Длинные ресницы Асет дрогнули.
— Простит? — прошептала она и взволнованно прижала руки к груди.
— Да, — кивнул Шамиль. — Если ты будешь хорошо воевать с русскими, то он простит Магомета. Я в этом уверен. Но для этого ты должна убить много русских. Ты готова бороться с ними за свой народ?
— Да! Готова!
— Молодец, девочка. Сегодня я переночую у вас, а завтра мы отправимся в дорогу. Я, ты и мои бойцы.
Так Асет стала на путь мести.
Асет поднялась с камня, на котором сидела, и пошла к учебной палатке. Однако, заметив неподалеку лежащую в траве Тамусю, остановилась и, поразмыслив несколько секунд, направилась к ней.
Тамуся даже не посмотрела на Асет. Она лежала в траве и глядела в небо.
— Тамуся… — тихо позвала Асет.
Тамуся, закутанная в черный платок до самых бровей, повернулась. Глаза у нее были серые и какие-то дымчатые, словно подернутые туманом.
— Что, Асет? — отозвалась Тамуся безразличным, хрипловатым голосом.
— Давно хотела тебя спросить… А почему ты здесь?
— Где? — не поняла Тамуся. — В лагере?
Асет кивнула:,
— Да.
Тамуся приподняла черную бровь:
— А разве ты не знаешь? Моего парня убили.
Асет помолчала немного, ожидая, не скажет ли подруга еще что-нибудь, но, поскольку та молчала, тихо и робко спросила:
— Кто убил? Русские?
Тамуся покачала головой:
— Нет, чеченцы.
— Как это? — не поняла Асет.
— А так. Продались русским. Перешли на их сторону. А потом пришли в деревню и убили его.
Асет опять помолчала, но любопытство в конце концов взяло свое.
— А за что? — спросила она, краснея из-за опасения, что подруга может рассердиться.
— За то, что он сказал им все, что о них думал, — ответила Тамуся. Подумала и добавила: — Он был смелым. Настоящий мужчина! Он хотел убить их. Пришел к ним в казарму с автоматом, взял их на прицел и сказал им, какие они шакалы. Они бы не ушли от него, но сзади подкрался неверный. Подкрался и ударил его прикладом по голове. Потом те, которые сидели на кроватях, вскочили и стали пинать его ногами. Пинали, пока у него изо рта не потекла кровь, только тогда и перестали. Заперли его в сарае, там он и умер. — Тамуся стиснула зубы и процедила: — Мрази! Грязные шакалы!
Асет протянула руку и погладила Тамусю ладошкой по плечу:
— Не расстраивайся, Тамуся. Он попал в рай, ему там хорошо. А ты за него отомстишь.
Тамуся вытерла ладонью сухие глаза. Слез у нее тоже не было, так же как у матери Асет. Щеки, подбородок, лоб Тамуси были белыми и сухими, кожа на них была похожа на кожу старухи. Тамуся убрала руку от глаз, повернулась к Асет и спросила:
— А что случилось с твоим братом? Я слышала, что он тоже погиб.
Асет опустила голову.
— Да, — промямлила она. — Его убили.
— Кто? Федералы?
Со стороны учебной палатки послышался звонкий голос преподавательницы.
— Нас зовут, — сказала Асет, радуясь в душе, что ей не придется рассказывать о Магомете. — Пойдем, Тамуся!
Тетя Хава — так звали девушки воспитательницу-психолога, еще совсем молодую женщину с седыми волосами, которая раз в два-три дня разучивала с ними новые пьесы. Пьесы тетя Фатима писала сама.
— Так, Асет, — сказала тетя Хава, — ты будешь играть роль Ахлам Тамими.
— Я? — Асет была довольна и не скрывала радости.
Играть саму Ахлам Тамими, студентку из Рамаллаха, которая участвовала в операции против неверных в израильской пиццерии! Это было чудесно!
— Ты читала пьесу? — спросила тетя Хава.
Асет закивала:
— Да, тетя Хава. Я даже знаю все слова Ахлам наизусть!
— Вот и хорошо. Ты должна изображать журналистку. Вот тебе фотокамера. — Тетя Хава протянула Асет брусок дерева. — Покажи, как ты будешь играть журналистку.
Асет много раз представляла себя на месте знаменитой Ахлам, поэтому быстро вошла в образ. Она взяла «камеру», изобразила на лице нагловатую улыбку и сказала:
— Мэй ай ток виз ю, плизз? Айм фром ньюспейпа. Май нейм ис Джули.
Затем она уставилась на тетю Хаву в воображаемый глазок фотокамеры, не забывая жевать воображаемую резинку. Сделав несколько «снимков», Асет подмигнула тете Хаве и сказала:
— Сэнк ю, мэм. Ай вое вери глэд ту си ю. — И помахала тете Хаве рукой.
Стоявшие рядом девушки засмеялись и зааплодировали.
— Сэнк ю! — поблагодарила их Асет. — Затем опустила брусок и, слегка порозовев от смущения, посмотрела на воспитательницу. — Ну как? — спросила она.
— Неплохо, — ответила тетя Хава. — Правда, Ахлам была искуснее тебя. Ты помнишь, что она сделала?
— Конечно! — с горячностью сказала Асет. — Она прикрывала мужчину-бойца, который взорвал пиццерию! Погибло пятнадцать неверных!
— Правильно. Но мало жевать резинку, чтобы выглядеть журналисткой. Ты держалась слишком развязно, слишком наигранно. А я вас учила, что главное для вас — естественность. Ты же больше была похожа на проститутку.
Асет покраснела еще больше. Девушки захихикали, но тетя Хава метнула в них взгляд-молнию, и они замолчали.
— Давай попробуем еще раз. Только будь естественней. Не забывай, что у журналисток высшее образование. Они умные и не станут кривляться перед израильскими солдатами как обезьяны, вызывая у них подозрение.
— Хорошо, тетя Хава, — покорно сказала Асет и вновь подняла «камеру».
…После репетиции девушки смотрели телевизор. Асет сидела в первом ряду, рядом с Тамусей и тетей Хавой. На экране царили кровь и разруха. Одна мрачная картинка сменяла другую.
— Как известно, число желающих стать «живыми бомбами» особенно выросло за последнее время, бубнил закадровый голос. — Следовательно, человечество стоит на пороге новой «столетней» войны.
На экране возникло изображение какого-то полуразрушенного, дымящегося здания, перед которым бегали кричащие люди.
— Уникальность ситуации в том, — продолжил голос, — что мир впервые столкнулся с врагом, который не ставит конкретных политических задач, выполнив которые можно добиться спокойствия и процветания.
На экране появились бородатые люди в темных очках и с автоматами на плечах, спускающиеся по горной тропинке.
— Мир имеет дело с идеологией современных нигилистов, — сказал закадровый голос, — цель которых — всеобщее разрушение. А средство для достижения победы — физическое уничтожение всех сторонников существующей христианской цивилизации.
Тетя Хава нажала на «стоп». Затем встала и повернулась к девушкам:
— Так нас изображают кяфиры. Они заставляют всех думать, что у нас нет ни цели, ни веры, потому что так им удобнее уничтожать нас, наших родителей и наших братьев. — Тетя Хава улыбнулась. — Фашисты тоже заставляли всех думать, что у людей, которых они убивают, нет ни цели, ни веры, ни смысла жизни. Они выставляли их безмозглыми животными, как русские выставляют сейчас нас. Животных убивать легко, потому что за это никто не осудит. Они не успокоятся, пока не перебьют всех нас. Потому что их души съел Иблис.
Асет нахмурилась. Про фашистов она знала, она учила про них в школе. И еще — ее прадедушка погиб на фронте, сражаясь с ними.
— Тетя Хава, — спросила Асет, — а почему Аллах не убьет Иблиса?
— Потому что его наказание отложено до Страшного суда. Когда будет'Страшный суд, Аллах низвергнет Иблиса в ад, а с ним и всех неверных.
Асет вздохнула. «Поскорей бы Страшный суд, — подумала она. — Тогда Аллах прогонит в ад всех грешников и кяфиров и не с кем будет воевать».
— Кто мне скажет, какая у нас цель?
— Бороться с врагами Аллаха! — сказала светловолосая татарка Гюзель, которую привезли в лагерь из Уфы.
Тетя Хава кивнула:
— Правильно, Гюзель. А зачем?
— Потому что, если с ними не бороться, Иблис завоюет землю и превратит наши жилища в кладбища и руины. А он будет прыгать на могилах под адскую музыку и пить вино, рожая шайтанов и джиннов, чтобы они добили оставшихся в живых.
— Правильно, — вновь кивнула тетя Хава. — И так будет, если мы не будем помогать Аллаху бороться со злом.
После этого тетя Хава поставила девушкам другой фильм. Там было показано, как гибли женщины и дети от рук неверных — гибли в Чечне, Боснии, Палестине. Дети горели заживо, их матери обливались кровью, пытаясь подняться на ноги, но люди с белыми лицами, одетые в маскхалаты, добивали их короткими автоматными очередями.
Асет отвернулась, чтобы не смотреть на экран телевизора, и увидела Тамусю. Глаза Тамуси были широко открыты, губы вздрагивали. Потом Асет посмотрела на Гюзель. По щекам той текли слезы, но ее глаза, синие, как у кяфиров, пылали лютой ненавистью.
«Они смогут отомстить неверным, — подумала Асет про подруг. — А я? Смогу ли я сражаться с неверными так же, как они? Ох, слишком уж я слабая и трусливая».
Представив себя со всех ног удирающей от кяфиров, Асет не на шутку расстроилась. Но потом успокоила себя тем, что убегать от неверных ей не придется, да и в плен ее тоже взять не успеют. Нажатие на кнопку — ослепительная вспышка взрыва — и вот она уже в раю. Главное, сделать все правильно, а для этого нужно хорошо учиться.
«Ты должна учиться, — строго сказала себе Асет. — И у тебя все получится не хуже, чем у Тамуси». Она сделала над собой усилие и вновь повернулась к экрану.
Лежа ночью в постели, Асет сочинила стих про Иб-лиса и неверных. Стих был вот такой:
В их сердцах одна лишь тина.
Смерть животных, смерть детей —
Для неверных все едино,
Кровь пускают без затей.
Рок-концерты, водка, фитнес,
Их кино, жестокость, лесть —
Иблис хочет погубить нас,
Чтобы души наши съесть.
Чтобы не были от взрыва
Наши крыши сожжены,
Как хирург с пятном нарыва,
С ним бороться мы должны!
Сравнение с хирургом, который удаляет больному человеку нарыв, очень понравилось Асет. Вскрыть нарыв было так же страшно, как то, что предстояло сделать ей. Так же ужасно, противно, но так же необходимо, чтобы больной выжил. А больным Асет мыслила мир, который погряз в разврате, насилии, жестокости и пьянстве. Она вспомнила фильм про рок-концерты, который показывала им тетя Хава. Лица неверных были красными и потными. Их губы были растянуты в сатанинские улыбки, глаза затуманены. Они кричали, выли и размахивали руками, как будто конец света уже наступил. А на сцене извивался их идол — с желтыми волосами, сложенными в рога Иблиса, с раскрашенной рожей и желтыми, оскаленными зубами. Жуть!
Как только Асет перестала сочинять стихи, ей стало страшно думать про Иблиса, и она решила подумать о чем-нибудь хорошем. Она вспомнила Магомета, как он кормил ее конфетами втайне от мамы и папы. Кормил и, улыбаясь, говорил: «Эх ты — чудо-юдо шоколадное! Ешь скорей, пока никто не увидел. Если будешь молчать, я тебе еще достану. Хочешь?» Асет мычала набитым ртом и кивала. Магомет глядел на нее, качал кудрявой головой и смеялся.
Воспоминание было приятным, и вскоре Асет уснула с улыбкой на губах.
2
Сулейман, Алмаз Рафикович, Иван Лобов и еще один мужчина — лысый, с элегантной бородкой-эспаньолкой, по кличке Чача — сидели вокруг стола в съемной квартире Лобова и пили чай. Беседа текла неторопливо и легко, словно это был не инструктаж перед опасным делом, а просто обсуждение какого-нибудь не очень значительного, но забавного события.
— Спортивная подготовка у тебя есть, — говорил Алмаз Рафикович, прихлебывая чай. — Это хорошо. Но стрелять ты не умеешь.
— Мне приходилось стрелять из боевого оружия, — сказал Сулейман.
Алмаз Рафикович покачал головой:
— Школьные занятия не в счет.
— Я стрелял в Казани в тире, — сказал Сулейман. — Из «Макарова» и ТТ.
— И как, попадал? — поинтересовался Иван Лобов, сжимая чашку с чаем в мускулистых руках.
Сулейман пожал плечами:
— Когда как. Случалось, что попадал.
— А из «калаша» стрелял? — спросил Лобов.
— Из «калаша» нет.
— Ну вот видишь. — Лобов криво усмехнулся и провел ладонью по белобрысым волосам. — «Калаш» — первейшее оружие бойца. Неважно, где ты, в горах или в городе. Если у тебя есть «калаш», а у твоих противников его нет, ты всегда выйдешь из боя победителем.
— Раз на раз не приходится, — заметил на это Алмаз Рафикович. — Кроме огнестрельного оружия ты должен научиться владеть ножом. Нож — незаменимая вещь, когда нужно уложить противника быстро и бесшумно. Но главное, конечно, не нож и даже не «Калашников». Главное — научиться работать со взрывчаткой. В лагере есть очень хороший инструктор, настоящий профессионал. Помнишь взрывы в Москве в девяносто седьмом?
— Помню, — тихо сказал Сулейман, стараясь сохранить на лице безмятежное выражение. — Это что, его работа?
— Не то чтобы его, — уклончиво ответил Алмаз Рафикович. — Но он тоже приложил к этому руку.
— Ничего себе, приложил! — засмеялся лысый Чача. — Да ведь он своими руками…
— Угомонись, — строго сказал Чаче Алмаз Рафикович, и тот замолчал. Алмаз Рафикович вновь обратился к Сулейману: — Подготовка займет пару-тройку месяцев, смотря по тому, как быстро пойдет у тебя дело. Отцу скажешь, что поехал к другу в Казань. Потом позвонишь ему и — скажешь, что поживешь у друга несколько месяцев. Как только будешь готов, пойдешь на задание вот с ним. — Алмаз Рафикович кивнул на Чачу. — Он парень надежный, хоть и любит болтать языком.
— Да ведь я молчу! — возмутился лысый.
— Вот и молчи, — строго сказал ему Алмаз Рафикович. — Кабы ты и без меня так же молчал, как со мной, мы бы забот не знали.
Чача обиженно насупился, но возражать боссу не стал.
— А что за дело? — осторожно спросил Сулейман.
Глаза Алмаза Рафиковича, и без того узкие, превратились в две черные щелочки.
— Об этом ты узнаешь позже, — сказал он. — Но дело будет сложное и рискованное, поэтому не советую тебе сачковать в лагере. Запоминай все, что говорят инструкторы. — Алмаз Рафикович внимательно посмотрел на Сулеймана. — Хочешь о чем-то спросить?
— Да нет. Хотя… Много нас там будет, в этом лагере?
— Кого это — вас?
— Студентов, — серьезно сказал Сулейман.
— «Студентов»! — передразнил Чача. — Видали, а?
— Цыц! — рявкнул на него Алмаз Рафикович. — Парень все правильно говорит. Сколько вас там будет, Сулейман, это тебе знать незачем. Увидишь сам, когда приедешь.
— Да уж, там тебе будет на что посмотреть, — усмехнулся Лобов.
Чача скабрезно захихикал, однако, наткнувшись на жесткий взгляд босса, замолчал.
— Лобов намекает на то, что там будет много женщин, наших сестер, — сказал Алмаз Рафикович. — Они готовятся стать шахидками, чтобы бороться с неверными во всех концах России. Надеюсь, тебя это не смущает?
— Нисколько, — сказал Сулейман. — Каждый борется с неверными так, как он может. Если не можешь взять в руки автомат, значит, бери бомбу и иди туда, где кяфиров больше всего.
— Правильно рассуждаешь, — сказал Алмаз Рафикович. — Когда будешь в лагере, с сестрами не разговаривай. Не нужно отвлекать их разговорами от главного.
— А что это за девушки? — спросил Сулейман.
— В каком смысле?
— Ну откуда они?
— Это неважно. Они все хотят мстить кяфирам. Это все, что тебе нужно о них знать. — Алмаз Рафикович посмотрел на расстегнутый ворот рубашки Сулеймана. — Кстати, что это за кулон у тебя на шее? Подковка на счастье? Небось память о какой-нибудь земной гурии из прошлой жизни, а?
— Было дело, — смутившись, кивнул Сулейман.
— Что ж, будем надеяться, она тебе поможет.