— Могла, но я попала в историю, а дядя...
— Значит, ты не возьмешь у меня альбом?
— Сейчас нет. Может быть, позже...
— Не возьмешь?
— Нет!
— Оставь ее в покое! — кричали подружки.— Отцепись!
Зеленые глаза хорошенькой девочки погасли. Она сказала злым голосом:
— Знаешь что я тебе скажу? Плевать я хотела на твоего якобы дядю и на тебя, ты... ты... подкидыш !
— О, Боже! — простонала Бася.
Несколько девочек, не понимая, что может означать последнее слово, остолбенели по другой причине: эта нахальная Зеленоглазка оскорбила великого писателя, бросила комок грязи в божество! Ха! Минута немого изумления взорвалась страшным скандалом. Зеленоглазку на месте забросали бы камнями, но администрация школы, не предполагая, что когда-нибудь возникнет такая потребность, не обеспечила вовремя нужное количество камней. Зато Зеленоглазку закидали каменными словами, что не произвело на нее слишком большого впечатления. Однако, не сговариваясь, все объявили ее прокаженной. Все сердца закрылись перед ней, как некоторые цветы закрываются перед ночным холодом. Это было нелегкое решение. Человек не может наказать человека тяжелее, чем замкнув перед ним свое сердце.
Бася была потрясена. Пан Ольшовски слишком большой и возвышенный человек, чтобы его могли оскорбить или унизить ядовитые, родившиеся из злости, слова. Но что должно было означать это последнее? Почему эта девочка назвала ее подкидышем? Швырнула этим словом, как тяжелым ядром. Что значит «подкидыш»? Бася знает, что подкидышем называют самое несчастное существо на белом свете: ребенка без родителей, которые или умерли, или исчезли. Нет у него нежной любви, которой люди окружают маленькое создание. Подкидыш —это самое невинное создание, которое обижено с рождения. Он плачет, а рядом нет матери, которая бы поцелуями осушила его глаза. Только преступная глупость может вымолвить страшное слово «подкидыш» с презрительной усмешкой. Ведь это слово полно слез. В нем умещается бескрайнее горе. Подкидыш — это беззащитный птенец, выпавший из гнезда во время бури. Самое лучшее, что может сделать человек,— это поднять одинокого ребенка с мостовой и прижать его к сердцу. Такие поступки Бог записывает золотым пером.
Бася знает обо всем этом. Не понимает только, почему одноклассница назвала подкидышем именно ее. Какая горькая правда таилась в этой насмешке?
Когда она пришла домой, глаза ее были полны слез.
— Что с тобой, Басенька? — спросила обеспокоенная пани Ольшовска.
— Ничего, тетя.
— Но ты ведь не от радости плачешь?
— Разве я плачу? Ох, тетя!
Она втиснула голову в плечо пани Ольшовской, которая начала гладить ее по волосам.
— Что с нашей хорошей девочкой? — сердечно спрашивала пани Ольшовска.— Что случилось?
Со стиснутыми губами и застывшим взглядом она выслушала рассказ Баси.
— Дорогая моя девочка! — проговорила она нежно.— Твоя одноклассница думала, что обидит тебя. Неизвестно, откуда она знает о том, что у тебя нет родителей, что ты сирота. Это глупая девчонка. Если бы ты даже была, как она говорит, подкидышем, если бы ты была несчастным ребенком, ни в коем случае нельзя напоминать о таком несчастье. Но тебя ведь нашли в объятиях мертвой матери.
— Как это было? — спросила Бася не дыша.
До сих пор на эту тему с ней не говорили. Бася знала, что ее родителей унесла смерть, но бросать тень на маленькое сердце, рассказывая о трагедии, никто не хотел. Пан Ольшовски должен был когда-нибудь рассказать ей обо всем — когда-нибудь, когда сердце ее закалится и сможет мужественно перенести кровавую историю несчастья. Но, по-видимому, жадное любопытство людей добралось до Баси, а теперь злая девчонка слепила из ее несчастья ядро и угодила им в ее сердце.
Нани Ольшовска начала рассказывать.
В комнате было сумрачно, а слова впитывались в мрак, как влага в черную ткань. Она рассказывала ей про отца, о котором не было никаких известий с тех пор, как он уехал в экспедицию в южноамериканские джунгли. О матери, отчаявшейся до помутнения рассудка во время путешествия, накануне которого она, видимо, получила ужасное известие из Америки. О пани Будзишовой, доброй женщине, об ошибке благородного страшилища Балицкого, о родственниках, живущих во Франции.
— Остальное ты пережила с нами, дорогая моя девочка. Ты знаешь, как мы тебя любим... Бог нам тебя послал, маленькая, и ты останешься с нами столько, сколько захочешь. У нас с дядей одно сердце, и ты знаешь, что оно не изменится к тебе... Может, ты еще о чем-нибудь хочешь спросить, Басенька?
Бася слушала всей душой, внимательно всматриваясь во мрак, словно бы именно там происходили события, о которых ей рассказывали. Усилием памяти она вызвала восковобледное прекрасное лицо матери. Услышала во мраке отчаянный крик, адский грохот и скрежет. Потом все это стерлось и расплылось.
— О, мамочка...— вздохнула она тихонько и с таким чувством, что пани Ольшовска вздрогнула и прижала ее к себе.
Улыбка
кровавого
Ирода
В глазах Баси, всегда веселых, появилась необычная серьезность! Она словно увяла.
— Удар был слишком внезапным,— сказала пани Оль- шовска мужу.
— Бедненькая,— шепнул он— Надо ее отвлечь и занять чем- нибудь веселым.
Бася, однако, сама нашла себе занятие, воспылав неожиданной любовью к географии. Долгими часами она путешествовала по картам, особенно же полюбила поездки по Латинской Америке.
По джунглям, по каменным пустыням, по лесам, пышущим жаром, по вспененным рекам, в одну ночь переполняющимся мутной водой, вели ее книги, старательно подобранные. Она вылавливала из них все сведения о тех «нечеловеческих землях» и чертила на картах выдуманные дороги. Странные мысли, как тропические бабочки, летали над ее сердцем,
— Она ищет отца по карте,— сказал жене Ольшовски — Сердце у меня разрывается... >
Однажды Бася появилась у него в кабинете.
— Дядя, милый,— сказала она тихонько.— Ты знаешь профессора Сомера? >ЯВ
— Знаменитого географа? Знаю. А почему ты спрашиваешь?
— Ты мог бы написать ему рекомендательное письмо?
— А зачем...— начал Ольшовски, но не закончил — Конечно, детка! — быстро продолжил он.
Со свеженаписанным письмом Бася появилась перед знаменитым ученым. Географ, увидев перед собой хрупкое человеческое существо, наморщил лоб.
Бася подала ему письмо.
— Садитесь, если найдете куда,— сказал он не очень приветливо.
Однако сесть было некуда, так как весь кабинет завален книгами и картами. Если бы наступил конец света и все пропало, пан профессор Сомер, уцелев каким-нибудь чудом, смог бы восстановить весь мир без малейшего труда с помощью своих карт и библиотеки. Так как в этот момент ничто не грозило миру, он занялся чтением письма. Дочитав до половины, он остановился и посмотрел на Басю. Снова начал читать, но уже с большим вниманием. Закончил, снял очки и немного помолчал.
— Бзовски... Бзовски...— он начал говорить, словно сам с собой — Мой лучший ученик... Адам Бзовски... Мило мне, дорогая детка, что я тебя вижу. Я очень любил твоего отца, очень. Он получил бы после меня... Но ладно. Несчастье. О чем ты хотела бы спросить?
— Хочу узнать, пан профессор, куда отправился мой отец и как он погиб,— ответила Бася серьезно.
— Сейчас я тебе объясню.
Ловким движением ноги он отбросил в сторону никому в этот момент не нужную Европу, свалил на кучу какого-то хлама Азию и, наконец, как Колумб, нашел возле печи обе Америки.
— Ты что-нибудь понимаешь в этой карте? — спросил он с > подозрением.
Бася проехалась пальцем по Южной Америке и на одном дыхании выговорила названия всех республик.
Великий географ посмотрел на нее с нескрываемой радостью.
— Замечательно, маленькая женщина! — воскликнул он в восхищении — А сейчас скажи, где находится мой палец.
— В Эквадоре!
— Твоя сообразительность делает честь женскому полу. Восемь женщин из десяти сказали бы, что это Закопане, потому что видны какие-то горы.
— Это Анды,— объяснила Бася знаменитому географу.
— Мне кажется, что истина на твоей стороне,— рассмеялся ученый.
— Я была тут уже десять тысяч раз,— выговорила Бася тихо.
Он посмотрел на нее с искренним изумлением, потом, поняв, каким образом и с какой целью она путешествовала по этим краям, он прогнал улыбку и серьезно сказал:
— Это нижний Эквадор, болотистый, зараженный малярией и лихорадкой... А это верхний, затерянный среди гор и ущелий. По-испански — 1егга Гпа — «холодная земля». За эти вершины и отправился твой отец с двумя французскими учеными.
— Зачем?
— За знаниями. Там, за этими горами, живет индейское племя хибаро, о котором ходит множество легенд. Поэтому они и пошли в эту экспедицию, чтобы целый год изучать этот уголок земли. Один из них должен был записывать речь и песни, второй хотел собрать тойные сведения обо всем, что там живет и растет, а твой отец собирался исследовать саму землю, скалы, горы и реки. Но в это время... Ты сможешь мужественно выслушать все, что я тебе скажу?
Бася серьезно кивнула головой.
— А в это время, когда они переходили через горы, на большой высоте обвалилась тропа. Один из французов уцелел, второй же и твой отец... Господи, упокой их души...
— Пан профессор,— сказала Бася глухо.— Это все верно?
— Так рассказал тот, кто уцелел. Ему удалось добраться до человеческого жилья, до поселка Луи. Оттуда он вернулся в Париж. Французское географическое общество опубликовало его сообщение в своем официальном бюллетене. Это все, что я знаю... Конечно, еще долго после катастрофы шли поиски. Но не нашли никаких следов. Пропасти прожорливы. Какие-нибудь жуткие ливни погребли трагедию в скалах и камнях. А сейчас... Сейчас прошло уже десять лет... Выше голову, девочка! Твой отец погиб на посту, как солдат. Солдат науки — это самый геройский герой. Он никого не убивает, ищет источники жизни, хочет расширить мир и освещает дорогу тем, кто идет за ним. Гордись своим отцом... Подожди, детка, я сейчас еще что-то тебе покажу.
Он снял со стены большую фотографию, на которой возле него сидели шестеро молодых людей.-
— Вот твой отец,— сказал он сдавленным голосом.— Вот этот, слева...
Бася впилась взглядом в светлое, открытое, веселое лицо. Она вглядывалась в него так пристально, что это лицо начало расти, увеличиваться, и вот уже светлые глаза заглянули ей прямо в душу.
— Папочка! — выговорила Бася отчаянным шепотом.
Профессор Сомер мягко взял фотографию из ее рук.
— Не надо, маленькая, не надо... Лучше улыбнись ему.
Светлое лицо отца вошло ей в душу и закрепилось там, как на фотопластинке.
В этот вечер она молилась:
— Сделай, Боже, так, чтобы ему не было холодно и в той пропасти... Пусть минуют его камни, летящие с обрыва... Пусть его могила будет спокойной в этой далекой, страшной, чужой земле... Смилуйся над моим бедным отцом, Господи!
Ольшовским Бася сказала:
— Я знаю все!
Она спрятала атласы и карты, потому что по эквадорским плоскогорьям уже могла путешествовать с закрытыми глазами.
Ее ждала еще одна обязанность, очень срочная: надо было навестить могилу матери и побывать у пани Натальи Будзишовой, своей первой опекунши.
Обе долго стояли на коленях возле могилы, старательно ухоженной и обсаженной цветами.
— Это вы помните о ней...— сказала Бася взволнованно — Как мне вас благодарить?
Она взяла обе ее руки и прижала их к своему лицу*
— Оставь, детка! — защищалась пани Будзишова — Никакая это не заслуга. В нашем отвратительном городке нельзя ни о чем говорить с живыми, вот человек и ищет хоть немного отдыха на кладбище... Ну, посадила я тут несколько цветов, ну и что? По крайней мере, мне есть чем заняться.
— Но ведь пан доктор...— проговорила Бася.
— Пан доктор всегда больше радуется тифу, чем мне. Кроме того, он играет в пикет с аптекарем, неплохая компания, да? А болеть за них приходит владелец склада похоронных принадлежностей. Ну, ну... Но раз уж речь зашла о смертельных делах, скажи мне, что с тем вампиром, актером, который пугает людей?
— С паном Валицким? — улыбнулась Бася.— Он каждое воскресенье приходит к бабушке на обед, и они скандалят до вечера. Он очень постарел.
— А зубами скрипит?’
— Уже не очень. Только-по воскресеньям.
Бася провела три солнечных дня у благородной Будзишовой, которая, однако, была кисловатой, как перебродившее, но когда-то благородное вино. Пора было возвращаться.
— Теперь ты доедешь одна до Варшавы? — улыбнулась Будзишова во время нежного прощания— Не нужно тебе больше таблички с адресом?
В Варшаве Басю ожидала печальная новость.
— Валицки тяжело болен! — сообщил ей пан Ольшовски.
— О Боже,— искренне опечалилась Бася.— Я только что разговаривала о нем с пани Будзишовой. Что с ним?
— Он сильно простудился где-то во время своих актерских странствий. Воспаление легких. Его положили в больницу.
— А можно его навестить?
— Не только можно, но и нужно, Бася! Этот несчастный человек все время спрашивает о тебе. Может, ты не помнишь, но, когда ты болела девять лет назад, он волосы на себе рвал и приходил каждый день.
— Я помню... Он еще смешно кричал, чтобы меня развеселить. Бедный, бедный Ирод!
Она поскорее побежала к бабушке, чтобы поговорить о нем. Пани Таньска была потухшей,
как факел, и дымилась плохим настроением.
— Я ему говорила: носите осенью рейтузы! одевайтесь теплее! Я ему десять раз говорила, и ты думаешь, что он меня послушался? Ты знаешь, какие у него ботинки? Один раз он пришел, а я смотрю - на ковре лужа... Рыбу можно было ловить... Я ему говорю: что такое? почему вы не вытираете ноги у дверей? «Я вытираю, вытираю, — бубнит этот бандит,— но это мне не удается. Эта вода не снаружи, это вода подкожная, она вытекает из самих ботинок!» Поднимает ой нахально сначала одну ногу, а потом другую и хвастается, что в подошвах у него дыры. Я уж хотела заскрежетать зубами, но он меня опередил, а я с ним конкуренции не выдержу. «Я разбогател на искусстве! - начал он кричать - Это мне награда за героизм! Так я за ней гонялся, что продрал эти смешные башмаки!» Ты слышала что-нибудь подобное?
— Бабушка,— несмело сказала Бася.— Надо было купить ему новые...
Пани Таньска посмотрела на нее мрачно.
— Ты так думаешь? — сказала она черным голосом.
С громким треском она открыла шкаф и вынула пару сверкающих ботинок.
— А это что? — воскликнула бабушка.
— Ботинки...
— В самом деле. Слепой бы понял, что это ботинки. Я купила их и говорю: «Возьми их и носи на здоровье». А этот убийца чуть меня не прикончил. Кричал так, что весь дом сбежался. «Я не нуждаюсь в ничьей милостыне! — орал.— Я артист, а не нищий! Носите их сами, ведь у вас ноги как у слона! И обе левые!» Слышишь? Ага! И еще кое-что похуже говорил. «У замшелых дам бывают дурацкие идеи. Может, вы пожертвуете мне еще какие-нибудь свои махровые рейтузы? Отдайте их кому-нибудь другому... Послужат палаткой во время ливня...» Потом хлопнул дверями — только я его и видела. Бедняга...
— Вы рассердились?
— За что? Этот человек чист, как слеза, и у него есть своя гордость. Он мне наговорил всякого, я ему наговорила, и конец... Скучно мне без него... А когда я узнала, что он заболел, сердце у меня сжалось... Пойдешь к нему, Бася?
— Пойду завтра с паном Шотом.
— Это хорошо, очень хорошо! Скажи ему, что я хотела как лучше. А у этого Шота спроси, не нужно ли чего. Сейчас он не сможет устроить скандал. Бедный пан Антони... Рожи корчит, а сердце ангельское... Марцыся в кухне поплакивает. Он говорил ей, что миллион лет она будет грызть в аду то, что плохо приготовила, и запивать смолой, а ведь бедняжка обожает его. Один раз он взял ее в театр, когда играл какого-то духа, а Марцыся убежала из театра со страху. За это он хотел ее поцеловать... Скажи ему, Бася, чтобы он скорее поправлялся.
Пан Антони Валицки — самый страшный Ирод всех времен и народов, упырь и оборотень во плоти, предводитель привидений, князь разбойников и кровавый призрак — не намерен был поскорее выздоравливать. Он тяжело дышал и хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Температура упорно подтачивала его.