— Поремский? — Треплев сдвинул лысоватые надбровные дуги, словно никак не мог припомнить человека с такой фамилией. — Что-то я не… А-а! — Лицо верзилы осветилось пониманием. — Следователь из прокуратуры? Насчет моего «убийства»? Как же, как же! Проходите, присаживайтесь!
Поремский прошел в кабинет и сел в черное кожаное кресло.
— Извините, что сразу не вспомнил, — сказал Треп-лев. — У нас сейчас конец квартала. Как всегда, страшная запарка. — Он обвел рукой стол, заваленный папками и документами. — С этими бумажками и мать родную забудешь.
Директор насмешливо посмотрел на следователя.
— Итак, — продолжил он, — насколько я помню, по телефону мы с вами говорили о том, что на меня готовится покушение. Признайте, Владимир Дмитриевич, что это было довольно неразумно с вашей стороны.
— Почему? — спокойно спросил Поремский.
— Как это — почему?! — гаркнул Треплев. — А вдруг мой телефон прослушивается? Это значит, что вы — вместо того чтобы поймать преступников — спугнули их! Теперь они лягут на дно!
Поремский усмехнулся:
— Напрасно волнуетесь. Ваш телефон не прослушивается.
— Как это? — Треплев набычился еще больше. — А вы откуда знаете?
— Мы проверили офис, — сказал Поремский.
— Проверили? — Крупное лицо директора стало багроветь. — Как проверили? — проворчал он. — Когда?
— Помните позавчерашнюю инвентаризацию? Вот тогда и проверили.
— Постойте… — Воловьи глаза Треплева злобно блеснули. — Вот чер-рт! — прорычал он. — Вы понимаете, уважаемый, что такое говорите? Вы понимаете, что я могу засудить вас, к чертовой матери?! Понимаете, что я могу сделать так, что через неделю вас выгонят из органов?! Что вас после этого даже в дворники не возьмут!
Поремский сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и спокойно смотрел на директора. Дождавшись, когда тот выговорится, он заговорил сам:
— Послушайте, Треплев, если вы и дальше будете себя так вести, я просто уйду, оставив вас наедине с вашими проблемами. Рано или поздно они до вас доберутся. И я палец о палец не ударю, чтобы вам помочь. Вы этого хотите?
Треплев промычал что-то невразумительное. Постепенно кровь отлила от его одутловатых щек. Он сделал усилие и взял себя в руки.
— Ладно, — тихо прогудел Треплев. — Ваша взяла. Но на будущее учтите — я терпеть не могу, когда что-то делается у меня за спиной. Ясно?
Поремский кивнул:
— Ясно. Но учтите и вы — прежде чем прийти к вам, мы навели о вас кое-какие справки. Мы выяснили, что вы человек не только грубый и бестактный, но и крайне невоздержанный на язык. Если бы мы пришли к вам легально, вы бы подняли такой вой, что через пять минут о нашем приходе узнала бы вся Москва. — Поремский взглянул на Треплева и усмехнулся: — Не нужно метать молнии глазами — я не ваш подчиненный. Если хотите выпустить пар, откройте окно и прокричите свои обычные гадости туда. Потом возвращайтесь к столу — и мы продолжим беседу.
Некоторое время Треплев сидел молча, шумно выдыхая воздух через раздувающиеся ноздри. Затем выдавил из себя улыбку и сказал — на этот раз гораздо миролюбивее, чем прежде:
— Что ж… Вы преподали мне хороший урок, господин следователь. Признаюсь, вы первый за последние три года, кто сумел поставить меня на место.
— Вы не вещь, чтобы вас ставить, Треплев. И я сюда пришел не ссориться. Вам грозит опасность, и я по долгу службы обязан ее предотвратить. Тем более что благодаря охоте на вас мы сами можем превратиться в охотников.
— Скорей, в рыбаков, — поправил Треплев. — Это они ловят хищную рыбу на живца. Впрочем, неважно. Я готов быть хоть живцом, хоть подсадной уткой. Г лав-ное, чтобы это продолжалось недолго. У меня слишком много дел.
Треплев взял со стола пачку «Парламента», вытряхнул из нее сигарету, нервно вставил в губы и прикурил от массивной серебристой зажигалки. Разогнал рукою дым и посмотрел на Поремского:
— Продолжим?
— Если вы успокоились, то да, — сказал Поремский. — Итак, по нашим сведением, ваше убийство…
— Мое предполагаемое убийство, — поправил Треп-лев.
Поремский кивнул:
— Совершенно верно, ваше предполагаемое убийство будет тщательно замаскировано под теракт. Скорей всего, это будет шахидка. Она попытается проникнуть в офис.
— Это невозможно, — отрезал Треплев. — Вы ведь видели, какая здесь охрана.
— В офисе покойного Карасева охрана была не хуже, — заметил Поремский. — Тем не менее советую вам проинструктировать своих людей на случай появления незнакомой женщины. Она может представиться журналисткой или еще кем-нибудь. Не принимайте никого без предварительного звонка. Разумеется, я имею в виду людей, которых вы не знаете лично.
— Разумеется, — кивнул Треплев и выпустил из легких косматое облако дыма. — Что дальше?
— Мы пришлем к вам человека из ФСБ. Он будет сидеть на вахте вместе с охранниками, и сортировать визитеров, руководствуясь собственным опытом и интуицией. Если вам будут звонить люди, о которых вы ничего не знаете, извещайте его. Встречаться с ними можете только после того как наш человек их проверит.
— Ясно, — сказал Треплев. — Но что, если они решат прикончить меня не в офисе, а на улице или дома?
— Вы ведь, кажется, живете в загородном доме? — Да.
— И этот дом окружен бетонной стеной с колючей проволокой?
Треплев усмехнулся и покачал головой:
— Я смотрю, вам все известно.
— Въехать на ваш участок на машине без риска взорваться, не добравшись до цели, они не могут. Через забор они тоже вряд ли полезут. Им незачем так рисковать. Они не хотят вас пугать, они собираются действовать наверняка.
— Но остается еще улица, — напомнил Треплев.
— Да, — согласился Поремский, — остается. Наши люди будут следовать за вами повсюду. Вы их не увидите, но знайте, что они рядом.
Треплев нервно рассмеялся:
— Джеймс Бонд какой-то! И сколько дней они будут за мной таскаться, эти ваши «люди-тени»? Или правильней спросить — сколько недель?
— Нам известно, что покушение состоится в ближайшие три дня, — сказал Поремский. — В эти дни мы ни на секунду не оставим вас в одиночестве. Хотите вы того или нет.
Поремский посмотрел на Треплева сквозь облако сизого дыма и добродушно улыбнулся.
6
В тот вечер Владимир Поремский долго не мог уснуть. Дело в том, что примерно через два часа после встречи с Игорем Треплевым сыщикам удалось перехватить разговор Алмаза Рафиковича с Михаилом Ивановичем, в котором речь шла о предстоящем покушении. Покушение было назначено на пятнницу. Видимо, боевики давно следили за Треплевым. Из разговора выяснилось, что они прекрасно знают не только обычный распорядок дня Треплева, но и его привычки. Они, например, знали, что два раза в неделю директор завода заезжает после работы в маленький ресторанчик «Юнона» на Ломоносовском проспекте. Оказывается, у Треп-лева была там тайная страсть — двадцатилетняя официантка по имени Марина.
— Ого! И у сильных мира сего бывают свои маленькие слабости, — насмешливо прокомментировал это известие Миша Камельков.
Кстати, личность Михаила Ивановича также удалось установить. Он был правой рукой олигарха Владимира Сметанина (Владимира Большое Гнездо, как называли его коллеги, друзья и недруги).
Итак, убийство планировалось на пятницу. О точном месте заказчик убийства и его организатор не говорили, но, если судить по отдельным репликам, местом действия трагедии должен был стать именно ресторан. Таким образом, боевики собирались убить сразу двух зайцев — убрать Треплева и имитировать теракт в общественном месте с большим количеством жертв.
Поремский переговорил с коллегами и разработал предварительный план операции. Им предстояло оцепить квадрат, в котором должен был произойти взрыв, и усилить наблюдение. Поремский знал, что взрыв произведет молодая девушка. Схема взрыва также была известна. Девушка войдет в ресторан и постарается сесть как можно ближе к Треплеву. Если ресторан будет заполнен людьми — боевикам повезет. Ну а нет, так все равно — тянуть они, конечно, не будут.
Чуть позже, руководствуясь данными о передвижении радиомаяка, Витя Солонин предположил, что Сулейману Табееву удалось каким-то образом прицепить маяк к шахидке. Если, конечно, на дело не послали его самого. Если в Москву едет Табеев, то дело упрощается. Если нет… «Что ж, — сказал Солонин, — тогда нужно будет смотреть в оба. Но, слава богу, мы можем отследить ее передвижения».
Однако вскоре маяк замолчал. Теперь оставалось уповать на Господа Бога и на собственную наблюдательность.
Поремский ворочался в постели до трех часов ночи. Он прокручивал в голове разные варианты проведения операции, пытаясь найти в них слабые места и преимущества. В три часа ночи, вконец измучившись от бессонницы, Владимир Дмитриевич встал с кровати и пошел на кухню. Там он достал из холодильника початую бутылку водки, взял с полки чистый стакан и поставил все это на стол. Хорошенько пошарив в холодильнике, он нашел полузасохший остаток копченой горбуши и кусок черного хлеба.
Стакан он наполнил наполовину. Выдохнул через левое плечо и выпил водку залпом. Горбуша была еще очень даже ничего. Флегматично зажевав соленую рыбу куском хлеба, Владимир Дмитриевич вновь наполнил стакан.
Неожиданно его потянуло на сантименты. Он обвел кухню взглядом и вздохнул:
— Все хорошо, но нет хозяйки. Когда уже она появится?
В словах Владимира Дмитриевича была известная доля фальши, поскольку «хозяйки» появлялись в его квартире с завидной регулярностью. Правда, больше чем на два месяца ни одна из них не задерживалась. Все они уходили. Как правило, это случалось в тот миг, когда Поремский неожиданно отмечал, что при всем желании он больше не может уединиться в собственной квартире. К постоянному щебету и мельканию перед глазами добавлялось еще кое-чтр. А именно: в холостяцкой квартире По, ремского появлялось множество лишних, на его взгляд, вещей, как то: женское белье на змеевике, шампуни и кремы на полке в ванной комнате, колготки на стуле, куртки и блузки на вешалке и тому подобная чепуха.
Обнаружив, что по его независимости нанесен сильный удар, Поремский приходил в неистовство и в тот же день давал очередной «хозяйке», попытавшейся укорениться в доме, немедленную отставку.
Так продолжалось из месяца в месяц. Впрочем, последняя подруга Владимира Дмитриевича, Лена, ушла сама. Она была прекрасной девушкой, и Поремский долго не решался на серьезный разговор. Так получилось, что разговор затеяла она сама.
— Поремский, — строго Лена, — я вижу, что я тебе в тягость.
— Что ты, — вяло запротестовал Владимир Дмитриевич. — Ты ошибаешься. Просто я… Э-э… — Он посмотрел в лучистые глаза Лены и не нашелся что сказать.
— Понятно, — со вздохом кивнула Лена. — Ты привык жить один, и тебе не нравится, что в последнее время ты должен делить со мной не только свое свободное время, но и собственную жилплощадь. Извини, что я сюда перебралась. Просто я думала, что тебе доставит удовольствие видеть меня каждый день и… каждое утро. Видимо, я ошиблась.
Поремский не стал ее разуверять. Он лишь удрученно вздохнул, давая понять, что он не хозяин своим инстинктам, и повесил голову.
Через полчаса Лена собрала вещи и ушла. Поремс-кий тогда не сильно огорчился, но сейчас, сидя ночью на кухне с бутылкой водки и засохшим рыбьим хвостом на столе, он вдруг загрустил по Лене.
— Что за глупости! — отругал сам себя Поремс-кий. — Если скучаешь по Ленке, так иди и позвони ей. Телефон в прихожей. Набери семь цифр — и порядок.
Он хотел было немедленно пойти к телефону, но вспомнил, который сейчас час, и передумал.
— Ладно, — сказал он сам себе. — Позвоню завтра. А лучше нет… Лучше позвоню ей после операции. Точно! Если операция пройдет успешно, позвоню ей и попрошу вернуться. Ну а если нет, значит, жить вместе нам не судьба.
Идея совершить сделку с судьбой Поремскому понравилась. Даже в случае проигрыша (хотя что тут считать проигрышем, а что выигрышем — еще большой вопрос) он мог свалить всю вину на прихоти судьбы.
Освободившись таким образом от мучивших его этических проблем, Поремский залпом вылил в рот остатки водки и вернулся в спальню. После этого он заснул крепким сном ребенка.
7
Когда приехала Маклюда, Асет еще была в постели. То есть на печке. Услыхав грохот открываемой двери, Асет поначалу испугалась. Она не сразу вспомнила, где находится. Голова слегка побаливала, а язык был сухим и тяжелым, словно его обмакнули в засахаренный мед.
— Ну привет, подруга! — поприветствовала ее Мак-люда. — Вставай и умывайся. Сейчас будем завтракать.
— Зачем мне завтракать? — хмуро отозвалась Асет. — Я сегодня попаду в рай. Неужели я там не поем? Небось тамошняя еда повкуснее здешней.
На бодром, загорелом лице Маклюды появилось недовольство.
— Зря ты так шутишь, Асет, — сказала она. — Нельзя так. А позавтракать тебе надо. Сил наберешься перед важным делом, да и волноваться меньше будешь. Я, когда волнуюсь, всегда ем. Или боишься потолстеть?
Асет фыркнула:
— Чего мне бояться? Даже если целого барана съем, все равно потолстеть не успею. Или ты забыла, что я сегодня умру?
Лицо Маклюды стало еще более недовольным.
— Странные ты вещи говоришь, подруга. Ой, странные. До тебя никто так не говорил. — Маклюда посмотрела на пластиковую бутылку, стоящую на столе, и подозрительно прищурилась: — Ты пила сок?
— Пила, а что толку? — ответила Асет. — Сначала после него хорошо, а потом — когда душа протрезвеет и в тело вернется — от всего тошнит. Разве сама не знаешь?
— Так, Асет… — Маклюда нахмурилась. — Я больше не хочу продолжать этот ненужный разговор. Живо спускайся с печки и иди к столу. У нас времени в обрез.
— У тебя-то его много, — с грустной усмешкой сказала Асет. — А вот у меня… Ладно, сейчас «спущусь. Только ты отвернись, мне надо одеться.
— Одеться? — Маклюда насмешливо подняла брови. — Ты что, королева Англии? Или думаешь, я никогда не видела женского белья?
— Белье, может, и видела, а вот все остальное… Хотя какая теперь разница.
Асет выбралась из-под одеяла, повернулась и поставила ногу на ступеньку.
— Ох! — изумленно охнула Маклюда и прижала ладони к щекам. — Ты что же это вытворяешь?
Тем временем Асет спустилась вниз и повернулась к Маклюде лицом.
— А что такого? — равнодушно спросила она.
— Ты ведь совсем голая! — заорала Маклюда.
— Ну голая, — столь же равнодушно согласилась Асет (она и впрямь стояла перед Маклюдой в чем мать родила). — А какая разница? И вообще, я больше не Асет, а журналистка Катя Иванова. Кстати, ты забыла перекрасить мне волосы.
— Я привезла парик, — машинально отозвалась Маклюда, по-прежнему с возмущением и презрением глядя на голую Асет. — Почему ты спала голая?
Асет усмехнулась:
— Хочешь знать почему? Потому что я напилась твоего сока, и мне стало хорошо. Так хорошо, как никогда еще не было. И я вспомнила одного мужчину…
При слове «мужчина» зрачки Маклюды сузились.
— Мужчину, — с вызовом повторила Асет. — И мне было приятно про него думать перед сном. Ты хочешь, чтобы я продолжала?
Маклюда грозно сдвинула брови.
— Нет! — сказала она. — Хватит рассказывать. Лучше возьми платье и оденься. Смотреть на тебя стыдно.
Асет пожала плечами и подошла к стулу, на спинке которого висела ее одежда. Одевалась она медленно и лениво, словно и впрямь была королевой, не привыкшей одеваться сама. Маклюда по-прежнему пристально на нее смотрела, словно пыталась разгадать, что на уме у этой сумасшедшей девчонки.
Еще несколько дней назад Асет сжалась бы в комочек под суровым взглядом Маклюды, но теперь ей было абсолютно все равно, что скажет, что подумает или даже что сделает Маклюда.
За минувшие сутки в душе Асет произошли такие изменения, после которых человек не может оставаться прежним. Асет сознавала, что ведет себя необычно (и необычно в первую очередь для себя самой), но ничего не могла с этим поделать. Больше того, ей и не хотелось ничего делать. Асет ожидала страх, тревогу, ужас, но на нее вдруг навалилась чудовищная апатия.