2
Вместе с другими дворовыми на праздник Купалы пошла и Малуша. Еще дома, в родном селении, она любила праздники: холодные, но шумные вечера Коляды, веселые дни веснянок, расцвеченную огнями ночь Купалы, пьяные от ола и медов обжинки. Маленькая девочка в рваной сорочке стояла тогда поодаль от всех, боялась подойти ближе, но ей было так радостно.
В Киеве— городе праздники еще больше привлекали Малу-шу. Тут так много огней, так призывно звучат песни! Но все же она, простая дворовая девушка, а потом -ключница, и на этих праздниках стояла в сторонке, боялась смешаться с шумной, веселой толпой, где веселились и подоляне, и дети ремесленников из предградья, и даже боярские и воеводские дети.
Они постоянно звали Малушу погулять с ними. Особенно зазывали ее, просили пойти с ними на праздник гридни с Горы. Да и как им было не звать ее? Она уже не та маленькая, худенькая, испуганная девочка, что дрожала от страха когда-то в лодии, въезжала на Гору, съежившись под щитом.
Малуша изменилась. Если бы отец теперь подбирал ей имя, он, наверное, не назвал бы ее Малушею, а нашел бы другое имя — более ласковое, красивое!
Она вытянулась, стала стройной; у нее были крепкие, упругие ноги, красиво очерченные бедра, тонкая фигура; в ее маленьких грудях было еще что-то детское и в то же время зрелое — женское, манящее. У нее было круглое лицо с губами, напоминавшими лепестки цветка, небольшой, лукавый носик, темные брови и прекрасные русые волосы.
Но больше всего поражали ее глаза — карие, глубокие, живые; от одного холодного слова они могли затуманиться, от малейшего солнечного луча — засмеяться. Только на людях они никогда не бывали грустными, но и не смеялись — ведь Малуша жила на Горе.
Однако сейчас, приблизившись к толпе, Малуша забыла о
Горе и о тереме. Ею овладело приятное возбуждение; она вошла в хоровод, двигавшийся вокруг костра. Вместе с другими девушками, крепко держась за руки, она убегала, когда юноши пытались их щекотать. Когда же девушки и парни стали прыгать через огонь, Малуша долго боялась, колебалась, а потом изо всех сил разбежалась, оторвалась от земли, пронеслась над костром, опустилась на землю и, не останавливаясь, побежала дальше, чтобы сделать круг и, вернувшись, опять прыгнуть через огонь…
И так — много раз. Купала — великий чародей, и тот, кто приходит на его праздник, словно выпивает крепкого вина. Малуша совсем опьянела, исчезли куда-то ее страх и колебания, теперь она, как и все, была в плену у Купалы, в вихре любовного огня.
А разве она не мечтала, не думала о любви? Тяжелая работа не оставляла ей времени отдохнуть, помечтать. Но уже не раз во сне кто-то желанный и странно знакомый приходил в ее каморку, не раз она с ужасом просыпалась среди ночи, потому что ей чудилось — только что кто-то был рядом с нею, привлекал к себе, склонялся, близко светились, пламенели его глаза…
— Спаси меня, Перун, спаси! — шептала тогда она и касалась рукой материнского подарка — богини Роженицы.
Зато теперь она поступала как все, и, как все, могла дать волю своей душе и сердцу. Еще прыжок, еще один прыжок, еще один, Малуша, — священный огонь Купалы очищает тело, приближает любовь.
И когда девушки начали плести венки и бросать их в По-чайну, чтобы спросить судьбу, суждено ли им иметь пару, а если суждено, то с какой дороги, сплела венок и Малуша. Разве ей, как и всем, не хотелось узнать, поплывет ее венок или потонет, найдет она себе пару или никогда не узнает, что такое любовь?
Пустив венок на воду, она пошла вдоль берега, пристально следя, тонет он или плывет. И если плывет, то куда, к кому?
Венок не тонул, он плыл и плыл; в отсветах огней, игравших на воде, выступал его темный круг.
И вдруг Малуша увидела, что кто-то возник перед нею, а потом схватил ее за руки.
— Кто это? — испуганно крикнула она.
— Неужели ты меня не узнала? — услышала Малуша знакомый голос.
— Княжич Святослав?
— Да, я… Чего же ты испугалась?
— Я пришла с дворовыми на праздник, пустила свой венок, а он приплыл сюда…
— Хорошо, Малуша… Сам Купала привел тебя сюда…
— Ой, нет, княжич! Это — к несчастью. Тут так темно… И я пойду обратно, к кострам… Там все дворовые…
— Нет, ты никуда не пойдешь…
— Почему, княжич? Как же так — никуда не пойду?
— Так, Малуша! Садись вот тут, на круче, и я сяду рядом с тобою…
Она села, потому что княжич не отпускал ее руку. Его рука была такой сильной и горячей. Села она и потому, что не могла преодолеть очарования этой беспокойной, тревожной ночи…
Они помолчали немного; до них долетали звуки купальских песен, тихий плеск воды, чьи-то голоса в темноте, но все это было так далеко.
— Ты веришь в судьбу? — спросил Святослав.
— Верю… Нет, не верю! — смутившись, ответила она,
— А для чего же ты бросала венок? Значит, хотела знать, к кому он приплывет?
— Хотела…
— Выходит, веришь в судьбу. Верю в нее и я. Так учил меня Асмус.
— Но ведь судьба, княжич, обманывает, ей нельзя верить.
— Нет, она не обманывает, — уверенно сказал он, — и ей нужно верить.
Отпустив руку Малуши, Святослав долго сидел и смотрел на черную воду, словно мог что-то там увидеть.
— Ты когда-нибудь думала обо мне? — внезапно спросил он, обернувшись к ней, и она увидела его глаза и губы, освещенные огнями. Только эти глаза и губы сейчас были не сердитыми, как в тереме на Горе, а такими, какие она видела во сне.
— Думала, — искренне призналась она, — и всегда тебя боялась. Когда ты говорил, когда молчал… и когда кричал на меня.
— А может, — сказал он Малуше, но больше, должно быть, самому себе, — может, я был суров с тобою и обижал тебя, потому что любил тебя?
— Ох, княжич, — ужаснулась она, — зачем говорить такие слова, да еще в ночь на Купалу? Ты поступал как нужно, ты княжич, а я раба. Разве можно ненавидеть и любить сразу? -Она нашла в себе силы сдержанно засмеяться.
— Можно, — ответил он. — Если я ненавижу, то от всей души, если люблю, так до конца.
— Значит, ты, княжич, сразу и любил меня и ненавидел?
— Нет, тебя я только любил. Ненавидел их, всех на Горе…
— За что, княжич, за что?
— За то, что презирали тебя, за то, что для них ты была только раба… Я сердился, и кричал, и бранил тебя за то, что ты им покорялась.
— Нет, княжич, я не понимаю, как можно ненавидеть и любить в одно время.
— Но меня ты не ненавидишь?
— Нет, княжич, как я могу тебя ненавидеть? Ты — княжич, я— раба…
— Ты снова об этом… Слушай и запомни, — перебил он ее. -Я говорю правду. Клянусь Купал ой…
В тишине, наставшей после этих слов, тишине, которую, казалось, еще глубже сделала купальская ночь, он начал:
— Слушай, Малуша! Там, на Горе, и повсюду — на Днепре, в поте — мне не хватало чего-то… Сначала я не знал, чего мне не хватает, перестал спать, высматривал звезды на небе, все кого-то ждал. Теперь знаю, что я искал и ждал тебя, только тебя! Я люблю тебя, Малуша!
— Княжич, — ужаснулась она. — Как же ты можешь меня любить? Я — простая дворовая девушка!
Малуша стала рассказывать ему о себе. Впрочем, что она могла рассказать? Несколько слов о Любече, отце с матерью да еще о том, как приехал и увез ее с собою Добрыня, как он под щитом провез ее на Гору, как взяла Малушу к себе ключница Ярина.
— Значит, гридень Добрыня — твой брат? — спросил Святослав.
— Так, княжич, брат.
— Добрый гридень, — одобрительно сказал Святослав. — Никогда не думал, что ты его сестра.
И тут же он подумал о том, что нужно сделать так, чтобы Добрыня почувствовал его княжью милость: пожаловать чем-нибудь, дать хорошее оружие. Но Малуше княжич ничего не сказал об этом. Глядя на плес и огни, он продолжал:
— А может, я люблю тебя именно потому, что ты не княжья, не боярская и не воеводская дочь. Я места себе не нахожу там, на Горе, я ночей не сплю, думая о тебе, ты для меня краше всех на свете…
— Не говори так, не говори, княжич Святослав.
— Почему же не говорить?
— Мне страшно, и я очень несчастна, если ты говоришь правду…
— Клянусь Перуном…
— Княжич, если суждено несчастье, даже Перун меня не защитит.
— Не сумеет Перун — я защищу… Послушай, Малуша, разве это не счастье сидеть вот так вместе?
Она подумала и даже закрыла глаза.
— Так… счастье…
— А если я тебя обниму, поцелую?
Малуша видела звезды над головою, но теперь они сразу затуманились, погасли. Близко перед собою увидела она глаза княжича, услышала его дыхание, сильная, крепкая рука сжала ее до боли,4до крика… Но боль эта длилась краткое мгновение, все существо Малуши пронизала радость, счастье первой любви…
Прошло много времени. Они будто проснулись. Малуша была утомлена, обессилена.
— Я провожу тебя, Малуша.
— Не нужно, княжич, костры еще горят. Никто не должен знать, где я была.
— Хорошо, Малуша! Но завтра мы встретимся, и я скажу тебе то же, что и сегодня. Где тебя ждать, куда прийти?
— Не знаю, княжич.
— А если я приду через сени в твою каморку?
— Я буду тебя ждать, княжич. Только страшно, ой как страшно мне.
— Не плачь, не плачь, Малуша, все будет хорошо… Малуша пошла в сторону купальских огней; ее тонкая фигура виднелась среди трав, а потом исчезла в ночной темноте.
А княжич Святослав долго еще стоял у Днепра. Вокруг плыла тихая, спокойная ночь. Было темно, как бывает перед рассветом. Темноту не могли развеять даже слабые огни, догоравшие на лугу. Самый острый глаз не различил бы в этой тьме, где кончаются на горизонте берега и воды Днепра, а где начинается небо. Ярко светились вверху звезды; где-то глубоко внизу, под кручей, звонко плескалась вода.
Княжич Святослав был счастлив, он ощущал все величие этой ночи, вдыхал тонкие ароматы цветов, трав, воды, слушал страстную, старую, но вечно новую песню соловьев, что пели в ту ночь так же, как и сегодня.
Счастье, безграничная радость, любовь ко всему миру овладели им, согрели сердце, оживили душу, и особенной радостью была та, какую он пережил этой ночью. Княжич Святослав чувствовал себя счастливейшим человеком на свете, он глубоко верил, что любит Малушу и сможет найти с нею свое счастье.
Костры на лугу продолжали пылать, молодежь, должно быть, думала гулять до самого утра. Приблизившись к огням, Малуша сразу же очутилась в водовороте песен, криков, плясок.
Но теперь она, не останавливаясь, быстрыми шагами, прячась среди кустов, направилась к дороге на Гору, чтобы поскорее прийти домой, очутиться в своей каморке, остаться наедине со своими мыслями.
Вдруг она услыхала за собой шаги. Человек, шедший за нею, торопился, старался ее догнать. Подумав, что это, может быть, Святослав, она, боясь, чтобы их не встретили вместе у ворот, пошла быстрее, почти бегом. Но шаги позади раздавались все ближе, все слышнее.
Наконец Малуша остановилась, поняв, что ей все равно не убежать. Кто-то в темной одежде подошел к ней и тоже остановился. Она присмотрелась и в красноватых отсветах огней на Почайне увидела лицо гридня Тура.
— Ты гнался за мною?
— Так, увидел тебя и погнался…
— Зачем?
— Чтобы тебя кто не обидел в эту темную ночь.,.
— Кто же меня мог обидеть?
— Разве я знаю, Малуша?! Купала — великий чародей, он то рьяный, то пьяный. С тех пор как ты здесь, на Горе, я все время боюсь за тебя…
Они шли рядом, Малуша — легкой, неслышной походкой, он — тяжело, твердо, уверенно, как ходят гридни. Только в словах Тура не было уверенности.
— И еще я боялся, — продолжал он, — как бы ты меня не обидела…
— Чем же я, Тур, могла тебя обидеть?
— Кто знает… — ответил он. — Если бы ты была такою, как я, была бы среди нас, я бы тогда не боялся. А с тех пор как ты стала ключницей, очутилась в тереме, я боюсь за тебя…
После всего, что случилось в эту ночь, ей было трудно понять, о чем говорит, на что намекает Тур. Но ее поразили искренность и теплота этого простого гридня, который уже столько для нее сделал и сейчас так заботился о ней. И Малу-ша произнесла:
— Послушай, Тур! Ведь ты сам, встретив меня на Горе, сказал, что, раз я въехала сюда под щитом, будет у меня и честь и слава…
— Так, говорил…
— Неужели же теперь ты не желаешь мне чести и славы?
— Желаю!
— Помолись за меня!
— Молюсь! — Он остановился и посмотрел на усеянное звездами небо. — Пусть Перун даст тебе тут, на Горе, великую честь, славу, счастье…