Имелись еще и другие письма, написанные в том же духе. 8 июля маркиз предстал перед судом Авиньона по обвинению в клевете. Несчастный Перрен утверждал, что только выполнял свою работу, поскольку имя Сада все еще значилось в списках эмигрантов по департаменту Воклюз. Через четыре дня маркиз из Сомана прибыл в Иль-сюр-Соргю, где подписал публичное отречения от своих обвинений и согласился заплатить пятнадцать тысяч франков, присужденные ему к уплате судом.
Сад отвез Констанц в Апт к Гофриди, а сам отправился в имение Ма-де-Кабан. Рону он пересек в Боке-ре. Маркиз намеревался продать и это владение, но из этого у него ничего не получилось. Рене-Пелажи, все еще ожидавшая от Сада сумму в сто шестьдесят тысяч франков, понимала, что ничего не получит и от этой продажи, в связи с чем настоятельно попросила Гофриди не дать этому случиться.
В Провансе Сад и Констанц провели почти пять месяцев. В Сентуан они вернулись в октябре. К этому времени Директорату, пришедшему к власти в результате гражданского переворота, уже исполнился месяц. Великая республиканская революция — то малое, что от нее еще уцелело — похоже, деградировала до бюрократического абсолютизма. Осенью 1797 года основной заботой маркиза все еще являлся вопрос о включении его имени в список эмигрантов по Воклюзу. Мало того, что его имущество фактически находилось в под арестом, согласно декларации от 5 сентября, Сада могли призвать к ответу перед военным трибуналом. Эти дела оказались улажены только к следующему году.
— 5 —
К осени 1798 года положение маркиза еще более усугубилось. Сад по-прежнему не мог получить никаких денег из Прованса, и над ним все так же висел долг в шесть тысяч франков, которые он должен был заплатить за покупку недвижимости близ Парижа. Из дома в Сентуане они с Констанц выехали. Она отправилась погостить к своим друзьям, а маркиз обретался там, где мог найти жилье. На некоторое время он остановился в доме фермера-арендатора близ своей вновь приобретенной собственности, за которую еще полностью не рассчитался. Казалось, было бы лучше продать недвижимость, но это не представлялось возможным, и фермер перестал содержать его.
В начале 1799 года Сад вместе с сыном Констанц и слугой направил свои стопы в Версаль. Они жили на чердаке, и маркиз подвизался в театре, зарабатывая сорок су в день. Он боялся, как бы не стало известно о том «ужасном месте проживания», поэтому настоятельно просил, чтобы все письма ему адресовали на адрес таверны, дом 100 по рю де Сатори. Что касалось его семьи, то Констанц Сад считал «ангелом небесным», ниспосланным судьбой, а своего старшего, любимого сына, Луи-Мари, — негодяем, нашедшим отца в крайней нужде и ничего не сделавшим, дабы помочь ему. Маркиз хотел, чтобы Констанц отправилась к Рене-Пелажи и рассказала ей о его мытарствах. Для этой цели нашли посредника и договорились о дате. В этот момент, по свидетельству Сада, вмешался ЛуиМари и не позволил случиться предполагаемому визиту. Констанц пришла на чердак с карманами набитыми хлебом, который стащила у друзей, давших ей приют. «Пришлите мне средства к существованию, — писал маркиз Гофриди, — или вам не избежать страшной кары. Она непременно свалится на вашу голову. Высший Дух справедлив. Он сделает вас таким же несчастным, каким вы сделали меня. Надеюсь, так и будет. Я денно и нощно молюсь об этом».
На другой день — еще одно письмо. Адресованное адвокату, оно было написано рукой Констанц. Она извинялась за несдержанность Сада и просила извинить его. «Простите человека, находящегося в таком плачевном положении, который за последние два года исчерпал все средства к существованию». Но это послание не мешало маркизу и дальше продолжать негодовать по поводу поведения Гофриди. «Сегодня воскресенье. Идя на богослужение, вы хотя бы попросили Бога, чтобы он простил вас за то, что на протяжении последних трех лет вы рвете меня на части, издеваетесь надо мной и мучите меня?» Как бы искренне не проповедовал Сад философию атеизма и морального релятивизма, находясь в Венсенне и Бастилии, но в тяжелые минуты жизни он опирался, если не на католические, то во всяком случае, на деистические воззрения.
В октябре 1799 года маркиз написал официальное письмо депутату Национальной Ассамблеи, Гупийо де Монтегю, в котором предпринял попытку «предложить свои таланты Республике и делать это от всего сердца». За всем эти лежала попытка найти общий язык с Французским театром и поставить в нем неосуществленную «патриотическую трагедию» на тему Жанны д'Арк, «Жанна Лезне», написанную в Венсенне в начале 1783 года. Хотя он писал, что пьеса «способна всколыхнуть любое сердце и зажечь его любовью к стране», она так и не увидела свет рампы. Единственного успеха Сад добился с драмой «Окстиер», постановку которой осуществили в Версале 12 декабря. Маркиз сам исполнял в ней роль Фабрицио, который пресекает циничный разврат Окстиерна. В этой роли Сад произносил строчки, содержащие вывод пьесы: «Я наилучшим образом использовал деньги, наказав порок и вознаградив добродетель. Может ли кто-нибудь сказать мне, где бы еще можно получить более высокий процент дохода?»
С приходом зимы жизнь на чердаке стала для маркиза и двух его компаньонов невыносима. Сорок су, зарабатываемые им в театре, не могли их спасти. Письмо Гофриди от 26 января содержало простое извещение: «Вот уже три месяца, как умираю в богодельне Версаля от голода и холода». Хотя к этому времени Сад находился в больнице всего один месяц, более ранний срок позволила ему назвать болезнь, свалившая его ранее. Только благодаря тому лечебному учреждению Сад, как он написал Гофриди, «не сдох на улице» от голода и холода. Теперь, когда ему исполнилось почти шестьдесят лет, маркиз официально попал в категорию «обездоленных и слабых». Однако, едва окрепнув и вернувшись вместе с Констанц в Сентуан, он нашел в доме двух судебных приставов. Они ждали его с тем, чтобы арестовать за долги и заключить в тюрьму. Его кредитором выступал, несомненно, Брюнелль, владелец таверны на рю де Сатори в Версале. Он утверждал, что кормил Сада на протяжении всего предшествующего года.
В это время маркиз уже находился под наблюдением комиссара Казада, исследовавшего его статус как возможного эмигранта. Только вмешательство полиции позволило Саду отложить решение проблемы с долгами до конца месяца. Судьба улыбнулась ему, и средства для погашения долга были найдены: в департаменте Буше-дю-Рон отменили арест на его собственность в Ма-де-Кабан. Он снова стал состоятельным человеком.
— 6 —
Колесо фортуны повернулось, и Сад вырвался из когтей нищенства. К осени 1800 года опубликовали «Преступления из-за любви», и это также принесло кое-какие деньги. Более того, государственный переворот в ноябре 1799 года, сделавший Наполеона первым консулом и давший ему политическую власть в стране, благоприятно сказался на круге семей, к которому относились Сады. 16 января 1801 года маркиз, как бывший аристократ и эмигрант, получил амнистию, а в Воклюзе сняли арест с остальных владений. Некоторое время он вместе с Констанц еще оставался в доме в Сентуане.
Но облегчение, дарованное судьбой, оказалось краткосрочным. 6 марта 1801 года для обсуждения дел он зашел в контору издателя Никрля Массе. Пока они разговаривали, появились два мужчины, назвавшиеся полицейскими офицерами. Префект полиции, Дюбуа, получил информацию о том, что «бывший маркиз де Сад, известный как автор пресловутой „Жюстины“, намеревается начать публикацию книги под названием „Жюльетта“ еще более непристойного содержания». Уверенный, что писатель придет с рукописью романа, Дюбуа велел своим людям тщательно осмотреть помещение. Точность и подробности полученной информации позволяют заключить, что ее источником выступал сам Массе или кто-то из его доверенных лиц.
В результате обыска, проведенного в здании издательства, действительно были обнаружены рукописи, включая и «Жюльетту», написанную рукой Сада. Маркиз в седьмой раз за тридцать восемь лет оказался под арестом. Его и Массе доставили в префектуру, где Дюбуа описал дальнейший ход следствия. Дело не ограничилось допросом обоих мужчин, следовало еще обыскать дом в Сентуане, где Констанц ждала возвращения Сада.
Обнаружение рукописи оказалось достаточно важным фактом, но книга уже напечатана, поэтому цель состояла в том, чтобы найти само готовое издание. Издателю пообещали вернуть свободу при условии, что он укажет местонахождение тиража. Тот отвел офицеров в нежилое здание, известное только ему одному. Там обнаружили изрядное количество отпечатанных экземпляров. Их количество позволило предположить о наличии всего выпуска.
На допросе Сад признал рукопись, но заявил, что не является автором, а только снял с романа копию. Он говорил о получении денег за копирование, а людей, имевших оригинал, по его словам, совершенно не знает.
Трудно поверить, чтобы человек, столь состоятельный, зарабатывал на хлеб перепиской книг такого ужасного содержания. Сомневаться не приходится — автором является он сам: его кабинет увешан большими картинами с изображением основных непристойностей романа «Жюстина».
Некоторое время в литературном мире сомневались относительно того, что именно послужило причиной ареста Сада: его роман «Жюльетта» и произведения такого рода или предполагаемая принадлежность его перу «Золое и двух псаломщиков». Этот памфлет, высмеивающий Наполеона и Жозефину, а также Вильяма Питта как человека, которого легко купить и продать, появился на свет в 1800 году. Хотя, судя по отчету Дюбуа и собственным заявлениям Сада, интерес полиции к конторе Массе был вызван художественными творениями самого маркиза. Куда более любопытным следствием полицейского рейда представляется стремительное освобождение издателя. На этом основании вполне логично предположить, о заключении Массе сделки с властями: он выдал им Сада в обмен на собственную неприкосновенность. В любом случае, не повезло маркизу, очутившемуся сначала в тюрьме Сент-Пелажи, а затем — в Бисетре.
Констанц поклялась никогда не оставлять его, хотя будущее выглядело достаточно мрачно. Пробыв в заключении более года, маркиз 20 мая 1802 года написал Фуше из Сент-Пелажи: «От Сада, литератора, министру юстиции». От имени «всего святого, что у меня есть» он отрекался от причастности к «Жюстине» и требовал судебного разбирательства за написание этого романа. Если его признают виновным, Сад был готов понести наказание, но если оправдают — должны немедленно освободить. Поскольку он уже находился в заключении, ничего не терялось.
Но ничего за этой петицией не последовало. Маркиз просидел в тюрьме до следующего года, когда Францию и Европу, в целом, захватили новые проблемы, связанные с войной. Тогда в марте 1803 года Сада обвинили в том, что он делал непристойные предложения молодым людям, отбывающим короткий срок за недозволенное поведение, камеры которых располагались в том же коридоре.
Ворота Сент-Пелажи открылись, но лишь на короткую поездку в Бисетр, самую отвратительную из тюрем города. Там содержались сумасшедшие, совершившие преступления и находившиеся под наблюдением Филиппа Пинеля. Отвергнув традиционно варварское отношение к душевнобольным и распространив на них революционную доктрину свободы, Пинель приказал расковать их и применять к ним «моральную терапию». Этих пациентов можно было больше не бояться, но над ними нельзя смеяться, нельзя их жалеть и следовало относиться к ним с пониманием. Моральная терапия представлялась тем средством, с помощью которого психически здоровый человек мог найти путь в разум душевного больного и попытаться вывести его из мрака безумия.
В год ареста Сада Пинель опубликовал свои идеи в работе, называвшейся «Traite sur l'alienation[24]. Его теория, быстро давшая корни в Англии и других местах, идеально соответствовала современному климату романтической сентиментальности и гуманистичности. Подкрепленная физиологическими науками в свете нового увлечения френологией, эта теория знаменовала величайшую метаморфозу в науке о душе со времен средневековья.
Возможно, нет ничего удивительного в том, что пребывание маркиза в Бисетре не продлилось долго и закончилось все для него более благоприятно, чем он мог ожидать. Вопрос о том, являлся ли он душевнобольным или нет, можно обсуждать до бесконечности. Ясно только одно; Сад страдал навязчивыми идеями, и его одолевали сцены сексуального насилия. Полтора века спустя английские суды будут руководствоваться правилом, что подобные вещи, позже получившие определение «садизм», не являются предметом душевной болезни. У другой части современников маркиза его здравомыслие не вызывало сомнения, хотя с выводами Сада они не соглашались. Разве за решетку упрятали не за то, что правдивые заключения, сделанные им на основе человеческого поведения, оказались не по нутру политическим лидерам, моралистам, молодым ханжам и старым фарисеям?
В сложившихся обстоятельствах нет ничего удивительного, так как его семья и власть предержащие стремились к обоюдному компромиссу. Теперь, когда быть аристократом больше не считалось зазорно, представлялось нецелесообразным держать шестидесятитрехлетнего маркиза де Сада в нищете и убожестве подобного заведения, как Бисетр. Независимо от финансового состояния самого маркиза, имелись деньги, чтобы обеспечить ему, хотя и скромные, но более человеческие условия и уход.
На его содержание выделили сумму, равную трем тысячам ливров в год. Предполагалось, что он будет находиться под надежной охраной, и семья не станет ходатайствовать о его освобождении. Согласно своему положению, Сад может иметь в своем распоряжении комнату и пользоваться возможностью гулять в саду. Ему разрешалось принимать визитеров, а Констанц, при желании, могла жить вместе с ним. Дюбуа нехотя согласился на перевод, охарактеризовав министру состояние маркиза как «хроническое помешательство на почве полового распутства». Он возражал против помещение Сада в более человеческие условия существования, утверждая, что его постоянная сексуальная озабоченность не является помешательством в полном смысле слова.
Но это решение принималось на более высоком уровне. 27 апреля 1803 года узник снова покинул Бисетр, чтобы осуществить короткую поездку по восточной окраине Парижа в лечебницу Шарантон-Сен-Морис.
Глава двенадцатая
Шарантон
— 1 —
Шарантон представлялся вполне гуманным решением вопроса. Хотя для Сада этот выбор носил зловещий оттенок, поскольку необратимо причислял его к разряду душевнобольных. Но даже в этом случае ему предстояло жить в условиях, которым позавидовали бы многие из его соотечественников. С другой стороны, общество надежно огораживало себя от его непристойных фантазий и мыслей. Кроме того, связанные с ним проблемы должны в скором времени разрешиться сами по себе: Сад и так уже значительно превзошел среднюю продолжительность жизни своих современников, поэтому ожидалось, что он не протянет слишком долго. Для медиков, специализирующихся на изучении преступников с расстройствами психики, более подходящего объекта для исследования было не найти. По мнению Шарля Нодье, бывшего свидетелем перевода маркиза в Бисетр, Сад к этому моменту стал невероятно грузным человеком, «неловким в движениях, что мешало ему проявлять обходительность и элегантность, следы которых до сих пор присутствовали в его манерах и речи. Усталые глаза все еще хранили признаки ума и проницательности, светившиеся в них угасающими искрами остывающих угольев… Он казался вежлив до подобострастия, любезен до елейности и уважительно говорил обо всем, что заслуживало хоть сколько-нибудь уважения».
Мнение Сада практически не имело значения для этого перевода, состоявшегося 27 апреля 1803 года, хотя, безусловно, условия содержания в Шарантоне были более благоприятными. Но он оставался узником, находившимся под наблюдением, и его комната продолжала подвергаться обыскам в целях выявления нежелательных рукописей и книг. Ему не позволялось свободно общаться с другими заключенными. Но в любом случае эти ограничения предоставляли во много раз больше свобод, чем в тюрьме. Кроме всех прочих людей, посещавших его в больнице, Констанц имела возможность беспрепятственно выходить в город и приносить ему книги, необходимые ему, или предметы личного пользования и быта, которые позволялись.