— Ты давно на нем летаешь? — спросил я, стоя за его самолетом.
— Около месяца, недель пять.
Он говорил неправду. Пять недель в полях и, кем бы вы ни были, на самолете останутся пятна от грязи и масла, а в кабине будут стебельки травы, от этого никуда не деться. Но эта машина… Ни масла на ветровом стекле, ни зеленых травяных пятен на передних кромках крыльев и хвоста, ни раздавленных жуков на пропеллере. Таких самолетов, летающих летом в Иллинойсе, не бывает. Я исследовал «Трэвел Эйр» еще минут пять, потом вернулся и сел на траву под крылом лицом к пилоту. Мне не было страшно, мне нравился этот парень, но что-то тут было не так.
— Почему ты не говоришь мне правду?
— Я сказал тебе правду, Ричард, — ответил он. На моем самолете тоже написано мое имя.
— Невозможно летать на «Трэвел Эйр» так, чтобы на нем не осталось хотя бы немножко масла, дружок, немножко пыли. Хотя бы немного травы на полу. Боже, ну хотя бы одной царапины на обшивке!
Он спокойно улыбнулся в ответ:
Думаю, что люди не могли летать так долго не потому, что они считали это невозможным, а просто-напросто потому, что они не знали первого принципа аэродинамики. Мне хочется верить в то, что где-то есть другой принцип: для того, чтобы летать, нам не нужны самолеты, нам не нужны машины, чтобы проходить сквозь стены или добираться до других планет. Мы можем сами научиться этому, если захотим.
Он улыбнулся и кивнул:
— И ты думаешь, что научишься всему этому, продавая по полям полеты по три доллара за десять минут?
— Единственные знания, которые для меня что-то значат, это те, что я получил сам, делая то, что я делаю. На земле нет человека, который мог бы научить меня большему, чем мой самолет и небо, но если бы он и существовал, я бы тотчас отправился искать его. Или ее.
Темные глаза спокойно смотрели на меня.
— Если ты действительно хочешь научиться всему этому, то не кажется ли тебе, что тебя кто-то или что-то направляет?
— Конечно, направляет. Да и всех остальных тоже, разве не так? У меня всегда было такое чувство, что за мной кто-то наблюдает.
— И ты думаешь, что тебя за ручку приведут к учителю, который сможет помочь тебе?
— Да, если я сам себе не учитель!
— Может быть, так оно и случится, — сказал он.
Новенький пикап, подняв тучу пыли, съехал с дороги и остановился у поля. Открылась дверца, и из автомобиля вышли старик и девочка лет десяти. В воздухе висела коричневая пыль, ветра не было.
— Катаете пассажиров, верно? — спросил старик.
Поле открыл первым Дональд Шимода, поэтому я молчал.
— Да, сэр, — бойко ответил он. — Не хотите ли полетать?
— А если и захочу, то вы, поди, начнете петли крутить, да вверх тормашками меня переворачивать? — его глаза хитро блестели, он ждал, как мы отнесемся к его сельскому выговору.
— Захотите — будем, не захотите — не будем.
— А стоит это удовольствие, поди, уйму денег?
— Три доллара за десять минут, сэр. Это будет тридцать три и одна треть цента за минуту в воздухе, и, как говорит большинство, дело того стоит.
Было довольно странно сидеть и смотреть, как работает этот парень. Я уже давно привык к своему методу рекламы: «Гарантирую, что наверху на десять градусов холоднее, мистер! Побывайте там, где летают только птицы и ангелы! И это, всего лишь, за три доллара. Двадцать двадцатицентовых монет не так уж облегчат ваш карман!» Я забыл, что может быть и другой метод.
Одному заниматься подобным делом довольно напряженно. Я к этому привык, но все-таки, если клиентов нет, ты остаешься без обеда. Сейчас, когда я мог не зависеть от сегодняшнего дохода, я расслабился и стал наблюдать.
Девочка, блондинка с карими глазами и грустным лицом, подошла и тоже с любопытством смотрела на нас. Она была здесь явно только из-за деда. Она не хотела лететь.
Обычно все бывает наоборот: восторженные дети и подозрительные родители, но когда зарабатываешь себе на хлеб подобным образом, начинаешь понимать людей по-другому. Я знал: эта девочка не полетит с нами ни за что, даже если мы будем упрашивать ее все лето.
— Кто из вас, джентльмены? — спросил старик.
Шимода налил себе чашку воды.
— С вами полетит Ричард. Я еще не закончил свой завтрак. Или вам придется подождать.
— Нет, сэр, я готов. А мы сможем пролететь над моей фермой?
— Конечно, — ответил я, — только укажите направление, сэр.
Я выгрузил из передней кабины «Флита» свой спальный мешок, чехол с инструментами и посуду и помог старику забраться в кабину. Затем сел на заднее сидение и пристегнулся ремнями.
— Ты не крутанешь пропеллер, Дон?
— Угу, — он встал, держа чашку в руке, и подошел к моему самолету, — что нужно делать?
— Толкни его, но только осторожно. Импульс сам закрутит его дальше.
Каждый раз, когда пропеллер «Флита» толкает кто-то другой, они делают это слишком сильно, и, по всевозможным довольно сложным причинам, двигатель не заводится. Но этот парень толкнул его так медленно, как будто он занимался этим всю жизнь. Импульс провернул пропеллер, раздался треск, в цилиндр пошла искра, и старый мотор прекрасно завелся. Дон вернулся к своему самолету, присел на корточки и стал разговаривать с девочкой.
Лошадиные силы погнали мой «Флит» вперед, вокруг заметались стебельки травы, и вот мы взлетели. Мы поднялись на сто футов (если мотор остановится, мы приземлимся в кукурузе), на пятьсот футов (теперь мы сможем вернуться и сесть на поле), на восемьсот футов, разворот, выравнивание, и мы полетели на юго-восток, туда, куда мой пассажир показывал пальцем.
Минуты через три мы облетели его ферму, амбары цвета горящего угля, дом цвета слоновой кости, стоящий в изумрудной траве. На заднем дворе был огород — кукуруза, салат, лук, помидоры.
Старик в передней кабине смотрел вниз на свою ферму, видневшуюся между крыльями и расчалками «Флита».
На порог дома вышла женщина в белом переднике, надетом на голубое платье, и помахала рукой. Старик помахал ей в ответ. Потом они будут говорить о том, как хорошо они видели друг друга сквозь небо.
Наконец, он повернулся и кивнул мне: «Достаточно», — и мы повернули назад.
Я покружил над Феррисом, чтобы люди узнали, что над их городом происходят полеты, и стал опускаться по спирали к нашему полю, показывая, где нас можно найти. Заходя на посадку, я увидел, как «Трэвел Эйр» оторвался от земли и развернулся по направлению к ферме, над которой мы только что побывали.
Когда-то я летал в цирке вместе с другими пятью самолетами, и на секунду мной овладело беспокойство… Одна машина с пассажиром взлетает, в то время как другая садится. Мы мягко коснулись земли, и я вырулил к дальнему концу поля, поближе к дороге.
Двигатель остановился, старик отстегнул ремни, и я помог ему выбраться из кабины и сойти на землю. Он достал из брюк бумажник, отсчитал три доллара и одобрительно покачал головой:
— Отличный полет, сынок.
— Я думаю! Мы продаем хороший товар.
— Вот твой приятель, так он уж действительно продает!
— О?
— Да, твой приятель мог бы самому черту его хвост продать, держу пари!
— Как так?
— Девчонка, ясное дело! Уговорить полететь на самолете мою внучку Сару!
Он посмотрел на «Трэвел Эйр», далекую серебристую пылинку, кружащую над фермой. Он говорил таким голосом, каким обычно человек рассказывает о том, что у него в саду на засохшем кусте выросли цветы и зрелые яблоки.
— Эта девочка с рождения смертельно боится высоты. Вопит. Бросается в панику. Она скорее согласится засунуть голые руки в пчелиный улей, чем влезть на дерево. Она не станет подниматься по лестнице на чердак, даже если во дворе потоп разразится. Девочка любит машины, неплохо ладит с животными, но от высоты приходит в ужас. И вот, она в воздухе.
Он продолжал говорить и даже вспомнил те времена, когда некий Монмаут, работавший, как и мы, на биплане, вытворял в воздухе сумасшедшие штучки.
В это время я смотрел, как «Трэвел Эйр» приближался, рос и, наконец, начал спускаться, причем круче, чем следовало бы, учитывая тот факт, что в его кабине сидела девочка, боявшаяся высоты. Самолет пролетел над кукурузой, изгородью и аккуратно сел на три точки. Судя по тому, как Дональд Шимода умел сажать свой «Трэвел Эйр», можно было догадаться, что он летает уже давно.
Самолет подкатил к нам и остановился. Я подошел поближе. На пропеллере жуков не было. Эта восьмифутовая бритва не тронула ни единой мухи.
Я взобрался на крыло, расстегнул у девочки ремень, открыл маленькую дверцу передней кабины и показал ей, как нужно сойти, чтобы не повредить обшивку крыла.
— Ну, как тебе понравилось? — спросил я.
Она меня не слышала.
— Деда, я не боюсь! Честно, мне не было страшно. Дом был похож на игрушечный, мама помахала мне рукой, а Дон сказал мне, что я боялась потому, что когда-то упала и умерла, а теперь мне бояться больше нечего. Деда, я хочу стать летчицей. Я хочу самолет, и тогда я сама буду ухаживать за мотором и везде летать и возить людей! Можно?
Шимода улыбался, глядя на то, как старик пожимает плечами.
— Это он сказал тебе, что ты станешь летчицей, Сара?
— Нет, я сама так решила. Ты же знаешь, я уже разбираюсь в моторах.
— Что ж, поговорим об этом с твоей мамой. А сейчас нам пора домой.
Они поблагодарили нас и заторопились к своему пикапу, оба потрясенные случившимся в поле и в небе.
Подъехали два автомобиля, потом еще один, и вот в поле выстроилась целая очередь людей, желающих увидеть Феррис с воздуха. Мы сделали один за другим по двенадцать-тринадцать полетов, я съездил на бензоколонку за горючим для «Флита». Затем пришло еще несколько пассажиров, потом еще. Перед самым закатом мы успели сделать еще по полету-другому.
Я где то видел табличку «НАСЕЛЕНИЕ 200», и, по моим подсчетам, мы обслужили всех, а кроме того еще несколько приезжих.
В суете полетов я забыл спросить у Дона о Саре и о том, что он сказал ей, выдумал ли он эту историю о ее смерти или считал ее правдой. Но, время от времени, пока пассажиры менялись местами, я внимательно осматривал его самолет. На нем не было ни пятна, ни капли масла, и, летая, он явно старался избегать жуков, которых мне приходилось оттирать с ветрового стекла каждые час-два.
Когда мы закончили полеты, небо было почти черным. Я положил в свою походную плитку сухие кукурузные стебли, бросил на них угольные брикеты и зажег огонь. Было совсем темно. Огонь отбрасывал тени от стоящих рядом самолетов на золотистую траву.
Я заглянул в свой ящик с продуктами.
— Суп, тушенку или спагетти? — спросил я Дона. — Есть еще груши и персики. Хочешь горячих персиков?
— Все равно, — мягко ответил он. — Все или ничего.
— Ты разве не проголодался? Сегодня был трудный день.
— У тебя такой выбор, что не от чего приходить в восторг. Разве только немного тушенки…
Я открыл банку с тушенкой своим ножом из спасательного комплекта офицеров Швейцарских ВВС, проделал ту же операцию со спагетти и подвесил обе банки над огнем.
Мои карманы были набиты деньгами… Это было самое приятное время за весь день. Я достал из кармана смятые банкноты и принялся считать их, даже не пытаясь разгладить. Я насчитал сто сорок семь долларов и стал производить в уме нехитрые арифметические расчеты:
— Это будет… Это будет… Так. Четыре, и два в уме… За один день сорок девять полетов! Мы с «Флитом» выбились за сто долларов, Дон! А ты, наверное, за все двести. Ты же, как правило, возишь по двое.
— Как правило, — ответил он. — Кстати, о том учителе, которого ты ищешь…
— Никакого учителя я не ищу, я считаю деньги! — сказал я. — На это можно прожить неделю, даже если целую неделю будет идти дождь!
Он посмотрел на меня и улыбнулся.
— Ну а теперь, когда ты закончил купаться в деньгах, — сказал он, — не дашь ли ты мне немного тушенки?
3.
Массы, толпы и лавины людей обрушились на одного из них, стоящего в центре. Затем все эти люди превратились в океан, который грозил затопить его, но он, посвистывая, пошел по воде и исчез. Океан воды превратился в океан травы. Белый с золотым «Трэвел Эйр 4000» приземлился на эту траву, из кабины вылез пилот и водрузил над океаном полотно с надписью «ПОЛЕТ — 3 ДОЛЛАРА — ПОЛЕТ».
Когда я проснулся и вспомнил весь этот сон, который, почему-то, пришелся мне по душе, было уже три часа ночи. Я открыл глаза и увидел «Трэвел Эйр», стоящий в лунном свете рядом с моим «Флитом». Шимода сидел на спальном мешке, опершись спиной о левое колесо своего самолета, точено так же, как и в тот момент, когда я увидел его впервые. Не то чтобы я видел его отчетливо, нет, просто я знал, что он там.
— Эй, Ричард, — сказал он откуда-то из темноты, — ты еще не понял, что происходит?
— Что я не понял? — мрачно спросил я. Я был еще во власти воспоминаний и даже не удивился, что он не спит.
— Твой сон. Этот человек, толпы людей и самолет, — терпеливо объяснил он. — Тебе было любопытно, кто я такой, так что теперь ты знаешь. О'кей? В свое время были сенсационные истории: Дональд Шимода, тот самый, которого начали называть «Механиком-Мессией», «Американским Аватарой», тот самый, который в один прекрасный день исчез в присутствии двадцати пяти тысяч свидетелей.
Я помнил об этом. Что-то подобное я читал в газете какого-то маленького городка в штате Огайо, причем обратил внимание на это лишь потому, что новости эти напечатаны были на первой странице.
— Дональд Шимода?
— К вашим услугам, — ответил он. — Теперь ты все знаешь и можешь больше не гадать, кто я такой. Ложись-ка лучше спать.
Прежде чем заснуть, я еще долго думал об этом.
— Разве так можно… Я не думал… Ты был мессией, ты должен был спасти мир, верно? Я и представить себе не мог, что мессия может повернуть на сто восемьдесят градусов и все бросить, — я сидел на верхнем кожухе мотора «Флита» и рассматривал своего странного друга. — Дон, будь добр, кинь мне ключ девять на шестнадцать.
Он порылся в ящике с инструментами и кинул мне разводной ключ. Как и все остальные инструменты, которые он бросал мне сегодня утром, ключ плавно замедлил полет и остановился в футе от меня, плавно и невесомо покачиваясь в воздухе. Тем не менее, как только я коснулся его, он тут же обрел в моей руке вес и стал обычным хромованадиевым авиационным гаечным ключом. Впрочем, не совсем обычным. После того, как дешевый ключ семь на восемь однажды сломался у меня в руке, я стал покупать самые лучшие инструменты, которые только можно достать за деньги. В данном случае это был «Снэп-Он» — каждый механик знает, что это необыкновенный ключ, он ценится на вес золота, его приятно держать в руках и точно известно, что он не сломается, что бы с ним ни делали.
— Конечно, можно бросить! Можно бросить все, все что угодно, если тебе это надоело. Если захочешь, ты даже можешь бросить дышать, если тебе это надоело, — ради собственного удовольствия он немного погонял по воздуху отвертку «Филипс». — Вот я и бросил быть мессией, и если тебе кажется, что своими словами я пытаюсь защищаться, то о'кей, возможно так оно и ость. Все же это лучше, чем работать на работе, которую ты ненавидишь. Хороший мессия ничего не ненавидит, он свободен идти по любому пути, который он выберет сам. Впрочем, это, конечно, справедливо и для всех остальных. Все мы дети Бога, или дети Сути, или Идеи Разума, или, если пожелаешь, нас можно назвать как-нибудь еще.
Я подтягивал гайки цилиндров мотора «Киннер». Хороший мотор, старый В-5, но эти гайки разбалтываются сами по себе примерно через каждые сто летных часов, а я не люблю этого дожидаться. И впрямь, первая же гайка, за которую я взялся, провернулась на четверть оборота, и я был рад тому, что решил проверить мотор сегодня утром, до полетов с пассажирами.
— Что ж, пожалуй ты прав, Дон, но мне кажется, что мессианство отличается от всех остальных работ. Иисус, который опять стал плотником, чтобы заработать себе на жизнь. Пожалуй, это звучит странно.
Он задумался над этим:
— Я тебя не понимаю. Странно то, что он не бросил все эти дела, когда его начали называть Спасителем. Вместо этого он пытался рассуждать логически: «О'кей, я сын Бога, но ведь мы все дети Бога. Я Спаситель, но ведь и вы тоже! То, что делаю я, можете делать и вы». Каждый, кто находится в своем уме, должен это понимать.