тебя с работой? Нашла что-нибудь?
— Нет, ничего не искала. Вернулась в институт.
— Назад? И как тебя встретили?
— Ой, замечательно! Купаюсь в народной любви. Это, оказывается, очень дорогого стоит.
— Вопрос! А зарплата?
— Что — зарплата? Разумеется, мне ее никто не повысил, ставки фиксированные, как ты понимаешь. Но, представляешь, едва я вернулась, пришел положительный ответ по одной заявке на конкурс, которую мы подавали аж в прошлом году. Наша тематика выиграла очень престижный грант с хорошим финансированием. Как-будто Бог помог, правда!
— Если просила, значит, помог.
— Я просила, — тихо улыбнулась Наташа.
— Что ж, очень за тебя рад! Ты и выглядишь по-другому. Была такая затравленная, замученная… А сейчас вон и плечи расправились, и взгляд стал помягче, и голос поласковее. Такая ты мне еще больше нравишься!
— Знаешь, удивительно, что я понравилась тебе тогда, когда была замучена, замотана, несчастна, больна… Мужчины редко ухаживают за несчастными женщинами. Я ведь на тот момент была действительно несчастна. Мне потом казалось, что ты вообще приснился мне, ей-богу, — так трогательно ты за мной ухаживал.
— Ага. Так трогательно, что ты меня из дому выгнала.
— Неправда! Ты сам ушел.
— Так мне дали понять, что в моей помощи не нуждаются. Я и ушел. Я себя вообще-то не на помойке нашел.
— Ладно, не злись! Просто я тогда была в совершенном смятении, мне нужно было отлежаться в закутке, как больной кошке. Отдышаться, подумать. А ты все: вперед! Заграница вам поможет! Встань и иди! Я все решил!
— Ну прости, коли так, — почесал макушку Виктор. — Хочешь как лучше, получается как у Виктора Степановича…
— Нет, это ты меня прости! Нужно было удержать тебя, а я не стала. Просто не было сил тогда объясняться. Но я почти каждый день тебя вспоминала, правда-правда!
— А что же не позвонила?
— Так ведь болела, — слукавила Наташа. — Сначала плохо себя чувствовала, потом как-то неудобно было: время прошло, думала, ты уж забыл меня… Ты ведь тоже не звонил.
— Дура ты! Мы с Матильдой под твоими окнами чуть ли не каждый день гуляли…
— A-а! То-то я думаю, где я этой поносный цвет видела?
— Но-но! Попрошу не оскорблять чистопородного брюссельского гриффона!
— Звиняйте, барин!
— То-то же! Это вам не Дуся помоечная…
— Что-о? Моя Дуся? Помоечная! Да как ты смеешь?
Наташа вскочила, накинулась на обидчика с кулаками. Одно неуловимое движение, и она оказалась у него на коленях, его руки крепко прижали ее к себе. И она услышала, как часто и гулко бьется его сердце. И почувствовала, что и ее собственное сердце колотится как сумасшедшее.
Они целовались долго и самозабвенно. Матильда, оставив косточку, села возле ног хозяина, озадаченно наблюдая за непривычной сценой. Сверху, с высоты холодильника, ее недоумение разделяла кошка Дуся. В конце концов Дуся на правах хозяйки громко мяукнула, а в дверь позвонили коротким, резким звонком.
Наташа и Виктор отпрянули друг от друга.
— Что это? Кто это? — воскликнули они одновременно.
Наташа кошкой спрыгнула с колен, торопливо поправила прическу. Звонок повторился. Более длинный и настойчивый.
— Ты кого-нибудь ждешь?
— Нет, никого, — пожала плечами Наташа и направилась в прихожую.
— Кто? — спросила она, приникнув к отверстию глазка.
— Наталия Сергеевна Ковригина здесь живет? — поинтересовались из-за двери.
Ее персоной интересовался высокий, моложавый мужчина. Абсолютно незнакомый.
— Здесь… — растерянно ответила Наташа.
— Я мог бы ее увидеть? — весьма учтиво спросил мужчина.
Наташа приоткрыла дверь. И едва не захлопнула ее перед носом незнакомца. Мужчина был как две капли воды похож на покойного академика Бобровникова, правда, минус лет сорок, вместо седины коротко стриженные, густые каштановые волосы. Но и стать, и черты лица, и цвет глаз… Словно призрак стоял перед нею.
— Позвольте представиться: Игорь Андреевич Бобровников. Ваш адрес мне дали в клинике «Престиж». Я хотел бы поговорить с вами, относительно смерти моей бабушки, Зои Михайловны Бобровниковой. Я могу зайти?
— Конечно. — Наташа отступила, пропуская неожиданного гостя.
Услышав ее напряженный голос, из кухни вышел Виктор.
— Кто это к нам пожаловал, Наташенька? — Он стал за ее спиной, положил руку ей на плечо.
Следом, с истошным лаем, выкатилась Матильда, решившая, видимо, охранять границы государства, с которым установились столь дружественные взаимоотношения.
— Тише, Мотя, успокойся. — Виктор взял собаку на руки. — Так кто к нам пожаловал?
— Это Бобровников… Простите, имя-отчество можно еще раз?
— Игорь Андреевич.
— Так вы внук академика Бобровникова?
— Да, я его внук. А вы, как я понимаю, та самая врач-лаборант
— В камере бы находилась. В тюремной камере, — буркнул Виктор.
— Ну зачем так мрачно? — чуть улыбнулся Бобровников. — Насколько я понимаю, существует корпоративная медицинская солидарность. Один за всех и все за одного…
— Что вы! — замахала руками Наташа. — Какая солидарность? В моем случае коллектив частной клиники, сплотившись тесными рядами, всячески пытался меня из лаборатории выжить.
— Чем же вы им не нравились?
— Не знаю… Не вписалась я в их «малину».
И Наташа принялась рассказывать Игорю сагу о клинике «Престиж». Она говорила довольно долго, чувствуя, что ее снова начинает трясти от воспоминаний о самом жутком месяце своей трудовой жизни. Рассказывала о липовых диагнозах, которые ставились на основе липовых результатов анализов, о том, что все клиницисты находились прямо-таки в наркологической зависимости от заведующей лабораторией. О том, как ее, Наташу, постоянно пытались подставить то исчезнувшими пробирками с кровью, то пропавшими тест-системами.
— …В общем, повторяю, смерть вашей бабушки усиленно пытались свалить на меня, но не получилось. Это не моя ошибка, видит Бог!
— Да какая ошибка?! Уморили они ее! — вставил Виктор.
— Но-но! Какое ты имеешь право так говорить? — накинулась на него Наташа. — Уморили — это уж слишком, но вообще-то странная эта клиника… Короче, все, что я смогла сделать, — это уволиться. Что и сделала.
Бобровников помолчал, затем поднял на Наташу глаза и произнес:
— Вы знаете, что через несколько дней после смерти бабушки скончался и дед?
— Да, знаю. И выражаю вам бесконечное сочувствие. К моменту его смерти я уже уволилась. Но в тот день, когда на врачебной конференции Стрельцов во всеуслышание обвинил меня в смерти Зои Михайловны, я была у академика. Прибежала к нему в палату в слезах… Невыносимо было думать, что и он будет считать меня виновницей своей утраты… Он был так добр ко мне! Вообще он был необыкновенно мудрым человеком! Утешил меня, сказал, что сам чувствует себя виновным в том, что оставил ее одну в таком состоянии…
— В каком?
— Ну… Юрий Петрович сказал: мол, он сам должен был понять, что уровень сахара у Зои Михайловны резко упал — это было видно по ее состоянию, очень тревожному и, как он выразился, неадекватному. Но академик решил, что ее беспокойство связано с известием о внучке… С ее неприятностями. И не придал значения.
— Но врач-то должен был оценить клиническую картину! — вставил Игорь. — Я сам припоминаю пару таких приступов, когда она становилась словно невменяема. В те далекие времена, когда она еще не очень умела регулировать дозу инсулина. Действительно, человек словно пьян, он заговаривается, бывает и агрессивен. И что же, клиницист не мог оценить такой картины? Мог спутать ее с гипергликемией? Странно…
— То же самое сказал Юрий Петрович. Он считал смерть жены ошибкой молодого, неопытного доктора.
— А кто этот доктор? Как его фамилия?
— Ну… Разве в клинике вам не сказали?
— Нет. Мне дали только ваши координаты, сказав, что именно вы во всем и виноваты.
— Ага! Она еще виновата в том, что делала анализы бандитам, которых она не делала. Забыла, Наталия? — прогудел Виктор.
— Но может, это и не бандит, откуда я знаю? Но факт такой был: за моей подписью в компьютере появились результаты анализов, которые я не могла делать, Дак как не работала в тот день. Это как раз было последней каплей, после этого я и уволилась…
— Так как фамилия молодого, неопытного доктора? — настаивал Бобровников. Почти требовал. Наташа помолчала.
— Знаете, мне бы не хотелось ее называть. Но вы можете запросить официального расследования и все узнать — все фамилии, все, что сопутствовало кончине ваших родственников. Я могу рассказать только то, что связано со мной. Вы уж извините.
— Ну хорошо, я понимаю. Доносчику первый кнут, не так ли?
Наталия вылупила на гостя глаза. Откуда эта фраза времен ее детства? Почти пароль улицы Рубинштейна. Гость чуть улыбнулся, попросил:
— Расскажите еще о последних днях деда. Что вам запомнилось? Вы с ним общались?
— Ну, можно сказать, да. Я приходила к Юрию Петровичу делать анализы крови, определять параметры свертываемости. Это у постели больного делается. И мы с ним разговаривали. У нас оказалась общая страсть: театр. Боже, сколько он всего помнил! Всех актеров по именам, еще с послевоенных времен. Отрывки из спектаклей помнил, представляете? Читал мне монологи Эзопа из «Лисы и винограда», представляете? Я столько не помню, сколько он! Меня его память просто поразила!
— Вот как? — задумчиво произнес Бобровников. — А уже через пару дней от его памяти и следа не осталось… Он не узнал человека, с которым дружил полвека… скажите, Наталия Сергеевна, а кто-нибудь кроме вас может рассказать мне о его последних днях?
— Ну… Там работала медсестрой моя приятельница, Катя Игнатьева, по-моему, она как раз возле Юрия Петровича и дежурила.
— Мы можем с ней связаться?
— Давайте попробуем… Правда, после моего увольнения мы почти не перезваниваемся…
Наташа набрала номер:
— Алло, Катерина? Привет!
— Наташка? Ничего себе! Ты куда пропала?
— Никуда я не пропадала. Болела, трудоустраивалась и так далее. Как у тебя дела?
— Как сажа бела! Я из этого бардака тоже уволилась. Вернее, они меня, гады, просто вышвырнули…
Послушав пару минут пулеметную очередь, Наташа мягко остановила приятельницу:
— Кать! Здесь у меня в гостях внук академика Бобровникова. Ты не могла бы с ним поговорить?
— Какой внук? Разве у него есть внук? — моментально напряглась Катерина. — А чего мне с ним говорить? О чем? Ты вообще зачем кому ни попадя мой телефон даешь?
— Я? Я никому не даю, я тебе сама звоню. Ты же дежурила возле Юрия Петровича?
— Ну и что? Поставили дежурить, и дежурила. Извини, я сейчас не могу разговаривать, я к родителям спешу, мама заболела.
И она шмякнула трубку.
Наталия озадаченно взглянула на Игоря Андреевича.
— Разговор не получился? — улыбнулся тот. — Что ж, вы правы: будем следовать официальным путем. Спасибо вам за разговор, Наталия Сергеевна. Рад вас снова увидеть в добром здравии…
— Снова? — Наташа вглядывалась в лицо мужчины.
— Рад тебя видеть, Коврижка!
— Так это ты, Лютый?.. То есть вы?
— Я! Что, так изменился?
Виктор недоуменно переводил взгляд с одного на другого.
— Вы что, на «ты»? — ошалел он.
— Когда-то были на «ты», — весело сообщил Игорь Андреевич.
— Когда-то этот мужчина спас мне жизнь, — откликнулась Наталия. Лицо ее озарилось такой светлой улыбкой, что Виктор занервничал. — Правда, было это лет тридцать с лишком тому назад, когда мы совместно штурмовали крыши улицы Рубинштейна. И дрались чуть не каждый день. И было ему тогда лет примерно…
— Двенадцать, — напомнил Игорь.
— И фамилия, насколько я помню, была другая? Лютнев. Игорь Лютнев.
— Она у меня была двойная. Лютнев-Бобровников. Просто в школе звали по первой части, которая досталась от деда по материнской линии. Он был художником, не очень удачным правда, но фамилию, понимаешь, хотел увековечить. И ревновал к роду Бобровниковых, это род моего отца, где переплелись судьбы деда-академика и бабушки дворянских кровей. Поэтому «деда Лютик», как звал его ваш покорный слуга, настоял на двойной фамилии внука, — усмехнулся Игорь. — Я после его кончины сократился до Бобровникова. Двойная фамилия — это как-то напыщенно. Больше подходит натурам художественным, а не… Впрочем, ладно, не важно. Ужасно рад встрече, Наташа!
— И я! — живо откликнулась Наталия.
— По этому поводу предлагаю выпить! — встрял Виктор.
Возражений не последовало.
— Ладно, я на стол накрываю, это быстро! — вскочила Наталия и исчезла на кухне.
— Это же надо! Надо же так встретиться через тридцать лет! Я ж говорю, земной шар на удивление мал! А Питер — еще более малая его часть! Мне, правда, фамилия Лютнев до сей поры ничего не говорила, но фамилию Стрельцова, медицинского директора клиники «Престиж», знаю не понаслышке.