Очередная встреча Анастасии и Льва прошла в пиццерии. Они сидели за тем же уютным столиком, что и в первый раз, когда Лев старался произвести впечатление щедрого и состоятельного бизнесмена, заказывая дорогие блюда. Теперь он заказал пиццу для Анастасии и два стакана томатного сока. Сам не ел, и его лицо заметно озадаченное с холодным безучастным взглядом не предвещало ничего доброго, но Анастасия, чрезмерно увлеченная собой, не придавала этому значения. «Я беременна! У нас будет ребенок!» — хотела она скорее поделиться новостью, но никак не решалась. Лев тоже молчал, дав возможность Анастасии сначала поесть.
— Я должен тебе кое-что сказать, — сухо заявил он, — но сначала, пожалуй, допей сок. Боюсь, что иначе испорчу тебе аппетит, — добавил он подавленным голосом.
— Что-то случилось? Не томи! Говори, что у тебя стряслось! — Анастасия смутилась, и плохое предчувствие заглушило радостные нотки поющей ликующей души.
— Допей сок, Златовласка!
Чувство вины тяготило его как никогда. Будь на месте Анастасии любая другая, он бы возможно и не пришел, не усложнял бы себе жизнь и не подбирал подходящих слов для разрыва, ему не пришлось бы видеть разочарования в глазах и не чувствовать себя жестоким и несправедливым. Но Лев твердо решил поставить точку, несмотря на протесты своего второго «я». Он по-прежнему питал симпатию и чувство сострадания к Анастасии, называл свое безумное влечение любовью. Менялось лишь восприятие степени этих чувств. То ему хотелось бежать к ней сломя голову, то забыть, не видеть и не вспоминать. Также как и было с Сюзанной.
— Ну, хорошо, — она залпом опустошила стакан и нерешительно посмотрела в его глаза, ожидая всего чего угодно, только не слов о расставании.
Льву нелегко было начать, но он собрался с духом и выразительно, почти без изменений в голосе, произнес отрепетированный текст:
— Анастасия, я много думал о нас и пришел к выводу, что мы не подходим друг другу. Поверь, дело не в тебе — ты милая, красивая, умная,
Глава ХХII
Они не виделись слишком долго по меркам Анастасии, но прошло не так много времени, чтобы мысли о нем уже не доставляли душевной боли.
Январский мороз разрисовал окно загадочными узорами. В них были и высокие снежные ели, и хрустальные замки с клумбами ледяных роз, и холодная синь небес точь-в-точь как цвет глаз Льва Зольтемана. Анастасия в выходные дни часто стояла у окна: грелась у единственной секции батарей и думала о чем-то своем.
Однажды в рождественское утро, вымыв посуду после завтрака в студеной воде и натянув рукава шерстяного свитера на замерзшие ладони, она положила руки на батарею, сидя возле подоконника, словно перед столом. Баба Нина расчищала дорожки, Бимка, сливаясь со снегом, крутился рядом — невозможно было не заметить его радости по вилянию пушистым хвостом с темным кончиком. Его уши стояли торчком как у рыси, а на довольной морде чернело единственное маленькое пятнышко между прищуренных добрых глаз. Анастасия любила этого пса. Порой, глядя на него, она вспоминала, как плакала в детстве, когда Биму из фильма зажало лапу рельсами, а дальше досмотреть ей не разрешила мама и выключила телевизор. Досмотрела этот фильм Анастасия, когда уже ходила в школу, но все равно плакала от жалости. Теперь ей снова хотелось плакать, но уже по другим причинам.
Проносился настойчивый ветер, и голый высоченный тополь, и круглая яблоня все сильнее укутывались в нарядную шаль из снежинок. Сквозь редкие ветви дальних кустарников таких же серебристых и праздничных виднелась проезжая часть с мелькающими автомобилями. Вдоль дороги кое-где выглядывала сухая трава. В поисках семян на эти полянки осторожно опускались стаи синиц, а пара серых голубей проворно разгребала снег на тротуаре, где каждое утро случайные прохожие подкармливали птиц.
От повторяющихся вихрей и монотонности утренних картин мысли Анастасии уходили далеко-далеко в то недавнее прошлое, которое осталось там, где не стихают канонады тяжелой артиллерии. Она вспомнила своих подружек, их мечты о свадебных платьях, траурные венки и плач родных у могил. Охватила тоска, и, глядя на улицу, она почувствовала себя такой жалкой как Бимка, надломленной как ветка старого тополя, слабой как снежинка, кружащаяся в вихре, но живой и способной преодолеть любые трудности во имя своего ребенка.
Издали Анастасия узнала фигуру своей бабушки в карамельном пальто. Она возвращалась с рынка с пакетом продуктов. Бимка подбежал к ней и выпросил кусочек хлеба, но, лишь обнюхав его, снова принялся скулить. «Хитрец — хотел косточку!» — подумала Анастасия.
Прасковья Марковна выглядела расстроенной. Она прекратила общение со своим старым другом — как только внучка призналась ей во всем: и в том, что Лев бросил ее, и в том, что она в положении. Сначала бабушка хотела с помощью давления на Николая Зольтемана заставить Льва жениться на Анастасии, но, подумав хорошенько, они обе пришли к выводу, что насильно мил не будешь, и решили ничего не говорить Зольтеманам о беременности. Прасковья Марковна предлагала уехать в Сибирь, чтобы не было ни малейшей вероятности пересечься со Львом в городе, чтобы ни он, ни его отец в будущем не требовали свиданий с их маленькой девочкой, появления которой Прасковья Марковна ждала с большим нетерпением, нежели рождения собственной дочери.
Анастасия тогда еще не решалась сменить место жительства. Она привыкла к их убогой комнатушке, к соседям, к сотрудникам, к работе в супермаркете, к тому же она не забывала и о социальной помощи для ребенка, а для этого нужно было официально уйти в декретный отпуск. На алименты она совершенно не рассчитывала, но ее не покидало чувство, что настанет день, когда Лев узнает о дочери и примчится с цветами, игрушками и конфетами. В зависимости от его поведения она бы приняла окончательное решение — уехать и начать новую жизнь или остаться и позволить Льву навещать их, конечно, если у него будет такое желание. В глубине души Анастасия хотела, чтобы у малышки был отец, даже если только по выходным, но принуждать Льва к ответственности она не намеревалась — она все еще чувствовала себя преданной и использованной. Было больно, что Лев перешагнул через ее чувства как через коврик на пороге, вытер ноги и пошел дальше.
Николай Зольтеман ни в ноябре, ни в декабре, ни к Рождеству не приехал навестить сына. Между ними снова выросла стена непонимания. Виной тому послужила Сюзанна. Она настояла, чтобы Лев показал ей рассвет над Нилом, пирамиды Гизы и сводил в гробницу Тутанхамона, мол, тянет ее в Египет как Клеопатру, и на все ее прихоти Лев оформил еще один кредит, что и взбесило Зольтемана старшего. Об этом он упомянул в новогоднем письме для Прасковьи Марковны. Он так же приглашал ее с внучкой погостить у него на даче, где долгими зимними вечерами он только и делал, что раскачивался в кресле-качалке у камина, но Прасковья Марковна ответила отказом и попросила впредь ей не писать.
Внезапно раздался стук в дверь, и Анастасия одернула руки от батареи, закатила рукава, еще раз взглянув на бабушку сквозь круглый кусочек стекла, отогретый дыханием на фоне расписных узоров, и с удивлением направилась к двери.
— Кто там? — спросила недоверчиво.
— Настя, это я — Карина!
В плохо освещенном коридоре стояла ее сотрудница. Белый свет из комнаты, где были распахнуты шторы, озарил ее взволнованное лицо. На куртке блеснули капельки растаявшего снега. Карина тяжело дышала и мялась на месте.
— Привет. Ну, чего ты стоишь, заходи! Что стряслось? На тебе лица нет.
Анастасия завела ее в комнату, предложила снять куртку, но Карина отказалась:
— Я ненадолго. Тут такое дело, не знаю, как и сказать, в общем, Льва сбила машина. Это произошло вчера поздно вечером в центре города. Он был пьян…
— Он, что умер? — перебила Анастасия.
— Нет, но он в критическом состоянии. Мама говорит, что он может остаться инвалидом на всю жизнь. На утро он все еще не пришел в сознание. Телефон разбит. Мама пыталась воспользоваться его сим-картой, но и она повреждена — позвонить его отцу и сообщить нет возможности, и я решила прийти к тебе. Нужно что-то делать.
— О Боже, — Анастасия разревелась, — но что я могу сделать? У бабушки был адрес Николая Трофимовича… Отправить срочную телеграмму? Как помог бы сейчас мобильный телефон!
— А у твоей бабушки нет его телефонного номера? Мы бы позвонили с моего мобильника!
— Думаю, нет. Что же делать? А если он не очнется? Что с ним? Он сильно покалечен?
— На нем места живого не осталось. Сама представь, как выглядит человек, которого на скорости сбивает машина. Дежурный врач разговаривал со свидетелями. Они говорят, что Лев отскочил после удара на двадцать метров. Представляешь, какой это был удар? Самое страшное — это перелом позвоночника: без операции не обойтись, но без денег операцию никто делать не будет. И вообще, ты бы знала, сколько стоит одна капельница…
— Я должна его увидеть, — Анастасия схватила пальто и шарф, бросила вещи на кровать и, открыв шкаф, из обувного коробка, где хранились документы, взяла несколько купюр. — Я сейчас быстро оденусь и пойду к нему. Побегу! У меня есть немного денег… по крайней мере на обезболивающее хватит… Боже, хоть бы он поправился и встал на ноги!
— У Льва свой бизнес, богатый отец — зачем тебе платить за то же обезболивающее? Пусть сами платят! Тем более, Лев тебя бросил.
— Если он очнется, а он должен очнуться, то ему наверно будет очень больно. Я не хочу, чтобы он страдал, даже если он и заслуживает наказания… но не такого же.
— Ладно, не буду тебя отговаривать от добрых намерений, но первым делом нужно сообщить отцу Льва о несчастном случае. Кстати, Льва тоже сбила черная Шкода. Как-то все это очень подозрительно, не находишь?
— Как и его друга? — Анастасия сосредоточилась. — А номера? Водителя не нашли?
Не успела Карина ответить, как в комнату вошла Прасковья Марковна:
— Лев попал в больницу? — спросила она.
Анастасия все ей объяснила в двух словах, и Прасковья Марковна успокоила внучку тем, что у нее сохранился почтовый адрес Николая Зольтемана, и она сейчас же пойдет в отделение связи, чтобы отправить ему срочную телеграмму.
Втроем они поспешно спустились по лестнице и вскоре разошлись в разные стороны.
Глава XXIII
Вне себя от волнения Анастасия всматривалась в лицо спящего Льва. Его до неузнаваемости исказила ужасная трагедия, и если бы не две знакомые цепочки на шее, то Анастасия сначала непременно усомнилась бы, что перед ней именно он.
Лев не проявлял никаких признаков жизни, кроме слабого едва ощутимого дыхания. Голова туго перебинтована. Повязка на виске пропиталась кровью; часть лица стесана; вокруг раны, сочащейся сукровицей, образовались корки. Дрожащей рукой Анастасия коснулась его распухших губ. Они показались ей слишком горячими и чужими, словно не их поцелуи будоражили ее мысли не так давно. Рука осторожно скользнула по щеке. Кожа имела фиолетовый оттенок, под глазами нависали мешкообразные складки, и даже нос казался чужим — большой с широкими полями и круглым поцарапанным кончиком. Брови не изменились — они по-прежнему сохраняли правильную форму и лишь несколько отросших волосинок выбивались из четких очертаний.
Анастасия с болью смотрела на загипсованную руку и ногу, на капельницу, от которой тянулась прозрачная трубка, на белый прямоугольный кусочек лейкопластыря, придерживающий острую иглу, на неподвижные сжатые пальцы такие же избитые и в фиолетовых синяках, как и лицо, левое предплечье, и даже верхняя часть груди, не укрытая одеялом.
Анастасия гладила и держала его руку в своей, напрасно разговаривала с ним в надежде, что он откроет глаза, узнает ее и скажет хоть слово, но Лев никак не реагировал. Она дрожала всем телом. То сидела у кровати и плакала, то вскакивала и переносила стул к окну, к батарее, подносила сложенные ладони к губам и бессвязно шептала молитвы, глядя в низкое бледно-серое небо.
Несколько раз заходила медсестра, проверяла пульс, капельницу и советовала Анастасии не мучить себя, а пойти домой и ждать новостей от Жанны Сергеевны — мамы Карины.
— А если я только уйду, а он откроет глаза? — наивно отвечала Анастасия, на что Татьяна, так звали медсестру, лишь пожимала плечами и сочувственно вздыхала.
С самого начала Татьяна не разрешила Анастасии даже войти в палату, она уперто твердила, что пациент в тяжелом состоянии и визиты крайне не желательны, но ее разжалобили слезы, к тому же Анастасия сама вызвалась оплатить первую медицинскую помощь, после того как Татьяна предъявила ей чеки на покупку медикаментов в аптеке. В итоге в кошельке у Анастасии осталась лишь незначительная сумма, на которую и килограмма яблок нельзя было купить, но она со спокойной совестью выполнила свой долг, и ей было приятно, что именно она, а не Сюзанна, и не кто-то из друзей Льва первый примчался к нему в больницу. Где-то на подсознательном уровне она все еще соревновалась с ними, особенно с Сюзанной, которая ни утром, ни днем, ни вечером так и не появилась.
Ближе к полудню Лев слегка шевельнул рукой, и Анастасия тут же заговорила с ним в полный голос:
— Ты меня слышишь? Лев! Скажи хоть слово! Ну, пожалуйста, услышь меня!
— Зла-то-влас-ка… — прошептал он по слогам, не открывая глаз. Его губы едва шевелились, но и от малейшего движения нижняя губа лопнула, и капелька алой крови застыла на ней.
— Лев… я сейчас вернусь…
Анастасия привела медсестру.
К их приходу Лев открыл глаза и ерзал головой по подушке, будто хотел избавиться от повязки, как собачонка, не привыкшая к шляпкам и кофточкам. Татьяна лишь взяла его за руку и задала вопрос о самочувствии, как вдруг он неожиданно громко вскрикнул и одернул руку. Потом послышались сердобольные стоны, и все его тело несколько раз сотряслось как при сильном ознобе. К бровям скатились крупные капли пота. Боль давила на него изнутри, и когда он взглянул расширенными глазами на медсестру, та отшатнулась и выбежала из палаты с криками: «Иван Ильич, идите скорее — Зольтеман пришел в себя».
После осмотра доктор сказал: «Жить будет, не волнуйтесь». Он также завел разговор об операции, на что Анастасия ответила, что этот вопрос лучше обсудить с отцом Льва и уверила, что тот в скором времени приедет.